 |
||
 |
    
|
|
  |
 |
|
|
|
|
|
17-18 ноября 2002. Отсвет болезни
Помня об открытии дуализма, я всегда знал, что заболевания делают людей более здоровыми. Идея парных противоположных понятий ощущается физиологически, когда произносят "А", называя форму части мира, то из этого логически следует "не-А", как дополнение до целого. В этом одном ощущении сознания зашита вся тайна мира, распадаясь на форму (законы логики, причинно-следственные связи, стремление ниспадающего смысла, материя, смерть, конечность и определённость) и содержание (соборность, стремление к восхождению, единству, ощущение ЦЕЛОГО, Бога) оно применимо к любому проявлению бытия, как линейка в школьном кабинете труда. Проезжая на машине шумахера Антона по стандартному пути Выхино-Красково, заезжая и смакуя выбор кондитерских изделий, я приложился отвлечённым представлением философии к окружающим предметам, и переходящий дорогу в последний пьяный путь пешеход вдруг смотрел на меня трезвыми воскресшими глазами, полными октановых слёз. Свет вывески "женское бельё" переходил в соседний "мужского костюма", и все вместе в темноту просвета (протьму) между домами. Само моё дыхание разогретым тольяттинским пластиком выталкивало меня в открытый космос, и я оказывался ПОД земным кубом, в салоне с Ксюшей на переднем сиденьи, у которой накануне выдрали коренной зуб.
Она заболевала постепенно, как наступает закат в наших широтах души, мучаясь нарастанием боли до клещей стоматолога и после них. Если вначале болела десна неправильного ориентированного в пространстве зуба, то после стала болеть вся щека от попавшей или бывшей латентно инфекции. Но это анамнез одной шестой части человека, а остальные пять ехали в машине и не знали о будущем. На футбольное утро их с Николаем не оказалось на поле, и после, на завтра, стало известно - боль усилилась до приёмного отделения первой градской больницы. То есть моё тёплое с борщом настоящее наехало колесом на наше прошлое, как бы вырванный зуб отношений перестал болеть, но по окончании действия заморозки я почувствовал его отсутствие, как будто в классе, где ты шумишь больше всех и не слышишь входа учительницы, внезапно наступает тишина. Я почувствовал необходимость "поддержать" Ксюшу, и это очень тонкий момент подобных нашим отношений, когда ничего не связывает людей, кроме... Нет, не памяти прошлого, иначе бы оно болело невырванной, оставшейся костью в горле. Не стремления забыть нанесённые обоюдно увечья, иначе мешали бы шторки глаз. Не желания довыяснить, дорассказать, добавить, вообще не "до", а всё только "после". Совершенно другое.
Давно уже я замечал в себе особенность, что не могу провести половую идентификацию ощущению родства, того чувства, что шепчет посмертную историю отношений, продолжения жизни. Если верно, что разделение на мужчин и женщин лишь частность нашего уникального мира, что тот самый дуализм трёхмерности принял именно такую форму лишь однажды, то отрицание этой термопары даёт ненулевой результат, наличие вечной памяти чувств, но в ином базисе. И когда земные, длящиеся и путаные отношения, с другом или подругой, заходят в тупик, прекращаются, становятся свёрнутым окошком у ног рабочего стола, теряются из видимости, тогда срабатывает датчик вечности, показывая тебе оставшееся после плотных перипетий значение отношения. Одного отношения, ведь оно совсем обязательно односторонне, как направление движения электронов, и когда я чувствую радость, глубокую метафизическую причастность к возникшему вновь человеку, оправданность его существования, я совсем могу не уметь выразить это в слове или деле, но чувство его соответствия мне и наоборот остаётся со мной навсегда. Там действует принцип суперпозиции - каждый независимо может испытывать притяжение к любому, и ничто не нарушается перекрёстными ссылками. Основа этого отношения - внеполовая, не секс, не ложь, не видео. Но некая общность проходимого пути, дополняемость, и отнюдь не равновеликая или схоже покрашенная, но как разнокалиберные детальки, из которых всех можно смастерить шестисотый. Только одну машинку и только эту. Поэтому отношения на земле напоминают свидание в двух тюрьмах, поставленных рядом.
