14 июля 2002 года

Стадион "лужники" построен как эхо идеи республиканского стадиона - как гранитный мавзолей Щукина стал окаменелым деревянным - стадион должен был быть построен около измайловского парка. Для этих целей провели третий путь на платформу метро - для оттока пассажиропотока. Но как всегда - как аэропорт под красной площадью или ветка секретного метро в Казань - задуманное не построили, ограничившись гостиницей из трёх звёзд и пяти корпусов. Теперь этот район отделился от территории Москвы и присоединился к абхазии, с коей имеется прямое сообщение. например, письма по москве идут неделю, а из сухуми в корпус "вега" - три дня. Вместо большого стадиона построили районный, и теперь очень удобно ориентироваться при посещении - одежда - у северной трибуны, обувь - у восточной, еда - на юге, естественно, а на западе мы уже были.

На станции, помимо трёх путей, стоят патриотические скульптуры - перед колоннами справа и слева, пятиметровые Иван Сусанин и Зоя Космодемьянская. Теперь на входе, над лестницами на перрон затеяли реконструкцию - достраивают металлический потолок над пассажиропотоком, видимо, для открытия над головами "светлых просторных павильонов с современным обслуживанием" - в абхазии тоже будет метро - и при постройке совершенно отрезанной от обзора осталась третья фигура метромемориала - присевшие на землю воины перед боем - они напряжённо вглядывались в предстоящий бой, покуда перед ними не схлопнули пространство.

Была такая присказка в моём детстве: "никто не забыт, ничто не забыто", и ровно насколько её опровергли строители палаток - настолько и подтвердили те, кто принёс к постаменту воинов, который только и остался виден, три букета цветов, гвоздичек и чего-то ещё, поставленных в обезглавленные пластиковые бутыли. Люди знали, что за сокрытым потолком пространством остались наши солдаты и вспомнили о них. Событие остаётся на земле (как и человек) только памятью о нём, спасение от гибели и смерти - в постоянном воскрешении, воздействии на умы и образы людей - которые так же необходимы самим феноменам, как и те - помнящим их субъектам. Поэтому мы начинаем вспоминать прошлое, думать о смерти, поёживаться в животе от вида могильных плит с надписями, памятников, предметов старины, музеев и прочих документов. И пусть мы никогда не попадём своим чувством в имевшее когда-то место воспоминание, оно выполняет уже другую функцию - возвращает нас на главную страницу потустороннего сервера, и пусть мы никогда не узнаем большего - памятники воскрешают тогда, когда они обезличиваются, и уносятся прочь с земли, разрушаются, когда становятся забыты. Горе тому памятнику, который осквернили и разрушили раньше срока его памяти, но тем, что стали посмешищами - мавзолей - ещё хуже, они навеки прикованы к земле, и если первым просто не помогают в их вспоминательной нужде, то вторых приковали к ней навеки, пришпилили совсем иной, поверхностной памятью, одевают трагедию ленина в платьице и прибивают бантик.

Цветы на "измайловском парке" говорят о том, что желание помнить гораздо сильнее остальных органов чувств, что памятники физические суть выражение внутренней жажды помнить, быть приближенными к тайне свершённого на земле другими, вопросу времени. Я не хочу думать, хотя может это и так, что цветы принесли на 22 июня дети из ближайшей школы, и стояли бочком и кучкой, прилепляя желваки жвачки к ноге солдата. Конечно, способность помнить не есть распространённый дар, редко идущий дальше мыла расплывчатых красноглазо-лыбящихся фотоальбомов, но речь идёт о том, что есть, а не о том, что есть у каждого. Итог - это вопросы:
- личного и коллективного в каждом памятнике,
- внутренней и внешней памяти,
- конкретного и абстрактного смысла воспоминания.

Там же, в поезде, подтверждая теорию вероятности и доминирующего родительского гена - на трёхместной лавочке сидели четверо - отец и три дочери-близняшки. Отец был, как и всегда, рассеян, читал книгу для себя и еле услышал одну из дочерей, позвавшую его. Он вёз их с пляжа домой, в сумках были ракетки, одежда была лёгкой. Как ни странно, но девочки были одеты по-разному, может и не совсем, но различия были пропорциональны благосостоянию семьи и проглядывались сознательными. Я не видел мать этих детей, но они все были здоровы, не было истерии на их лицах, боли, других напастей, они были разные, причём сидели так, что ближайшая к отцу дочь как бы замещала ему жену, а крайняя не была наделена социальными функциями:

Первая, что у отца под боком - также читала книгу, носила очки и самую плотную одежду - джинсовый комбинезон. Вторая - средняя между остальными - также была в очках, но вертелась по сторонам и нашёптывала что-то младшей, была одета в голубую футболку и чёрную короткую, такую подростковую юбку. Младщая была без очков, в той же футболке, но в светлой юбочке, смотрела задумчиво на мир и была самой красивой из трёх, что было следствием не только хорошего зрения, но асоциальности. Она не была нагружена ничем и в ней уже сейчас росла магическая женственность, совсем без недостатков. Она сидела развернувшись в мою сторону и я увидел под футболкой развитую ровно настолько грудь, чтобы в зрелости стать совершенной. Её лицо было не глянцевым, но красивым по-русски, красивым в простоте, и я подумал, как красота её укоренит материнскую роль старшей сестры, как будет волноваться отец на выпускном вечере, а также её одногруппники. В ситуации воспитательного сиротства я увидел поразительную её автономность, знание струящееся из воздуха, погибель или радость для мужчины. И попросил у машиниста, чтобы её данные не пропали во дворе спального района, но были ею осмысленны, чтобы принести нечто сёстрам и не только - мужчинам и миру, самой себе - понимание отношений между МЖ, благую и спокойную весть.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002