Строгая система железных дорог в россии представляет собой разветвлённый граф, в узлах которого расположены областные и районные центры, а по венам - и дальше в конец - по капиллярам ответвляются тупички военных и промышленных частей; в той части страны, что расположена за горизонтом достатка, колея шпального пути есть воплощённая артерия мирового величия, недосягаемый конкурент размытых и забытых поросшей травой двухколейных дорог, есть продолговатое отражение солнца в нержавеющей от жизни рельсе, место, где безногие в правах жители ждут укороченного как световой день трёхсуставного состава, чтобы забиться в него под завязку с порожними тюками и прочими ёмкостями, и ехать в подавленном положении несколько часов, в том числе мимо меня, сидящего в отличающейся от их поезда только длинной электрички, смотрящего на их отстающее существование - их недлинный состав ждёт паровоза, которого пока нет - они едут, скорее всего, на поля, чтобы насобирать неубранные остатки посевов и продать их в населённой безденежьем местности, но не мне, уехавшему уже далеко, отправившемуся ЖИТЬ, оставив их ВЫЖИВАТЬ. Мне было холодно проезжать мимо них, не от внутреннего неуюта, а от остывающего к утру сентябрьского воздуха - люди стояли перед вагоном в натоптанном тёмными бананами валенок покрове инея, я поднял до Вязников (до ушей) воротник своей тонкой курточки и заткнулся в угол жёсткой лавки, набранной из тонких лакированных реек, чередующихся жёлтых и жёлтых; мелькнуло паром изо рта ощущение этнического долга перед массовкой в телевизоре окна, было замечено, рассеялось, охладившись о реальный мир.
На платформе Вышний Волочёк самой платформы нет - меня сняли жёсткие мужские руки дяди Коли, пригласившего нашу семью на свою вотчину; он был другом моего отца по работе и в марте того года у него стало на друга меньше, прошло всего (четыре) месяца; руки друга отца (сохранилась фотография на пляже - друзья рядом) поставили меня на карту калининской области - Вышний Волочёк, как поётся совсем в другой песне, где-то между Тверью и Бологим, или на (трёх восьмых) путешествия из Москвы в Петербург. Города переименовали, и теперь во главе областей двух других товарищей - Калинина и Ленина, стоят новые - Пётр и Твер. В уездном городе ВВ замечен самый обыкновенный вокзал без платформ, рядом с которым, прямо на площади перед, находится второй из третьей пары друзей - автовокзал, и мы едем по асфальтовому капилляру в сторону Удомли; собака Путька, молодая своим возрастом, ещё не вскормившая четвёрку щенят, проданных ещё позже, сидит на нижней площадке не помню какого автобуса, но наверняка ПАЗа. В удомле работает атомная электростанция, город маленький даже для одного трамвайного маршрута, но энергии много, киловатт-час стоит копейку, в москве - четыре, по копейке на щенка, избыток электронов притягивает северное сияние - небесный штрих-код, бога-производителя и вероисповедание страны; мы проезжаем намёки на озёра, площадь воды области больше площади суши, между намёками скапливаются дома, в один из просветов с главной дороги не отходят провода электропередачи - дядя коля говорит: там пока нет тока, люди живут печниками и лучинами - приручить атом будет посложнее общества. Люди там умирают здоровыми, от счастливых случаев, а осенью выходят к полотну шпал для сбора падали злаков, и я в автобусе мимо считаю деревню заселённой пазиками с москвичами. Искомая деревня, одна из точек осевой линии дороги (каждые три километра), называется Тараки, она ближе к удомле от ВВ, ещё ближе - следующая Сходня; Тараки большие и покладистые, частные коровы и общественные трактористы, мы высадились с мешками вещей, чужая знакомая крестьянка напоила меня впервые парным молоком, оно было отрицанием пастеризации, в тёплой от вымени жиже копошились невидимые травяные и полезные микроорганизмы, корова мычала за стеной сарая, чувствуя расход сосков не по назначению. В огороде у бабушки, как на хрустящем пакете, зрела несобранная клубника, и в свои неполные (девять) я впервые оторвал у природы кусочек лакомства, - на противоположном конце поступка находилась вырезка бурёнки из сарая; я увидел устройство скрипучего деревенского дома, разлагающегося на глазах скрипами и запахами, все дома построены в одно довоенное кулацкое время, пообтесавшее их с углов; есть дома с хозяином, есть одинокие - мальчик моего тела познавал сельскую дискомфортную жизнь через гостеприимство. Мы ехали отдыхать на полуостров, отделённый от звания острова перешееком - топким стометровым в ширину болотцем, по степени трясины зависящим от влажности, так что местность зимой и летом была полуостровом, а в остальное время - сухой автономией; мы подошли впятером - плюс моя сестра и внук дяди коли - пашка, воды оказалось достаточно и мужчина перенёс детей на тот берег на закорках, дядя коля был в болотных сапогах - что бластер на экране кинотеатра, нереальных и никогда не нёсших меня; в своё время мой папа вообще не умел плавать, как и я до девяти лет.
Интересно: как заставить слово нести больше, чем определено словарём и толкованием? Одинокое, само по себе, оно не может обладать растущим смыслом, оно зажато между пустой чернотой точек, одним словом я могу передать одномерное содержание, бессмысленность слогана: покупай, голосуй или выиграй. Но только ставлю со словом другое - возникает логарифмическая многомерность, стремящаяся к бесконечности, и если, например, напишу "скоропортящиеся надежды", это будет больше отдельных понятий. Хочется, чтобы функция росла как можно быстрее, чтобы уместить всё в минимальном наборе букв, есть желание эти буквы переставить, но этим уже занимались, обозначая кратко новые внутренние содержания, или составлять рядом несопоставляемое, синее солнце, а можно воспользоваться законом логики, гласящим: отрицание множества есть дополнение этого множества до целого, - и тогда недъявольский замысел становится божественным, а банальное неумение превращается в слёзы ребёнка, занявшего неглавное место, в щадящую улыбку неприкрытой девушки, в нечёткую заикающуюся речь, в невозможность подачи апелляции, в отрицание маленького и редкого мирка умения, когда что-либо получается, а чтобы ничего - нет такого.