И более всего я знаю, что восчувствуемый во мне образ совершенно не соответствует прототипу, и, как давно и всем известно, не может соответствовать, являясь лишь вынужденным приближением, экстраполяцией реальности, и что меньшее из зол - не бояться приблизить представление к самому себе, сознательно разрушая его и всякий раз выстраивая заново. Более того, чувство тайного родства остаётся неизменным во мне, проецируясь на частные отношения, и в некоторой степени определяя их. Так и Ксюша, расставленная вдалеке, то насовсем исчезает при невыясненных и неинтересных обстоятельствах, то всплакнёт внутри себя, и тогда мелькает сквозь частокол окружения проблеск родственного, мелькает слишком далеко, будучи предназначенным не для этой жизни, и слишком слабо, чтобы быть уверенным в сохранности ощущения, но достаточно для того, чтобы без сомнений поехать в больничную далёкую палату первой градской.
Мы поехали втроём с Николаем и Наташей, и должны были разделиться на мальчиков и девочек, чего требовал капризный внутренний мир всех героев, поступающих по принципу "так будет лучше". И мы вышли на Октябрьской концевой, найдя не теряемый поимённый мужской контакт. Тогда я почувствовал, что Ксюша внутри меня тянет за собой и Николая, и нежно придержал увечную размашистую дверь, а Николай в благодарность помог выбрать цветочную микрофлору. Мы руководителями "умелых пищеводов" обходили частые от буквы "М" магазины, окаймляющие прямолинейный лабиринт нашего путешествия. Святой источник Бонаквы бьёт отовсюду, мы начали путь по Ленинскому. И постепенно, по мере продвижения, цивилизация раздающих от внутренней теплоты листовки людей постепенно гасла за нашими спинами, мы углублялись в собственное одиночество, отточенное целью достижения; теперь было только три стороны света, лево - река, непроходимая и опасная глубина, сырость и скорость течения, смертоносные двусторонние снаряды, болотные рядовые огни, право - частокол прутьев, дремучий лес колонн, неприметные тёмные болотца, привидения прошлого, перед - конечная цель, почва под ногами, неслучайный попутчик, без пеньков-пирожков - слишком несказочно на душе, словно попал в реальность сказки. И холодный коричневый ветер, бьёт, сбивает с мыслей, шагает навстречу устремлениям, и поддакивает, кивая, темноте. В человеческих единицах весь путь длиной в две троллейбусные, проплывающие Хароном, остановки, или в пару километров умещается в одной киловечности, продёргиваемой от холода сквозь мозг с закрученным на конце откусанной нити узелком, больно ударяющим в затылок.
Ещё в машине, зная, куда направляется полсалона, сама собой прозвучала тема болезни. Все и каждый вспомнили истории, произошедшие или с ним лично или с товарищами частно, фантазия страха заводила нас в смежные, более откровенные темы. Я понял причину - мы бессознательно отгоняли от Ксюши болезнь, как бы дразня её дракончика солнечным зайчиком, заставляя повышать температуру уже на пятерых. Мы были согласны потерпеть зубокрушение, раздуться воздушным шариком, ходить в отверзнутых тапочках и пижаме. Всегда по факту искажения светлого Божьего мира возникает подобная атмосфера сопереживания, выражаемая, и это естественно, в жёстких и неколебимых канонических историях болезни. И это выражает, говорит о стремлении человека к единению, даже если он увлекается и за своими прошлыми болезнями забывает болезнь настоящую, говорит о его душевном выздоравливающем здоровье, дробящем концентрацию заболевания Ксюши.
Мы вошли в лес, свернув на тропинку, где стояла сразу дюжина пронумерованных избушек, мы пошли между ними и огни реки полностью скрыли нас от фотонов. Мы передвигались на ощупь памяти Николая, мы видели голую стену около
з
апавшей листьями лужи, от неё пахло сыростью места. Видели неуверенный свет приглашавших на ампутированные пироги корпусов. Мы с трудом отыскали легкость нахождения нужного здания и подошли к пропасти, ведущей внутрь. Вход непременно через подвал, где половина его продолжения отгорожена решёткой, за которой наступает совсем призрачное царство хранения болезни. Но Ксюша лежала на последнем этаже, счастливом цифрой семь, и была ближе к небу наподобие оставленной с голодом кошки. Мы несли утоление, долго плутая по лифту и чужим палатам, пока не нашли нужную дверь. У нас не было дороги назад.
