15 августа 2002 года

Кто скажет, что год хороший? Кто не говорил обратное про все предыдущие года своей жизни? Кто не хранит в чулане газетные вырезки мировых катастроф? Скажу, что я совершенно не отдыхал в этом году, а оно и к лучшему. В день нашего приезда на юг николай поведал историю похорон. В середине отпуска он сам ездил на похороны, и это коснулось меня. В день моего возвращения в москву умирает наша родственница. Гробы выплывают из европы и дрейфуют в северный ледовитый океан.

К 10-ти часам я приехал в 20-ю городскую клиническую больницу на бабушкинской. Меня поразила чистота внутренних двориков госпиталя, которые боролись за звание "лучшего московского дворика", как говорила табличка у входа. Вся территория была обсажена садовниками, они строгали, поливали, резали, красили и разводили немного искусственную и геометрическую, но это настолько искупляет всю грязь вокруг, чистоту, газон #00FF00 и продолжал зеленеть, беседки, лавочки под стеклянными навесами от дождя, клумбы и подготовка фонтанов. Захотелось заболеть, причём тяжело, но с видом из окна во внутренние покои. Но надо было торопиться и я прошёл к дальнему от метро патолого-анатомическому корпусу. Пришлось обходить три автобуса "ритуал", стоящих в очереди за смертью. ПАЗики были чисты не менее самой больницы, может, действовал закон подобия, но я не видел раньше таких ухоженных катафалков. Просто было приятно и мир не отвлекал раздражением от него от главного факта.

Я прошёл мимо дверей и кто-то истошно прокричал моё имя (коля), это была мама, приехавшая, естественно, раньше. Я понял, что она крайне взволнована, не может совладать с миром, и сказал ей, чтобы успокоилась. Также пришли соседки усопшей, три женщины, пенсионерки, они сидели на лавочке и разговаривали. Они хорошо знали Ираиду Александровну. Был Володя - мамин двоюродный брат. Он окончил казанское суворовское училище, балдел от маяковского, выпустил ограниченным тиражом три книжки стихов, например:

Владимир Наговицын. Кадетская любовь. Москва, 1990:

Тишина.
Коридоры на время затихли.
Только голос за дверью
уносится вдаль.
Раздвигаются стены.
Неожиданно выехал,
Бросил класс.
На минуту с урока сбежал.
---
Как радуга повисла надо мной,
Два времени собой соединяя -
Вот там земля, заросшая травой,
А здесь асфальт и улица прямая.
---
И понял я под сорок лет,
Что целовать любимой след -
Не выдумка больных поэтов,
П правда, что была воспета.
И ничего прекрасней нет!

Владимир Наговицын. Пилигрим. Москва, 1992:

Моя душа
Под мокрым покрывалом
Весеннего звенящего дождя
Однажды унеслась воздушным шаром,
Сбежала в запредельное шутя.
И на свободе стала вездесущей,
не в силах никому принадлежать.
А я пошёл,
Как странник неимущий,
Её по зёрнам в людях собирать.
---
Люблю дождливую погоду.
Не потому, что клонит в сон
Или приятно дуть на воду,
А просто - серый небосклон.

И шум небес однообразный
Все звуки улицы затмил,
И этот тополь не напрасно
Сухую ветку уронил.

Всё говорливо и неярко -
И этот дворик, и бульвар,
Когда ни холодно, ни жарко,
Когда не молод и не стар.
---
Тебе понравился мой стих,
А я нашёл в тебе участье.
Мы делим праздник на двоих,
Не зная, что такое счастье.

Владимир Наговицын. Горшки и грёзы. Москва, 1993:

Как хорошо с любимой быть вдвоём,
Когда часы срываются с пружины
И стрелка мчит со скоростью машины,
Оседланной заправским лихачем.
---
И страсть, и нежность вперемежку
Что понаделали со мной...
Перед тобой я каюсь - грешник,
Но в то же время и святой.
---
Стеклу промёрзшему
Вытер личико.
Тронулась в Болшево
Электричка.
---
Милиционер читал свои стихи по пунктам.
Не знаю, был он дураком иль умным,
Но, как умел, читал свои стихи.
Как будто людям отпускал грехи.