Недруг - подруга. моей мамы - т.оля, мы ходили к ней в гости, мне было около (десяти), мы проходили километровое расстояние по району и попадали в поднимающийся лифт, нас ждали - т.оля и меньше, чем я, её дочь. Схожий возраст притягивался от безысходности, и матери говорили о ненужном мне, а я оставался перед маленькой юлей с заклеенным белой салфеткой правым, для меня - левым, глазом; и что было делать со значительно (необъятных три года в разности) младшей девчонкой? Но мы общались просто, посредством дидактических игр, - она выкладывала свои картинки и кукол, лепетала про что-то, и оттого казалась ещё младше передо мной, познавшим тяготы "войнушки"; если она видит, что я пытаюсь смотреть в здоровый глаз, но осторожно, чтобы она им не заметила, соскальзываю на салфетку, и ничего не говорит, или даже не умеет замечать чужих мыслей, пока считая их продолжением своих, думал я, то мне станет ещё неловче, и объяснял ей очередное нарисованное значение или сам рисовал неумелый танк, пытаясь наверстать курс начертательной геометрии, прочитанный мне в удвоенный тогдашний возраст. Наш интерес друг к другу должен был длиться не больше такового интереса подруг и день на третий мама сказала, что я очень понравился юле, и я воспринял это как должное удивление, заподозрив себя в таланте воспитателя, в последствии не оправдавшемся. Ещё позже: имея в основе дружбы общее место работы, подруги работали в "спутнике" одновременно с возможностью надсмотра за своими детьми, и мы были в разных отрядах, я - чуть постарше, в последний орбитальный год, в (тринадцать) безопасных лет, и, как описывается сюжетный разрыв второго рода, однажды мы вчетвером прошли на прогулку к водоёму. Я еле помнил маленьку
ю
юлю, какой не оказалось тогда, по прошествии квартета лет, подменённой на стройную высокую длинноволосую с двумя красивыми глазами подрастающую женщину, которую сразу надо начать смущаться, хотя голова, как неожиданно внучатые родители, не верит в половое шевеление возраста; и мы почти не разговаривали, не помня друг друга за играми в ожидании взрослых, занятые новыми проблемами пионерского отряда, и даже не сделали попытки заговорить, не видя в ней смысла, как бы случайно следуя за мамками в невидимых купальниках. И когда я ветренно обсыхал на берегу не помню каким телом, юля всё ещё плавала в жидкости, унаследовав спортивные рефлексы матери, определившие фигуру тела, опередившую возраст, и, проплывая вдоль берега на спине, работая руками и ногами как надо, но не слишком агрессивно, пуская над собой меньше сантиметра слоя воды, она упустила из внимания верх комбинации, и струящаяся поверх вода подхватила купленную на вырост малиновую чашечку и вынесла её за границы оберегаемо прикрываемого вовсю зарождающегося белого куполка; и я, впервые ..., ничего не показал наблюдающему со стороны, просто оделся и ушёл в недра лагеря, чтобы до конца смены без чувств, а просто так, от излишка внимания, наблюдать за когда-то знакомой девочкой, просто зная, кто она, как за рекламным персонажем - вот он растёт, меняется, что-то сказал - и видя, что она не чурается общественной жизни, берёт от жизни не всё, а что положено, этим отличаясь от меня, не берущего ничего, и что она заметно и выгодно выделяется красотой и спокойствием от неизменно невыгодных подруг. И после стандартного для незнакомых людей перерыва в бесчисленное количество лет, вспоминаемое только при помощи калькулятора, я узнаю, что она в свои неполные (тридцать минус десять) вышла замуж за ... дальше идут слухи; и я, вспомнив всю давно написанную историю еле знакомого человека, уподобился камню с сидящим на мне философом, придумавшим притчу о том, что камень видит столько же мира, что и он, путник-философ, потому что количество света для любой точки земли - одинаково, и различны только несущественные скорости; тогда я понял, что, оставаясь в стороне от её жизни, являясь статичной заделкой памяти о ней в её системе отсчёта, не могущим выйти замуж по определению, - я понял про себя, что НЕМОЛОД, как отрицание противоположного узкого термина.
Совсем не молод Антониони - ему исполняется (девяносто) лет, его случайно показывают по каналу "культура", а где же ещё? Просто стоит задача - сделать укладку волос героине, знакомой, актрисе, просто женщине для фильма, спектакля, жизни, просто так; он говорит - как скушно (на 'о') искусство, посмотрите, невероятно скушна (на 'а') "божественная комедия"; и мы, немо смотрящие, слышим голос не режиссёра, а старца... да, тянем за ним мы, как скушно искусство, и смотрим за укладкой всего лишь волос одной смущённой девушки - он сидит за её спиной и лицо его получено фильтром фотошопа, применённым к той фотографии на книге, что лежит у меня перед телевизором совершенно случайно: тот же переход от глаз через слегка сломанные скулы к отрицательной улыбке рта. Девушка волнуется, всё в жизни в первый раз, ей пробуют заколки и шпильки, разную геометрию волос - на лице воскресшего классика не видно изменений, он слегка касается морщинистым пальцем одного и следующего локона и немного качает головой; наконец я вижу, как неземной красоты девушка становится идеалом, тогда антониони касается её виска и растягивает самый краешек рта в чувстве радости от получившегося, и видно, как девушка, и стилисты, и я сам чувствуем бесконечную, искупляющую все наши затраты и время благодарность к маэстро, на десяти десятых возраста он произвёл на свет красоту, словно касаясь пространства волшебной палочкой, превращающей всё в ещё большее...
Тогда же я научился плавать, немного боясь шуточного способа обучения "бросим на середине реки", научился жить в палатке, ходить в лесок, другое; впервые я ловил рыбу: насаживал червя впродоль на крючок, или половинку червяка, закидывал в озеро Волчье(?) и ждал не более трёх минут - наловил не менее (двадцати двух) плотвичек, подлещиков, пару ершей, уклеек, и тогда рыбины не помещались по длине в ладонь и я был горд уловом, хотя сейчас рука у меня выросла и я больше никогда не ловил рыб, не чувствуя в этом страсти. Кроме путьки была собака Кадар - его бабушка была волчицей и я слишком зауважал тлеющего цвета псину - когда пашка потянулся к его миске, кадар прокусил руку в местах (шестнадцати) наложенных, как платежи, швов, но получил гораздо больше ударов цепью от дяди коли. По утрам кадар встречал солнце и вылезающих из палатки ленивым покачиванием хвоста - он был добрый внутри, но люди помогли не забыть в себе волка, а я подходил к нему "руки по швам" и, оттопыривая пальцы, касался шерсти пропорционально сдерживаемому хвосту. Когда дядя коля уходил в лес, кадар фигурно завывал сиреной скорой помощи, но постепенно повышая звук и затихая его на высоте - с него я стал пародировать акустические колебания мира. Были и дожди - и детьми мы играли в карты, и, что-то не поделив с пашкой, вскипев, мы сцепились в рукопашную, но я закончил первый, а он - третий класс, и в обиде проигрыша я ушёл в капающий лес в темноту тонкой тропинки, где, плачущим, меня нашла мама. Озеро было тёплым, уходящим в глубину под углом в (двадцать) градусов и с того берега играло то же радио, что и у нас, только звуки раздавались на полсекунды позже, из чего я сделал вывод о том, что мы ближе к москве, но, пораскинув картой, я увидел, что ближе они, и не понял природной загадки; и хотя я спутал радиоволны с акустическими, образование восполнило незнание маленького парня. Мы с пашкой любили обходить остров по внутреннему кругу, находя дикие паркинги с профессиональными теннисистами, множество ягод и куст можжевельника; однажды пашка нашёл спрятанный кан, битком забитый опарышами в самый пик их роста - не было видно ни кормящей их гнили, ни маленьких опырят, и чтобы убедиться, пашка опрокинул кан ногой; потом он проговорился дяде коле и был вынужден вернуться за разбросанным добром - но это впечатление не радует меня, оно держится в памяти механистично, но вот другое - обратное: пашка научил меня делать из толстой коры стареющих деревьев кораблики, вворачивать мачту и матерчатый парус, и когда я выдолбил первый кораблик, я отнёсся к нему по-отцовски - водил купаться, бесконечно чинил и берёг в лучшем безопасном месте. Но он уплыл от меня однажды и я не успел сплавать за ним, я сделал три клона, они были лучше и красивее того, первого и уплывшего, но были заменой; и однажды, на другой стороне острова, глубоко в нависших над водой кустах, я увидел причалившегося опечаленного моего первенца - он размок и вздулся, еле держался на воде, и я достал его из трясины и, держа в руках, подготовил себя для принятия истины: смерть есть воспоминание о рождении человека, и всё, что ты когда-то так и не вспомнил, сидит в сердцевине души и ждёт своего откровенного часа для воскрешения; и совсем не важно, куда подевался мой первый кораблик, кажется, я всё-таки отпустил его в открытое озеро.