20-21 ноября 2002. Фотография в альбоме / О Тебе напомнит
Фотография (фото - свет, графо - рисую, греч.) - фиксация изображений с помощью физико-химических свойств света. Днём рождения фотографии считается получение первого дагерротипа 7 января 1839 года.
Фотографии исполняется 264 года, вмещающих четыре полных человеческих жизней или, деля на три, двенадцать смен поколений, срок вполне достаточный, чтобы воспринимать плоское реальное изображение наравне с молоком прабабушки, кормящей колхозных овец и молящейся за царя и Отечество. Факт сложной физико-химической мысли стал достоянием пошляков, особенно в последнее время, получившим неограниченный доступ, как и в интернет, для фиксации и сохранения своей реальной жизни: вот нам три годика и мы лопаем в макдональдсе кашку, а вот мы покакали! А это кто, плюти-плюти-плют, а это дедушка в гробике! Люди пользуются достоянием философии и сберегают в банке фотоальбома свои часы и минуты, реализуют изобретение по назначению, забывая, что ценность - в качестве прожитых ими минут, а не в количестве, и что, множа однообразные моменты на плёнках, они выполняют необходимую функцию ассенизации пространства, неосознанно ставя требования понимания предназначения фотографии. Что ценность самой фотографии прямо пропорциональна изображаемому моменту, ведь фото - лишь средство.
Мне как-то в голову не приходило, что с самого моего, и, может быть, даже родителей, детства нас окружают фотографические образы. Если раньше для оформления витрины дамских шляпок или патриотической (черносотенной) листовки приглашались художники и просто в силу своей профессии вносили в образ что-то своё, субъективное искажение, то с распространением фотографии скорее изобразительное искусство перекинулось в прикладное, стараясь как можно ближе соответствовать реальности. Я говорю не об искусстве как таковом, а о его повседневных, прикладных проявлениях. Напротив, фотография также полезла навстречу вечным ценностям и стали проводимы фотовыставки. Фотография начала цениться автономно, к ней стали предъявляться особые требования как к виду искусства, возник жанр, так же бегущий обыденности и повторений. Теперь меня не удивляет, почему отец снимал всё подряд и с двадцати лет, покупая камеру за камерой, остановившись в 69-м на "зените-3М". Я сломал ему шторки в 92-м. Не удивляют фотографические опыты группы "синтез", проводимые примерно с того же, 69-го года. Я априорно, будучи в этих вот гостях первый раз, знаю, в каком стеллаже лежат три альбома (по количеству членов семьи) в коричневых поролоновых переплётах и с отклеивающимися от четвертькруглых уголков черно-белыми фотографиями. И пока, слава богу, среди них нет повторов, и пусть из-за соображений накладности, отчего год жизни человека сконцентрирован в трёх-пяти карточках, как хлебных, где каждое взвешивание души на вес золота.
Вчера Наташа показала мне такой фотоальбом. Серо-белый. Советский, где запах великой бумажной промышленности сохранён между повёрнутых глянцем к глянцу карточек, где качество печати обеспечивалось толщиной одеяла, занавешивающего окно ванной с мокнущим под красной лампой засветки загара фотоувеличителем (окно было заложено проектировщиками для возможной экономии света при освещении из кухни). Странно, что возможное достижение света и темноты конфликтовали в одном объёме - и нигде не достигались абсолютно, смешиваясь в серость рассвета надежды на хорошую жизнь. Я сидел на вполне себе диване 21-го века, смотрел в окно новой жизни, кушал продукты "до 2004 года", и совсем не хотел возвращения в прошлое. Да и фотографии не способствовали этому - они были обыкновенны, и их ценность заключалась в сосредоточенности такого момента, какой сейчас тиражируется до количества оставшихся до смерти минут. И я скорее играл в ритуал посвящения в семью, заранее не веря в волшебное превращение плоскости в объём, не подозревая, что отдельные сообщённые мне факты уже бессознательно сплетаются в стройную историю болезни. Пока не...
