Как миллионы лет назад, я лежу на уютном китайском диване сборки позапрошлого века. Диван был подарен Ким Чен Иром моему другу Сергею Подрезу во время его прогремевшей на весь мир выставки в Китае. В те времена весь Китай был поражён творчеством никому не известного художника, изображавшего женщин в виде треугольников. Малиновым треугольником изображалась женщина доступная, зелёным - цветущая, фиолетовым и узким - фригидная женщина. Я хотел дать ему много советов, но к сожалению, меня тогда ещё не было на свете. К изображению мужчины он так и не пришёл за всю свою многолетнюю практику художника-эротомана.
Впитывая образы китайской истории, грандизоные сражения и грациозные будни, взлёты и падения падения великих императоров, мутные воды плодоносящей реки-матери, я размышляю. Мысли текут также плавно и медленно, таким же огромным, неотвратимым потоком, как и воды, воды и мокрые листья, опавшие с прибрежных деревьев. Темнота не может нарушить мой покой - она обволакивает, шепчет на ухо: хорошо, хорошо, сынок. Темнота - это утроба. В утробу не может проникнут раздражающий свет.
Время упруго оттянулось, отдалось мне, предоставило возможности. Я представил себе половой акт кибернетического поколения: вот женщина подходит к стоящему на коленях мужчине, вот она раскрывается вдоль всем своим телом, как раковина мидии, вот она закрывает мужчину в своих створках, его уже не видно, можно разглядеть только кончики пальцев ног. Она поднимается и опускается, она содержит его внутри себя. Выражение: "вот он вошёл в неё" стало своим собственным смыслом, обрело буквальную уравновешенность. Половой акт мимолётно занимал всё моё существо, а потом долго ещё тлел на краешке сознания.
Я подумал о своих детях, которых пока ещё нет. Дети - цветы жизни. Глубокое заблуждение одной моей подруги о том, что дети - незапачканные, безгрешные существа. Нет, не безгрешные. Они испачканы уже при рождении, уже даже до него. Они пропитаны человеческим, человеческим в двух испостасях - чёрной и белой. Мы начинаем свою жизнь, мы кончаем её смертью. Из ошибок, непризнанности чего-то, о чём я не знаю, возникают страхи, страхи смерти, страхи жизни, страхи разрушения и созидания. Но больше страхов возникает чувство зависти, чувство упущенного, потерянного лично для тебя. Ты не стал художником, а хотел стать. Ты не стал философом, а мог. Ты не был там, где были все и чувство потерянного для тебя праздника гиперболизируется до размеров дома, в котором ты живёшь и недосягаемого неба, что за окном. Из таких вот ошибок, проступков сознания, неправильного, искажённого изначально, а не процессе, вот из этого и возникает чувство неловкости. Далее человек ведёт себя в соответствии со своими естественно-научными открытыми или ещё нет законами. Он болеет, ему плохо, ему хорошо, он страдает, пичкает себя лекарствами натурального происхождения и нет, он записывает в букварь, предназначенный для следующего поколения отрывки своего бессознательного бреда. Он летает, он роет норы. Он роет норы потому, что хочет вернуться назад, в утробу, но прошитая в BIOSе греховность даёт ему чувство жизни. Я благодарен Еве, которая поддалась на уговоры и Адаму, обманувшему себя и бога, которые подарили мне страдания.
Чувство жизни даёт повод оправдать удовлетворение своих ежедневных потребностей. Зная, зачем и почему я ежедневно чищу зубы и слизываю крошки чёрного перца с опустевшего стола, зная где, в каком конкретном месте находится на своей орбите электрон-мутант, я бы доказал бесконечность скорости света и естество-твердь немедленно сколапсировала бы. Но мне это решительно неинтересно. Проникновение тленностью физического мира - удел первокурсников бауманского. Меня занимает другое. Меня занимают маленькие букашки, которые завелись в моих костях. Они роют себе уютные жилища, устраиваются поудобнее на новом месте. Достать их нет совершенно никакой возможности - медицинская наука до этого ещё не дошла. Я смирился, я довольствуюсь только тем, что мне отведено. Букашки завелись даже в черепной коробке, поэтому я иногда могу слышать их разговоры: "Елизавета Израилевна, вы опять свет в уборной не выключили. Ещё раз так будет и я подам на ваше выселение", "Да вы и сами хороши. Газ на прошлой неделе забыли - мы все чуть на воздух не взлетели". Обидно, обидно, что не могу с ними объединиться. Я хочу поспорить, полюбить их, чувствуя каждый их вздох, а вместо этого слушаю только пустые разговоры…
Сегодня ко мне придёт сон с косой и в чёрном плаще с капюшоном. Он поманит меня за собой костлявым пальчиком. Мы пойдём играть с ним в жмурки и будем мучаться до самого утра. Я бросаю ему мяч, а он - мне.
Мальчиком, я собирал морскую капусту на берегу холодного Охотского моря. Я собирал её, заливал томатами и упаковывал строжайшими пропорциями в консервные банки. Потом я поднимался вверх по склону к своему отцу и предлагал ему. Отец с благодарностью брал банки и упаковывал их в свой лохматый от времени рюкзак. Отец геолог и я любил его двумя любовями - одной когда он был дома и одной, когда его дома не было. Год за годом половинчатая любовь укореннялась. Наверное, ради счастья собственных детей я буду уходить из дома на полгода, а лучше - обзаведусь двумя семьями и буду проводить по полгода в каждой из них.