Менделеев ходит по квартире:
- 64?
- 25?
- 18?
- 33?
ложится спать и вдруг вскакивает: 40!
Мне снились сны в одну ночь:
- например, площадка для скейтбордов, рядом с железной дорогой (а в детстве - пластмассовая железная дорога), и как одно из препятствий - миниплощадки повыше и даже столб, и я уже в торце столба, аккуратно перебираю руками, потому что мир стал в обратной перспективе бинокля, всё далеко внизу и мне страшно упасть, я кидаю скейт вниз - и он летит пушинкой, слишком долго и глубоко, вниз, падает на площадку, тогда и я скатываюсь по столбу обхватом, нахожу внизу скейт, но рядом, больше него, лежит канцелярская скрепка - это просто стол чего-то большего, а я совсем маленький, не как в детстве, а как в страшной сказке.
- например, я жду автобуса. его нет. со мной ждут собаки. подходит трамвай и я сажусь в одинокий мной салон, рядом с водителем - дикторша вместо контролера, она обязана читать стихи пассажирам. под поэзию я смотрю в окно, что пути о
пасны,
кривы и в конце концов заканчиваются строительной насыпью. Я выхожу и иду в пансионат, куда должен. в номере достаю пистолет, раскладываю его в half-life-дробовик, разбиваю на пробу одно окошко, иду бродить по зданию, где много народу, в том числе в углу гогочет ксюша: "вано! ну ты...!", я иду бродить по лестницам с оружием.
- например, возвращаясь на протяжении всей ночи, мотив головы-ластика, только хуже: это существо определённо женского рода. Во втором часу по полуночи она пришла в больничную палату с искажённым, как ожогом, лицом, и кадр после - она же, с лицом нормальным, но: и до, и после операции, она обладает метафизическим, конформно отображаемым в инферно, двойником - он (она) запараллелено в механизм, повторяющий однообразное движение псевдорук и ног, и эта бессмысленная зацикленность не исчезает после операции, черты лица и тела угадываются, но существо как бы расползлось, больше своих земных очертаний, и бессознательно. И перед пробуждением пришло - те же начальные условия, только после операции лицо осталось прежним, и камера сна отъезжает от лица - и обычного ранее тела теперь нет, вместо рук торчат обрубки, вместо ног - отрепья, и на дряблом туловище рельефно выпирают очертания сердца, на которые по телу наварен стакан из спаренных, до полуметра в диаметре, сосудов. Мне не стало страшно, - омерзительно, я не знаю, зачем мне это приходит, что, больше не к кому? И следом, по гештальту сна, мне показали конформного двойника, совсем не человека, а кляксу на поверхности, со встроенным подобием лица и вагины, и рука со стороны кляксы опускается то в бессмысленно смеющееся лицо, то в вагину. Зачем мне это? не хочу такого в жизни.
В Италии конца 40-х послевоенных годов в кинематографе властвовал нео-реализм (Антониони об Антониони. - М.: Радуга, 1986. - 399 с., ил.), но микеланджело противопоставил ему внутреннюю проблему героя, чем и оказался на высоте - уже в 62-м его приняли в пятёрку лучших режиссёров мира. Сам он говорит, что время противопоставления личности и общества, и рассмотрения проблемы "похищения велосипеда" уходит - на смену герою предлагают разобраться со своим прошлым, понять, зачем он существует, и общество здесь начинает существовать не на равных, а как подложка микрополоску человека. И хотя советский критик в предисловии называет такое высказывание спорным - поспорим с ним. Время оказалось гораздо аутентичнее коммунистической идеологии и мироощущения. Малейший достаток общества, как у платонова, с необходимостью привёл к расслоению и отчуждению, и антониони не предрекал это - лишь зафиксировал. По платонову - когда между людьми нет никакого вещества, они видят друг друга и хранят при себе только чужое тело, оберегая его как единственное свидетельство мира. Когда же появляется излишек производства, человек с необходимостью начинает отвлекаться от ближнего, как Кирей в "Чевенгуре" говорит: "что мне чевенгур? у меня теперь Груша - коммунизм, одной её я ощущаю в себе живую необходимость!" И проблему десятков таких груш антониони, как тренер опытных боксёров, выводит на поверхность раньше других. "Ночь" и "приключение" - первые. Уже после, в 70-е Бунюэля настал сюрреализм, как юмор, как выход для человека, не могущего и не желающего разбираться в грушах, отдавшего предпочтение компоновке, коллажу заместо душевной глубины, и оттого потерявшего и остроту, и саму проблему навсегда. И это тоже было отражением и выражением движения земного шара на поверхности (мы все, как люди, поверхностны перед магмой). Антониони смог передать внешний мир как проекцию ощущения героя, получив для описания его внутреннего мира невообразимые по новизне взгляда просторы городов, дорог, природы, остального. Уникальный кинематографический гений состоит в том, чтобы добиться от картинки передачи задуманного, то есть надо знать, что хочешь получить, и как-то сделать это. Когда умножаются величины меньше единицы - всегда получается число, меньшее множителей; у Антониони кино-произведение всегда близко к единице. Я подумал, тогда то, что творится на телеэкранах россии можно назвать быдл-реализм, все эти проблемы "как покровавей умереть" и связанные с ними душевные, совершенно нищенские. Показалось - мы зря живём, раз игнорируем историю искусства, что нет у нации способности осмыслить прошлое, что живём по памяти модели компьютера - что записали, с тем и носимся. Я говорю от лица нации не от желания сделаться больше, а наоборот, от ощущения ответственности за происходящее, и потом, что ли лучше говорить от задницы? Быдл-реализм должен умереть, я бы очень этого хотел, лет через 10, но, к сожалению, его может вытеснить только голливудская выгодная модель. Внутри этого поверхностного течения происходят сдвиги к описанию "нормальной" жизни, сериалы разбирают тематики - образцы насыщенной проблемами и радостями жизни - и дают их пассивному зрителю именно как образец. Хочется активного и требовательного зрителя! И встаёт вопрос - как вычленить тот путь настоящего и живого киноискусства, где найти его хвостики? Немного известна запоздалая идея с востока, что "весь мир - мой бред", фильмы "матрица" (NEO-реализм), "шоу трумана" и тд. Что сейчас на слуху потребителя? - коммерческие и искусственно ажиотажные ленты, наподобие несерьёзных "звёздных войн", и лишь подспудно, выходя на зрителя из коммерческого проката, потихоньку идёт авторское кино. Да, в 21-м веке оно будет доминировать без чёткого выделения, общности с неким направлением, как общая культурная составляющая цивилизации, когда в переходе будет играть гениальный скрипач. Но одно мне мерещится, и не по личной причине - намечается переход к мягкости, к оправданию на экране, первые весточки - "амели", "поговори с ней". Словно бы мир подошёл в плотную к воплощению рая на земле, и это не апокалиптическое настроение, которое принято считать катастрофой, а плавный переход, словно пророчества Богослова исполнились уже на 80%. Будущее возможно лишь у доброты, как бы ни приторно это звучало. У искушённого человечества настал момент, когда оно может вернуться в рай, познав зло, когда кинематографисты могут показать доброту уже искушённой и осознанной, когда все препоны и смерти - позади. Когда один человек, ощутивший это в себе, найдёт отклик у тех же 80% посмотревших его картину - таким образом обойдётся стороной экономика, как несущественная, и наступит время воспитательной обратной связи, когда смутно угадываемое в человеке проглянет и назовётся своим именем на большом и одиноком экране. Почему Антониони не снял ничего после? Года выхода: 70, 74, 82, 95. Просто ему стало скучно, как старому реализованному человеку. Ему можно, но не нам.