Появилась та самая фотография. Меня весь предварительный просмотр смущало, что наташин отец, не живущий сейчас с семьёй, хотя спокойно её навещающий, ни на одной из половины альбомов фотографий не улыбается. Появляясь в разном возрасте, от восемнадцати до пятидесяти восьми, на отдыхе с семьёй, с рабочим коллективом, в рабочем коллективе, в марианской впадине, на гребешке лунного кратера, - сохраняет одно и то же выражение лица. Человек, который не смеётся. Совершенно одинаковое выражение, как наскальное тиснение, бородка, треугольник вниз, воротничок, худые ноги, полнота (напоследок). Но всё это проходило по боку, пока мне не встретилась одна фотография, которую я, как это бывает, заметил не сразу, но бессознательно вернул перед глаза, повертел и ещё раз. И тогда я привстал от того же чувства, от какого старец Зосима плюхнулся на колени перед Дмитрием. Я истерично стал требовать сканер, искажающий цифрой, но спасающий информацию от тлена, я боялся и держал фото одновременно. На обороте значилось, что человеку исполнилось 20 (ДВАДЦАТЬ!) лет, которые я спутал с неполными сорока: он стоял посреди поля на уборке овощей (летне-осенняя практика в институте после третьего курса), за его спиной копошились две женщины, а в левой руке он держал охапку грязной, вывалянной в земле, несчастной свекольной ботвы. Это была его последняя фотография. Как приговорённый к пожизненному заключению считает последним днём утро вынесения приговора. Как эпоксидная смола может застыть только один раз. Это был самый радостный и самый трагичный день. Это дефиниция дальнейшего существования. В тот миг появилось то самое лицо, оставшееся пожизненной маской. Я ощутил за одним фактом остальное: показанная трагедия была коллективной, выходила за рамки маленького человека, бравшего на себя жестокость и безымянность времени. Он был рождён, чтобы свидетельствовать.
Он пил, как единственный способ выжить, и пил не от шалости, а по необходимости выдерживать возложенный груз. И словно случайно найденное соответствие, он становится хирургом, что я угадываю интуитивно, вынужденным пить ещё больше. Не от самодурства, иначе бы спился, но соблюдая тонкую обратную связь, удерживающую тело по жизни. Каждого человека отличает от другого. Я не могу пройти мимо временосителя, переживающего в отдельно взятом теле судьбу гораздо большего феномена (пространства, страны, культуры, и т.д.), и даже если никто не видит концентрата (енгибаров, башлачёв, множество безымянных с фотографий), их неизвестность цивилизации не отменяет тождественности. Трагедия наступает тогда, когда такой человек не понимает, с чем связан. Хотя если понимает - другая трагедия. И каждый найдёт себе мучение по душе, но такие обладают привнесённым искажением, и доказать я ничего не могу, - так чувствую.
Словно экономическая несостоятельность политики правительства, словно застой общественной жизни, недовыполнение планов, неоправданная наивность и пафос общепринятой линии культуры, неверие в несуществующую идеологию - и всё это он держит в приподнятой руке, с чем ему придётся носиться всю жизнь, класть ночью под подушку. И хрупкий баланс равновесия существующего и искупляемого резко разрушается не по его вине, и когда исчезает груз противоположной чаши весов, его чаша вместо освобождения по закону падает совсем вниз. Дополнительная трагедия - нарушение и без того несправедливого равновесия приводит не к освобождению, а к растерянности перед величиной собственного "я", наподобие "чеченского синдрома", когда невозможно вернуться к личной и мирной жизни. В миру не как на войне. И тогда внешне и внутренне хорошая семья (жена и дети) разрушается, он у
хо
дит жить отдельно, как последний и единственный шанс понять себя, мотивы жизни. Всё идёт под откос, на угол которого встал, сопротивляясь, горизонт той самой фотографии, деля человека на больную голову и на всё остальное.
Я помещаю первую цифровую копию с оригинала. И в вопросе об ответственности перед человеком, о моём праве высказываться напрямую, я займу мучительную позицию. Мне никто не позволял касаться чужих трагедий, а может, совсем даже не трагедий, - описываемое является плодом воображения моей совести, увидевшей и надиктовавшей несколько строк, может статься, не имеющим ничего общего ни с реальностью, ни с внутренним ощущением человека. Более того, я сделал выводы на основании ТОЛЬКО одной фотографии, старательно не узнавая остальные подробности. Я хотел уйти от личности, не быть завязанным на конкретику случая, потому что, оттолкнувшись от предчувствуемого факта, я попытался выразить своё понимание проблемы, на мой же взгляд существующей. Трагедии такого плана требуют пристального рассмотрения в тридцать последующих лет, чем и займёмся.