Любимый и нелюбимый человек, пусть это даже один и тот же, - два совершенно разных человека.
У Светы спрашивают - назовите трёх самых близких вам существ. Она отвечает:
- Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой.
И, Господи, как она права!
Мне настоятельно необходимо иногда выпивать. Когда я приму алкоголь, моя душа останавливается и ждёт последействия, и вот тогда, в период, совпадающий с похмельем, она навёрстывает то, что упустила пережить за время отсутствия моего сознания. Она как бы буферизует отправляемые и не дошедшие до меня сообщения на виртуальном (небесном) сервере, и как только я появлюсь в человеческой сети, скидывает мне свои sms-ки.
История от Леонида Костюкова (ц):
- едут интеллигентные старушки в метро, одна говорит: "народу-то сколько стало!", вторая отвечает: "ничего, после революции меньше станет!" (имелась в виду станция "площадь революции").
Мне на почту пришло письмо от Микеланджело Антониони, цитирую:
- Hello granik,
у вас на сайте я обнаружил упоминание о моих фильмах. прошу удалить эти упоминания.
--
Best regards, Mikelangelo.
На телевидении новый проект: программа "свежий труп". Съёмочная бригада объезжает столичные морги и осматривает вновь прибывшие тела. Корреспонденты опрашивают санитаров, во сколько и когда кого привезли, как были одеты привезшие, снимают процесс раздевания и складирован
ия тел, бе
рут крупные планы застывших лиц. Обследуют документы - кем был умерший при жизни, выясняют его профессию, провожают в последний путь. Каждый из сюжетов начинается отъездом ритуальной машины, заканчивается - приездом. Программа бьёт все рейтинги документальных сериалов в россии.
Часто во сне приходит двор детства, как предбанник интимного холода подъезда, когда ты остаёшься один; вхождение в подъезд, сродни подготовке к медитации, ожидание подъёма салазок русских горок, оставляет тебя в предчувствии одиночества, когда пространство мира уже ограничено, но ещё не совпало с границами тела. Лестница не пахнет ни прошедшими по ней людьми, ни тем, что они приготовили ещё не прошедшим, она пахнет сама собой, как формула генома пыльцы ландыша пахнет пластмассой на столе учительницы химии. Можно пригласить понятых, и я точно узнаю свой подъезд даже с завязанным носом - он пассивно присутствует в моей жизни и я помню о нём лишь хорошее, кого же помнить ещё, когда людей рядом нет? Но растущая из детства тревожность использует мотивы возвращения домой в своих целях: меня часто преследовали (такие сны - в прошлом), и я еле успевал спрятаться от них в подъезде, и часто погоня за мной продолжалась, и я запирался в своей квартире, а охотники оставались в перспективе глазка, пугая меня холодными и горячими угрозами, и два раза я даже открыл дверь - заходили друзья, но быстро прощались. Я могу восстановить по-скульпторски каждый комок мусора в моём дворе, том, что был десятилетие назад, я люблю возвращаться из поездки, когда меня не было дома больше недели, и осторожно проходить к дому, находя, как в лёгком журнале, (десять) отличий. Часто, по нескольку раз в год, рабочие перекапывали мой двор, словно мстя мне за моё будущее высшее образование, и я чувствовал родную землю как отравленную несвежими продуктами - надо подождать для здоровья. И трубы зарастали зеленью, а в мае опушались одуванчики, и охилевшая за зиму собака жадно жевала народившуюся траву; на лавочках сидели примятые невидимыми старушечьими попками листы газет, женщины, рискуя головокружением, мыли окна. Я влюблялся весной, и понимал это лишь выгуливая суку! Весной снег таял вначале над трубами, проходившими осевой линией двора, снег, как перед моисеем, расступался перед землёй, как я всегда хотел знать, что находится под кожей человека, и находил там ту же неприятную содранность. Детскими футболистами мы начинали играть по грязному снегу над осколками осени, между двух шатавшихся вышек для баскетбола; вышки были в (четыре) метра и цвета негров, иногда отчаянные без присмотра родителей дети залезали на верхотуру, а безотцовщина даже раскачивала щит с запада на восток и обратно, предчувствуя конфликт. Воротца образовывались арматурой вышек и Миша - полнеющий ровестник, мучающийся из-за имени, закрывал их почти полностью, - мы играли до осени. Но с возрастом щиты становились для меня ниже, недавно их сломали, а стойки погнули, отождествив их с моим пониманием детства. Теперь я выхожу во двор лишь проходом, не имея в нём внутренних дел, но даже в номинальном его присутствии в моей памяти и ежедневном зрительном раздражении меня выводят из себя попытки чужих двору людей присвоить себе кусочек территории: на полполя для футбола поставили ракушки для отравления угарным газом, и они правы относительно маленьких ребятишек и ещё меньших надежд русского футбола на пять минут славы, такие люди сделаны из гаражей, если цыкнуль по ним ногтем - они оцинкованы, таких называют железными. Но самое страшное, если бы у меня был автомобиль, я купил бы эту ракушку - я сделал бы то же самое.
Девушка написала стих:
никто понять меня не в силах,
грызут сомненья вновь и вновь,
и лишь в глазах моих унылых
узнать ты можешь про любовь. - без комментариев.
Есть такая функция - правдоподобия - и я начинаю подставляться под неё для получения ответа. Решение - меньше ноль-пяти, я не соответствую своему существованию, и как бы это всегда и давно ясно, но чем ближе экзамен, тем более не спится. речь о смерти, как о новом курсе, когда фунцкия изменится. Внешний повод - смена работы, я не понимаю, где зашито/заложено моё безденежье, но преследует по сволочному: и меня, и моих родных до пятой щиколотки, и как бы это не совсем безденежье - это образ жизни, это бытиё того человека, которого усреднят по переписи населения, существование в России в (двадцать первом) веке. Я досконально знаю интерьер таких квартир, мотивы проведения праздников, ритуалы интеллигентности, образ мысли и пищеварения, распиновку кошелька и скрип кроватей. И одновременно: нутро и внешность говорят, что теперь должно быть больше материи вокруг меня, что из общего беснования доходов мне, честному до рвоты правдой, должно перепасть той лёгкости, чтобы не думать о стоимости пирожка или джинсов. И наступает отравление своей средой, её атрибутами, неосознанным нищенством, отторжение тканей прошлого, но это отвращение не реализовывается, а копится, и я остаюсь с удвоенной тяжестью реального и надуманного. Профессиональный рост противоположен личностному, в чём не уверены молоденькие девчушки, оно и понятно - для них движение вперёд по одной координате означает подтягивание по остальным (муж, достаток, образ ж.), они с необходимостью берутся из должности по критерию соответствия. А у меня что, дневник или молитвы будут тем больше, чем я заработаю? - бред. Наоборот, чем больше я буду уделяться сайту, тем меньше доказать большей зарплате, что она моя.
Я подал заявление и отсиживаю положенное по кзотной кислоте, ещё две недели ничего не делать, шляпить мозги, словно купить гроб к обыкновенной простуде, и осложняет то, что всё интересно и по специальности и перспективно, но - руководство похоже на моих родственников и работает с нами с семейной непосредственностью, и их обязательно додавят конкуренты. Необходимо искать новое; и я рассылаю резюме, отвечаю сам на вакансии, и везде сидит девушка и предлагает трахаться с заморским оборудованием, не производить его, не думать, а распаковывать и устанавливать для торгующих другим заморским оборудованием. Я устал искать что-либо нормальное, у меня нет знакомых вообще, никаких ниточек в благополучие, может быть, смириться, как это делает моя сестра, и чувствовать, что ты начинаешь потихоньку вымирать как нация отдельного тела. Просто нечем оправдать лишнюю пассивность и наивность в этом вопросе, и часто завидую приехавшим издалека - у них этот вопрос решён в пятом гене.
Я не люблю ходить в столовую, а надо, но там ничего не меняется: чеки выписывает стоячая женщина, и по долгу времяпровождения в очереди я рассматриваю её десять минут в день: она меняет одежду, но поза и её ужасный страх перед любой опасностью столовой - отвратителен. Она знает наизусть значения цифр в меню и ставит им в соответствие блюда, как в матрице, она увлечена процессом выписывания еды и если что-то не так - она смотрит победителем на сказавшего неправильную цифру человека. Она стара, у неё невидимая грудь и я противопоставляю её занятию совершенно противоположное - как я занимаюсь с ней сексом, вернее, насилую за всех таких женщин. образ приходит уже ежедневно, мне самому противно, но это вроде как не я, а реакция на невыраженное в ней женское начало, духовное начало, какое-угодно начало, это мужское соответствие ей, отчаянное, набыченное, пьяное в своей бессмыслице, я отворачиваюсь в жующий зал, где большинство - престарелое; мне противно видеть, как едят старые люди, когда сила, получаемая человеком от пищи, становится меньше силы вреда, этой же пищей наносимого, они едят, словно хотят поскорее умереть, и я помню, как моя бабушка после каждого приёма пищи закрывала рот рукой и шла в туалет - её тело не хотело умирать! И я тоже, но всё чаще меня подташнивает в транспорте и на сиденье автомобиля.
когда заполняешь предложенную тебе форму отправки резюме, необходимо выбрать раздел - ту специальность, на какую ты претендуешь; и, помимо названных пятнадцати напралений, есть "прочие...", то есть обычно - самые непонятные безденежные профессии, и мне напомнило - у платонова в "чевенгуре" тоже были прочие, неучтён
ные люди, хуже
и никчёмнее пролетариев, у которых за душой не было даже идеи - она не могла удержаться в тщедушном теле - и им давали даром.
На одном сервере есть такой скрипт "зарплатомер", я мазохистично и откровенно прошёл его до конца и он выдал мне ответ: "поздравляем! вы можете расчитывать на зарплату от 132 до 161 доллара США!" Вот сволочи! Причём потребовали ввести город, точнее, москва-немосква. Хорошо, я понимаю, если бы они делили ВВП на результаты переписи, но ведь сайт попсовый, расчитан на среднестатистического лентяя!
Спускаясь по лестнице своей недолгой работы я вновь увидел курящих женщин, теперь их было пять штук и они сидели в замри-позе троицы (пятёрицы) рублёва. Я понял - женщины курят не от "похудеть", а от одиночества. Покурить - это выйти на общую лестницу, поговорить, людей повидать, мир посмотреть, это второй-десятый обеденный перерыв, это у них массовое поведение. Мужик от одиночества напивается, женщина - курит.
И как выражение одиночества от (вовец): встречаются четыре водолаза в марианской впадине (или - встречаются два спутника в космосе) - и один другому...
А-сексуальная выписчица чеков в столовой говорит "как вы мне все надоели", и я чувствую её ржавое кокетство - она никогда не посмеет уйти с этой работы, она воспитана на молоке кассового аппарата, и полнота мира приходит к ней через якобы искреннее желание отрицания своего бытия.
Девушка-раздатчица в той же столовой, принимает чеки, заполняет тарелки, вдруг берёт чек и кладёт его на металлический лист для поддонов с едой, начинает стучать по нему ладонью, говорит сораздатчице - помнишь, мы так играли? - и продолжает стучать по листику бумаги, он не переворачивается. Вторая, ровесница, помнит. Я завидую совпадению её вовне и вовну, как посторонний.
Самое вкусное в шаурме - полиэтилен.
Я был на собеседовании. Пешком от метро минут пятнадцать под неслабым дождём, пел "тонешь-тонешь - не потонешь", выписал пропуск и нажал секретную кнопку охраннику. Меня встретил менеджер по кадрам, он улыбался как игорь верник, и дал ТЕСТ по СИ. Я не был готов к такой серьёзности, но она меня скорее обрадовала - ощущение очередного выпавшего молочного зуба, забытое с последнего экзамена. За полчаса предлагалось решить одиннадцать задач, я нервничал как перед звонком, но радовало, что кто-то возьмёт списывать. Я разрешил (почти) всё, даже с черновиком, и смаковал чувство среза знаний, адреналина, что перешёл из сферы интеллекта в половую, потеряв в качестве, но выиграв в остроте. Затем со мной побеседовал разработчик, такой неприметный, что я узнал бы его в толпе, ему мало было что сказать мне, они играли в западную фирму, и их актёрский стаж, в отличие от американцев, был мал. Они взяли "тайм-аут, ведь мы, как и вы, в поиске", что на человеческом языке означает "подожди, мы наверняка найдём разработчика получше, но вдруг лучше не будет..." А по дороге назад дождь всё ещё шёл ёж ёлка...