22 ноября 2002 года
Ощущение сумасшедшего дня, словно Богом мне названо искуплять и грешить по стопам Николая Вострикова. Тот прошедший полугод навсегда погиб во мне, но взошёл всходами схожего проживания истины. Господи, как мне легко жонглировать словами, подобными вечности, и пусть это не станет атрибутом только молодости!
Я словно купаюсь в чувственной лёгкости восприятия, когда прежде приходит кончикам пальцев, а не нейронам, слову написанному, а не делу несделанному, когда все дела господни на земле суть проявление и воплощение воли твоего ощущения.
Я сижу у главного входа в Храм Христа Спасителя и держу в коленках ноутбук, мне вовсе не холодно, как тому милиционеру, смущённому нестандартной картинкой, но разрешившему мне не отвлекаться на него. Просто молодой человек сидит в самом конце осени и ждёт классически опаздывающую девушку. И в этой схеме, как и в миллиардах других, создаваемых и проживаемых повмесестно, заложена модель вселенной, не склеенная из полистирола на пыльную полку, но увиденная в своей микроскопической подробности и воссоздавшая Вселенную по своему образу и подобию, как весь человечий организм заключён в чётки ДНК.
И то, что подошедшему нищему не безразлична судьба восьми рублей, взятых у меня насовсем, я вижу маленький аппендикс гуанина, зацепившегося за свою химическую пару. И человек, содержащй в себе эти строчки, тоже парное существо на одинокой лавочке.
И становится очевидно, как прекрасно инерционен мир, как каждое твоё движение воовне вызывает волны материи, направленной хоть и в ту же сторону, что и ты, но движущуюся гораздо медленнее тебя. Ты словно
27 ноября 2002 года
Человек обладает интервалом корреляции как любая функция из жизни. Как и магнитной проницаемостью, когда в разбитом об стенку каменного навеса (в прогулочном загоне детского сада) моторчике с выгравированным пуассоном пластмассовым рублём стоимости находились два магнита, то ссорящихся, то мирящихся, даже сквозь твои вандальные пальцы. Человек обладает коэффициентом использования своей поверхности, хендовером, допустимым напряжением изгиба и концентрацией.
Интервал корреляции - это когда ты, заново родившись, не помнишь себя прежнего. У пьяниц - одна ночь. У путина - интервал больше жизни. У меня где-то между. Например, мародируя сайт натыкаюсь на свои прошлые письма и не верю, что это моё, хоть вычитай ту дату из текущей и бери преобразование Фурье. И берёт зависть к тому, что так искренне удавалось пережить, совсем как к чужому, но талантливому человеку. И необходимость создавать переживания заново, отличать их от прошлых мыслится обязанностью. В идеале - ощущение богорождённости каждого мига и непрерывное понимание этого.
30 ноября 20020 года
Совершенная истина - приходящая не из несомненных вдохновенных прозрений, а по грубой статистике жизни - необходимость смирения. Количество тех раз, что пришлось повернуть не на ту дорогу, на какую хочется, или даже просто пойти назад, и не по причине несоответствия этой грёбанной жизни, а как раз наоборот, полного соответствия пока не видимому тобой, - таких моментов всё больше.
По-другому: приходится откладывать свою истину в проблеск веков, верить, что твои дети, ненавидящие свои претензии к тебе, - есть ты сам. Что генная память означает и смысловую преемственность. Если я смог опубликовать рецензию в известном журнале, пишу не о качестве, а о факте, то тем самым я сжёг два килограмма возвратных писем главных и помельче редакторов моему отцу.
По закону подобия проживаемых жизней я хотел докопаться до проблемы отца с помощью прошлого - я пытался внести исправление там, хотя он давно умер, то есть оттуда будущее не изменишь, как если бы спортсмены били прошловековые рекорды. Я хотел ясности в этом вопросе, тем более мама наложила табу на свою личную жизнь, тем самым полностью забыв её до степени, когда табу можно снять. Она хранит в дальнем углу шкафа платок с первым поэтическим автографом мужа и неудачно спасает его нафталином. Я спрашивал ходячие архивы, двоюродную сестру, для которой тема отношений - первая и последняя, и она живописала мне мелкие подробности моего полугенома. И рассказ о спасении загоревшейся в 47-м ёлки, стоящей перед фанерным разделением комнаты, сразу стал самым ярким отцом. Далее - рваная в подмышке рубашка, спугнувшая потенциальную зажиточную тёщу. И масса подробностей переездов, увольнений, свободы мысли и её обрыва. И самое главное - что перед смертью он обошёл всех своих женщин, словно эманирующих его мать. Я слишком сильно представляю себя накануне смерти - её признаком наступления будет фемообход. Платоновское желание стать ближе к изнанке утробы, совместить закольцевать произошедшее с тобой. И в этом есть то самое смирение. Кольцо - символ безвыходности, возврата в зазеркалье в то самое забытое место. А в христианстве - не возврат в утробу, а выход в небо, воскрешение. Он словно доказал самому себе свою истину, переданную мне по наследству, что род для человека - это дом генома, его тюрьма. Мы обладаем кармической вложенностью, пирамидкой, от родовой травмы до вселенской миссии, и раскрываем большую начиная с малой.