Акира Куросава уже умер, иначе непременно бы попросил убрать его имя с сайта, но я, назойливо пользуясь его кончиной, пересматриваю полувековые фильмы, которые не могу не комментировать. "Жить", 52-й год. Смотрел дома, поэтому мелькал оборот видеокассеты с аннотацией, но я пытался не придать ему значения, как рекламе. Не вышло. К сожалению, десять строк описали весь фильм, пропущены две второстепенные линии - знакомства героя с философствующим мужчиной и жизнерадостной женщиной, но в остальном - нечего прибавить. Я назвал причину - экстравертизм куросавы. Та доброта и костюмированная история будущих фильмов здесь представлена назиданием. Например, сидит чиновник 30 лет на одном месте, ничего не делает, идёт картинка, целую минуту, и вдруг закадровый голос сообщает "за 30 лет ничего не изменилось, он перебирал бумаги". То есть куросава тут держит зрителя за дурачка, и так мелькает весь фильм - направляющий перст режиссёра поверх видеоряда. Зачем? Акира осуждает и оправдывает героя в строго отведённые в сценарии рамки, но я хочу делать это сам, пусть с точностью до наоборот. Но фильму 50 лет - и я не знаю тогдашнего японского зрителя, поэтому вторичные ходы могут быть оправданы социальной обстановкой страны или ментальностью япошек. Фильм долгий (синоним - затянутый), что всегда есть повторяющееся мгновенное ощущение, что ты отвлекаешься. Меня обрадовали, понравились моменты психологические - общение с девушкой, с мужчиной, с сыном, внутри коллектива, и как бы всё понятно и уже встречалось в жизни, но подкупает давность ленты и искренность намерений. Что может заинтересовать сегодняшнего зрителя, а это как всегда должен быть осколок вечного вопроса, так это мотив подвига, следования судьбе, "быть или не быть", в коем качестве выступает стремление героя построить детям парк, а в кинематографическом преломлении - это сцена, единственная идейно сохранившаяся, нетленная, - когда герой накануне смерти сидит в парке, качается на качелях и напевает песенку: "Life Is So Short, Fall In Love, Dear Maiden...", и тогда его колебания напоминают размытому, чёрно-белому, унылому фону картины, что он с неизбежностью оторвётся от земли, вот только смерть соблаговолит придти за ним. Это воскрешение героя, и только, и всё.
И на следующий год дядя Коля обеспечивал отдых нашей семье, и он мог бы стать мне дедушкой в Поворино, но оказался неродным, и после я вспоминал его только по редким на праздники звонкам моей маме, от которых она отмахивалась; но в год моего (десятилетия) мы перебрались с затопляемого острова в бревенчатый дом, деревня называлась Дубники и стояла в трёх километрах от Тараков, в непроходимую от дороги сторону, в ней было (семь) домов, как грехов у бреда питта, а восьмой только строился. Чем отличается дикий отдых от многолюдного, наличием общества - дочь дяди коли, тридцатилетняя двудетная женщина, выйдя замуж повторно и давно, по инициативе мужа бросила квартиру в москве и переехала с семьёй в Дубники, во второй с конца дом, шестой с начала - они хотели быть фермерами, шёл 88-й год. Я не мог понять тогда ни мотивов переезда, ни кризиса в семье, но мы жили у них в продолговатой тёмной комнате, как дань их уважения к деду, и немного стесняли(сь) их. Дядя коля пока не достроил соседний дом, в котором мы жили в девяностом, но впечатления от двух лет в году слиплись в памяти моего желудка, неотделимы, словно два похожих времени года стояли рядом, и я помню берег озера, на котором радио снова звучало раньше того, что на острове, снова пашку с младшей сестрой (имя?), помню соседей - брата и сестру, и странно, что я не влюбился, помню снова соседей - Игоря Снежкина и гостившего у него перца. Мы были примерно одного возраста, мы были одного интереса друг к другу. Сейчас я знаю, что пашка обворовал с пацаньём магазин в Тараках (там один магазин), и его посадили, он вышел или не вышел, он пил, фермерство у его семьи не заладилось, скотина падала далью, они вернулись в город или нет - неважно, когда детское ощущение всё-равно в сто раз больше проблемной реальности, я лучше останусь в прошлом. Мы стреляли из пневматической тировой винтовки по банкам без тушёнки, стоявшим на заброшенном плетне, под руководством дяди вити - отчима пашки и соответственно отца его сестры. Как я понимаю - конфликт нахождения понимания у неродных людей так и не решился, хотя дядя витя мне нравился, он был джигурдой, полюбившим по-русски и умноженным на ноль семь, но пашка не любил кино - он любил ходить по траве, сшибая ей головки прутиком. Мы играли в карты до одурения, нас было семь - и один ждал "на вылет", мы переводили карты и подкидывали их, мы лузгали семечки в количествах маслобойного комбината, мы не были азартны - мы были непосредственно молоды, и проигравший по итогам целого месяца должен был подмести землю от шелухи. Проиграл я, но не подмёл-не убрал, и чувствую вину за свою нечестность, несобранность, как однажды вечером пришёл в дом, и хозяйка, не обязанная подавать чужому ребёнку, подогрела и подождала, и только когда я подъел и поставил кружку дном в жирную тарелку, она дала волю, нашла оправдание своему раздражению, и
я тихо и подавленн
о ушёл пытаться заснуть в тёмный пенал. Мы плавали на лодке в конец озера, где оно переходило в следующее, и в месте перехода стоял остров с вырытой в нём землянкой, говорили, осталась с войны, и я залезал внутрь и видел спинку кровати, бревенчато-земляные стены, оконце для восходного солнца, а обратно мы возвращалиь пешком, по лесной двухколейной дороге, проезженной в прореженом сосновом валдайском лесу, и мы сходили с неё в боковые поляны, ложились лицом в небо и питались черникой в радиусе руки, когда сверху ничего не видно, но с поддона они просто кем-то рассыпаны; с языка не сходила чернота. Сосед, строивший восьмой чётный дом, приглашал нас внутрь и на участок, он был пасечником и мы удивлялись двурядам деревянных облачных ульев, а он показывал вычищенную и, рядом, только что снятую, протекающую соту, и в это время будущему директору МТС пришла в голову мысль о GSM сети; мы подставляли продольные пальцы и облизывали их, и я думал, что снова пробую парное молоко. Я дико и волшебно подружился с Игорем Снежкиным, я не взял его данных, и кажется, он был из Питера, но по чистоте - это самое плотное приближение к земной дружбе! Он был Игорь Игоревич, и его отец, скучающий по отчеству, явно прочил сына в должность, но насколько это их не портило, само их существование в заброшенной деревне вызывало умиление; старший игорь приезжал на машине с женой, а мы были подвержены лишь друг другу. Мы ходили на сеновалы - заброшенные дома с крышей и без, и игорь учил меня кувыркаться с верхней балки, и на второй год я смог; мы ночевали на чердаке его дома - и я привёз педикулёз, но там, на староскошенной соломе я рассказывал наизусть "федота стрельца", а они включали мне цоя и наутилус, крематорий, да, он точно был из питера. ещё был сектор газа, и я спрыгивал с забора, когда появлялась моя мама - я боялся, что она узнает, что я знаю мат, а игорь, лукаво улыбаясь, здоровался с ней. Один раз нас спугнули с сеновала - мужик, ещё раз мы увидели НЛО, оно не могло не появиться, как картонную комету Жоржа Мельеса, вид сбоку. Мы прыгали с крыши заброшенного сарая трёхметровой высоты, отбивая пятки, и все смотрели на нас. У Игоря в доме родились котята, но с рахитными, искривлёнными внутрь лапами, они слепо пищали и не могли жить, дядя витя утопил их в ведре, и болезненность кошечек как-то была связана со мной, словно я не должен был видеть здоровых щенков и разочароваться во взрослом. Мы катались на тракторе с красным кузовом спереди - мы сидели в этом кузове и уворачивались от буйных веток, мы ездили в тараки за тем самым молоком, а иногда и в сходню, и там я испугался собаки: она лаяла как в последний раз, и все сидели в кузове, но я сошёл на землю со словами "чего бояться", за что был укушен в живот через одежду; с тех пор я не люблю злых на вид псов. Однажды отец игоря привёз шесть сумасшедших по цене рыбин, они зажарили их на костре и дали мне целую штуку! - они принимали меня как в красково, и тогда это было ещё удивительнее. Они топили баню и там я отведал стыда оголённого тела. Мы играли в футбол на незасеиваемом участке поля и альбедо отскока мяча было шарообразным; мы немного играли. Нам привозили гору песка и мы вырывали ходы внутри, чтобы, запустив мячик сверху и справа, поймать его снизу и слева, и сестра пашки разрушила изъеденную гору, за что получила от меня ногой по копчику; ей было нестерпимо больно, и я видел это, но она делжалась достойно и не показала обиды, а значит, и мне нельзя было показывать жалости. Сестра пашки говорила, что если выстрелить из пневматического ружья в висящие мокрые колготки, то они отклонятся и пропустят пульку, и я смеялся над глупой девятилетней девчонкой. Мы играли в шахматы с дядей колей - он выигрывал у меня как любой коля у другого, он завёл новую собаку - бурана, и буран был добрым, позволял делать с собой многое. Мы были с путькой, тогда ещё молодой сукой, за которой из тараков мог увязаться и пройти за запахом три километра ёжик - вшивый лоскутный псок, его неудавшийся роман закончился позорным изгнанием из дубников сворой местных приживал. Был "взрослый" пацан с берега озера, который тосковал по женщинам и, смакуя плевки, предавался фантазиям. Мне было безумно хорошо тем дважды летом, я только что взял производную по детству и получил в экстремуме Дубники! Я ехал по раздолбанной дороге в красном кузове трактора и рассказывал спрятавшимся под дождём десятилетним пацанам, как не могу проснуться во сне, когда мне угрожает смертельная опасность, и как я нарочно ускоряю погибель, чтобы страх кончился. Я стою на хлипком мостке, где по шейку в озере, и не могу нырнуть рыбкой, как в сеновал, но, наконец, могу. Или тверской дождь, пчёлы попрятались, дороги размыты, я стою в последнем попавшемся плаще посреди черничной поляны, в шаге от человеческого меня стоит бидон с "до краями", я не хочу возвращаться.
Был такой венгерский фильм "усыновление". Снят в 75-м. Когда я открывал "КИНО. Энциклопедический словарь. 86", я удивлялся, что в конце перечислены все снятые человечеством за сто лет фильмы (human movie), теперь я понимаю, куда делись остальные две трети. Более того, этого фильма нет и в интернете (я по венгерски не умею, а интернет в венгрии есть?) Я восполню этот пробел, потому что приятно открыть банку зелёного горошка и обнаружить стопку бобин, усыновить от лица матери-россии кинематограф чужой страны. Кроме консервов (шуток), я ничего не знал о ней, в этой аграрной стране была компартия, столица - Будапешт, всё. Спасибо телеканалу про культуру за точки в моих телеграфных венгерских тире.
Фильм захлебнул меня сразу, тем, что я не был подготовлен к его образам, тем, что был из разряда не попадающих в кинословари, а, значит, заслуживающим внимания. Интересно, что именно сегодня отмечается день республики, юнг синхронно плавал в таких законах, значит, всё верно. День республики - сутки активного вспоминания истории самоопределения нации, и фильм показал венгрию изнутри так, словно и не пытался этого сделать. Первые пять минут картины идёт бесспорно документальный кусок с женского деревообрабатывающего комбината, представьте себе 75-й год, Бунюэль в сотый раз умирает, тарковский не может понять солярис, антониони ищет себя в африке, а венгерский режиссёр (женщина) снимает других женщин перед длинными провисающими шлифовальными ремнями, и задача не-мужчин состоит в восьмичасовй (или больше?) подстановке деревяшек разными боками к ленте. Аграрная страна, как и россия, сопоставляется с женским началом, в противовес индустриальному мужскому, и здесь мне захотелось поверить этой женщине, смотреть до конца.
Бесконечные (чёрно-белые) руки, морщинистые лица, и без разбавлений - крупные, даже гигантские планы, щели криминального узора пальцев, поры в этих щелях, запах от рук, изо рта работниц, документальность. Это был завод в пригороде, наподобие Балашихи, и главная героиня жила одна в отдельном доме, деревенском, разве что из камня, она имела любовника в городе, а он имел жену и двоих детей. Она хочет ребёнка от него, он не хочет, соответственно, от неё. Люди взрослые, уставшие, она проходит обследование в клинике на предмет плодоносия, врач даёт "добро"; режиссёр не обходит никаких тем, прямо говорит о контрацептивах, о смущении врача, о прямоте женщины. Это документальный реализм. Крупные планы идут минут пятнадцать, словно загоняя нас в тесноту будущего ребёнка женщины, это кино без оглядки на европу, словно женщина снимает фильм из себя и о себе - о Венгрии. Мужчина - Йошка - не хочет проблем с ребёнком, он достаточно пассивен для такого решения, хотя они любятся пять лет, он не верит или не понимает женского инстинкта, он готов отказаться от всей этой истории. Женщина совершенно не винит его, она умна по-венгерски. Сценарию требуется завязка - это детский дом в том же пригороде, девушка-подросток просит женщину приходить к ней с мальчиком, та холодно отказывает, не веря в судьбу, но рок краток, и женщина сама ищет девушку, но та убежала, как выясняется, в дом к женщине. Их тянет к друг к другу в мрачной, даже нет, в унылой атмосфере фильма в стране Венгрии, они похожи ничем, и это их сталкивает, дополняет, цепляет, они сумасшедшие
по-женски, они вышли з
а пределы общих представлений о женской доле и самоопределяются за счёт окружающего мира, друг друга. Они одинаковы и могут спать в одной постели, ухаживать, они знают, что делать с другой в той же мере, что и с собой, и это спасает от вопросов. К девушке приезжает мальчик, женщина всё слышит через витраж двери, идёт прибираться на кухне, она ревнует их к свободе, к молодости, но всё понимает и молчит, парень выходит прощаться и оказывается милым; девушка, стоя спиной, начинает всхлипывать, и женщина слышит в этом понимание самой себя, когда мужчина недостижим, уходит, она в тревожной благодарности обнимает девушку сзади, но та, оказывается, хохочет, и женщина даёт ей пощёчину. Тонко? Достаточно для такой самобытности, даже очень хорошо. Если бы Триер был венгром, догма началась бы на 20 лет раньше. Была показана грудь и тела молодых, объятия и натуралистичный звукоряд - никакой музыки - пусть замолчат поборники "маленькой веры".