Я взял интервью у его подруги, проработавшей с ним больше, чем проспала рядом мама. Это три кассеты её recall-монолога, где мой отец - лишь точка вбрасывания на изъезженной хоккейной площадке. Она смотрела на его душевное состояние: он был испуган. Не знаю чем, но она повторяла это много раз. Первое - еврей, и если бы он не боялся этого, мой псевдоним на сайте был бы Зыков. Второе - и главное - нереализуемость, и вот отчего: словно законсервированный разум он не разбирался хорошо дальше пятнадцатилетнего возраста. Точнее - никак не проявил этого никогда, а значит, по закону памяти, этого не стало. И даже его детское творчество страдало этой однобокостью, как из двух закончивших курсы вождения выберут одного с высшим образованием. Его чувство к детям не могло прошибить непонимания законов искусства. Я читаю С.Кржижановского, который боролся за своё признание на уровне системы, и теряю смысл сравнения с отцом, который не поднялся сознанием выше человеческих преград. Он был слишком добрым, слишком наивно не верил в Бога, чтобы верить в предлагаемое ему извне. Он был ДИЛЕТАНТОМ в вопросах вечности. И когда я, на уровне физиологии, сказал себе об этом, я почувствовал близость смерти. Это было навсегда реально. Такого не было никогда, только один ещё раз и слабее: моё тело перестало слушаться меня, настало давить сумасшедшее сердцебиение и дрожь по телу, не внешняя, но изнутри. Я не находил себе места в квартире, когда привставал, то смерть отходила, но ждала только моей недвижимости. Скоро перестало помогать и хождение. Тогда я позвал Ксюшу и она приехала совсем на ночь глядя, но меня уже отпустило и я был без сил. Это было 19(23) декабря 2001 года. Не помню точно. Я отождествился с отцом и стал умирать, я встал в его кармическое звено, до сих пор не разомкнутое, в чужое звено - и стал тонуть от посмертного груза отца. То, что мне предстоит (а если бы я умер - предстояло) сделать, навалилось на меня концентратом, как "мешок с телом любимого человека".
Когда-то год назад я хотел сделать книжку его неизданных стихов, где преобладали лирические - как разрешённый вариант советской любви, а также вывести из-под красного света его фотографии и коллажи, детское творчество. Но после вечера того интервью я понял, что возврат в прошлое, проживание чужой - и совсем даже не отца, а может быть и более ранней, - жизни, есть преступление. Что малейший намёк на его существование означит запутывание в неудачных формах. Я понял - необходимо свести наше взаимодействие к двум строчкам свидетельства о рождении, и всё! Нас должна связывать глубоко внутри меня схожая цепочка дезоксириба, и больше ничего снаружи! И только тогда, когда окрепшей мускулатурой я смогу что-либо преодолеть, я автоматически разожму его спазм, удерживающий его внизу. И чем больше я буду с ним не связан, тем эффективнее цепляются две ладони над пропастью. Я уже могу смеяться надо всем, с ним связанным, одновременно чувствуя выздоровление общей ситуации, а отнюдь не предательство. Это я разжал в себе комплекс, родовое колечко папы, а про маму пока ни слова.
И смирение с необходимостью держать отца на расстоянии электронного облака с данной энергетикой - это раз. И смирение со своим кричащим одиночеством - два. Меня словно отторгает земля, всеми своими тёплыми взаимодействиями только разрушая меня, не идущего навстречу. Но это - назревает и выльется, как я чувствую, через месяц.
|
ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА © 2002 | |
|
|
|