Девушка уходит от женщины, не поняв оскорбления, они расходятся ненадолго - женщина берётся устраивать их свадьбу с молчелом; несколько, на уровне, ситуативных зарисовок: директор детского дома, родители блудной девчонки, требующие гарантий от молчела, Йошка, под видом сослуживицы знакомящий любовницу с женой, - всё очень качественно и вовремя сделано. И лишь когда девушка на своей свадьбе начинает брыкаться, но как это показано! - совершенно скромная свадьба, просто стол, несколько гостей, национальный баян, она стоит в углу и не реагирует на слова мужа, она "встала в позу", и сама не знает отчего, - лишь когда женщина уходит от своего Йошки, и он ночью стучится в её далёкое окно, признав потерю, а она просто пускает его - тогда лишь приоткрывается правда фильма, всё становится на свои места, и ничто не мешает совершить в конце то, что заявлено в начале: женщина берёт из детского дома маленькую девочку, нескольких месяцев от роду, подводя итоговую черту под судьбами показанных героев. Абсолютно всё напоминало советскую действительность, не ту, что напоминали нашим родителям, а ту, что кто-либо мог бы напомнить, и мне становится стыдно за то, что я не венгр, что кичился мыслями своих предков о превосходстве, и не понимал истинных культурных масштабов и событий. Не было у нас такого фильма, такого доступа к реальности, но это могло быть снято в СССР в эпоху костюмированных оперетт!
Иду на работу: маленький мальчик болтается на руке высокой матери и уверенно спрашивает про угол дома "это что?" - "труба" - "а это что?" (показывая на полый поручень) - "тоже труба" - "а это тоже гика?", и я вспоминаю, что Андрей привёз из непала газету, где на фотографии They Majesty король непала раздаёт подчинённым "тики", ритуал наподобие причащения в православии, тоже маленькие заморские просворки, и, ощутив созвучие мальчика и короля, я благодарен ему за "гику".
Я сменил две школы на третью, перескоки совпали с половым созреванием, сложным моментом постановки себя в группе людей, которую я провалил; вначале была усреднённая районная школа, затем гимназия с претензией, вконец закончилась физмат школа при бауманском, и нигде я не приобрёл тех, кому мог сказать, что я их приобрёл, и, допустим, я мог выбирать каждый раз из (тридцати) человек, итого получается девяносто. По последним данным из телевизора при операции освобождения заложников мюзикла "норд ост" погибло большее количество человек. То есть вдали от меня потерялось большее количество, чем я мог когда-то приобрести друзей, и когда в прямом эфире заместитель директора ФСБ произнёс эту цифру, я заплакал; я не думал, что первоначальная цифра "67" способна разложиться в одношереножный ряд единичек и увеличится до степени ощущения каждой отдельно. Мне стала совершенно всё равна политическая и стратегическая подоплёка - я не хочу думать об этом больше, чем само пролезло в голову, - но я не думал, что место социальных швов в голове займут чужекровные люди, ставшие близкими настолько, что разрушат абстрактное множество "заложники" и станут роднее информационной новости. Слёзы не текли явно, они приняли "низкий старт" на границе роговицы, внешнее окружение было адекватно такому проявлению чувств, но я не смог пересилить отвлечение моего внимания от главного, я узнал, что мог бы пойти дальше и глубже в помощи и жертвенности чужим людям, но также винил себя за умозрительность такого геройства, понимая, что стою слишком далеко от реальных действий, но радуясь, что большое эмоциональное неумение уже позади. Идея оправдания добра спустя век после попытки соловьёва должна решиться по-иному, доказательство придёт через отрицание, через "а что же ещё?" Альтернатив нет. Путь скорого развития чувств и понимания ценностей мира лежит через опасность; для отдельного человека - это страх смерти, захвата, снайпера, наводнения, современные формы фобий.
Фильмы бывают разные. самое простое разделение - хорошие и плохие. Я посмотрел плохой фильм, пусть будет без названия, снятый по третьестепенным мотивам стократных переосмыслений темы подросткового бунта. И в моём отношении к таким картинам совершенно нет спектрального анализа приёмов и новшеств, сигнал не превышает шум; есть реакция потребившего зала, красивая девушка в чуть меньшем ряду, смущение за отданные деньги - и понимание, что каждый раз и всем необходимо прыгать выше своей и чужих голов, как в сценарной составляющей, так и в постановочной, художественной, остальных. Конкретно: тема романтизации зла мало того, что неверна, она устарела.
Я часто снимаю очки, теперь уже по причине загруженности глаз информацией, от которой они начинают болеть, но и раньше, и сейчас - от невозможности наблюдения не качества, но количества такой информации; и не хочется ловить чёткие образы, и я даже немного рад вероятностному закону вещей, когда вместо предмета вижу гаусоиду вероятностей спектра (можно повертеть головой, и тогда реальность переливается, словно я стою за витражом кухонной двери, хотя меня уже отправили спать). Так и сегодня, когда путь домой был тоскливым и сумрачным, но ощущение от прожитого дня взвесилось в положительную от невесомости сторону, на дворовой дорожке впереди я заметил маленьких брата и сестру, одетых в болоневые яркие куртки, они шли в ногу и довольно быстро для их возраста и окружающей нас темноты. Мне стало даже немного страшно за такие вечерние прогулки малышей, когда мир словно взбесился техногенными и социальными катастрофами. И вот когда детишки приблизились на расстояние женщины-окулиста, стоящей сбоку офтальмологической таблицы, я увидел, что мужчина в безысходной тёмной кожаной куртке, идущий мне навстречу, держит в каждой руке по вместительному полиэтиленовому пакету рекламной расцветки. В его кармане лежал потрёпанный бездетный паспорт, а переносицу продавливали очки с пластмассовой в разводах оправой. Через них он смотрел на меня и видел в моей руке дежурную книжку с надписями, ему было скучно идти.
Сейчас 23:46 30.10.02 - я смотрю в нижний угол нового ноутбука потрёпанного монитора, за моей спиной ютятся пять близких человек. Мы слишком редко видимся, чтобы не чувствовать уникальность каждой вылазки в мир, экстравертной проверки на прочность; в общественном проявлении мы инфантильны, мы не можем заинтересовать собой мир более, чем виртуально - при ежедневной посещаемости сайта в 50 человек на мясной спектакль пришло не более одного - первая фаза (аккумуляция необходмости) должна перейти в последующую, именно как коллективного представления, не одиночого. Посещаемость здесь - вторичный, опосредованный показатель, отражающий долю успеха, и, как декларируется, удовлетворения. Мы робко проходим между турникетов, как бы подтверждая свою непричастность к миру, нас останавливают злые женщины в красных шапках (в будках), нам не верят, а верят в этом мире только убеждению. Мы слишком хрупки и самобытны, чтобы отпочковываться в мир, мы предпочитаем пятничный парник, любое замкнутое пространство, склон горы, модный салон автомобиля. Чтобы сохраниться одному человеку - ему необходим весь мир, чтобы уцелеть группе, её силовые линии должны замыкаться по её же ко
нтуру. Мы продолжаем уплот
няться, словно к нам приложили центробежную силу, мы находим более низкие электронные орбиты обращениий друг к другу, и это становится неожиданностью в свете противоположного социального поведения. Это удивительно с точки зрения расширения озоновых дыр и размеров Вселенной; мы, словно опережая слопывание материи, движемся вспять, нас не пугает отчуждённость от нас людей, мы навсегда готовы на встречу, но протиснуться сквозь заборчик подарочных рекламных ручек всё сложнее, мы видим всё в синем цвете, наш сайт становится для нас материальнее. Мы заходим на него как к себе домой. Наш сайт - коллективная мечта о кирпичном домике с камином, который вроде бы есть, но с вероятностью отождествления, он - наш "дом на краю света", в котором единственном мы не боимся закончиться (тридцать первого) октября 2002.