Володя в апреле похоронил жену, теперь тётю, и без того нервный человек, частенько снимающий напряжение алкоголем, на этот раз он был глубоко в себе, что не мешало ему отражать реальность - говорил он больше всех, но только то, что уже звучало и проговаривалось внутри, и этим вызывал к себе симпатию. Он был честен перед собой. В который раз я жалуюсь на финансовое состояние, не позволяющее купить простой цифровик, чтобы добавлять простенькие фоторепортажи! Ау, спонсоры!

Здание последнего корпуса было одноэтажным, потому что лечить было некого, никто не шёл дальше регистратуры. Одна дверь была для оформления документов, филиал ритуала, вторая - непосредственно для прощания с усопшими. Машина подъехала ко второй двери. Водители - паззлы - были одеты в голубые комбинезоны с встроенными подтяжками натянутыми поверх личной футболки. За дверьми шло отпевание предыдущего покойника и мы ждали (своей) очереди. Шесть мужчин вынесли красный гроб и закатили его в зад пазу. "производство россия", подумал я по мотивам глянцевого рекламного журнала "ритуал", где несколько страниц занимали фотографии домовин, - только россия украшала гробы тонкой материей с оборками поверх досок, закрепляя её степлером, остальные страны делали лакированные гробы с мягкой внутренней отделкой, а в США такой стандарт: крышка гроба позволяет верхней своей половине подниматься вверх, чтобы видеть лицо и не таскаться с крышкой рядом, под этой дверцей в штатах дежит белоснежная подушка. В том же журнале была статья, фрагмент книги православного священника - он удивлялся, почему на похоронах родственникам запрещено смотреть на лицо покойного, ведь человек должен правильно осмыслить лик смерти, не бояться его, и потом, непонятно с кем прощаешься. Помню фильм из детства, что-то типа Джен Эйр, когда мужик обманул родственников, заколотив гроб до их прихода. И им ничего не оставалось делать, как хоронить оставленное им, потому что открывать гроб уже с тех времён было нельзя. Да, я думаю священник прав, он попросил даже привести в дом детей, которых родственники иностранной усопшей отправили из дому, где стоял гроб. Мать детей с трудом согласилась, возложив ответственность на русского чудака. Дети вошли в покой и остановились перед гробом. "Какая она красивая", сказал мальчик. "Как тут спокойно", сказала девочка, и священник оказался прав. Он спросил, почему дети должны бояться смерти, а мать сказала, что недавно они видели растерзанного собаками кролика, и это было ужасно. Так а я про что, сказал русский, пусть они запомнят смерть не в животном и непристойном виде, а в спокойном и торжественном, как таинство Божие.

Подъехал к дверям наш автобус, водитель обошёл кузов, открыл маленькую заднюю дверцу 640х480, откинул дермантиновый коврик, чтобы тот свисал на улицу, обнажив тем самым приёмный валик, и закрепил дверцу кронштейном, что лежал в кузове сразу под рукой. Он отправился курить, а нас попросили подождать: вышли два санитара, один в белом халате с закатанными рукавами, второй - в растянутой футболке и широкогрязных спортивных штанах, с наколкой и большим медным крестом, теряющимся в грудных зарослях. Они выкатили ритуальный гроб, он был полностью бел и без наворотов, и закрыли за собой дверь. Ждали минут 10. За это время к нам прошёл мужчина и, смотря так в глаза, встал рядом. Он был в хорошем костюме и с букетом цветов. Володя отреагировал на его сознательное присутствие - спросил, не миша ли он. Тот ответил, нет. Володя стал гадать вслух, кто же этот мужик, вспоминать ситуации из жизни, когда он мог его видеть, не пришёл ни к чему и обратился к маме. Та полагала, что володя разговоривает со своим другом, который обещался придти помочь, но так и не пришёл (др др, а см. врозь), и разница спортивного и офисного костюмов её не смущала. Это миша? - Нет, я думала, что это Юра! Тогда кто это? - спрашивал володя у всех собравшихся. Да я не с вами! - мужик был весёлым по складкам характера, но не позволяла обстановка. Извините! - володя, да и мы, понимали, как нас мало, хватит всего на метровую очередь, и остро тосковали по коллективной торжественности. Мы стояли тихо вместе и я смотрел на трёх женщин рядом, сестру, маму и соседку, на линейность возрастов, на их похожесть и неизменность. Для меня их образы сошлись в один, как если начинаешь смотреть на два предмета, фокусируя взгляд далеко за ними, мне показалось, что нет ничего личного между нами, что есть лишь время прихода и ухода человека, которое сейчас, как образы, сошлось в одну точку за запертой дверью, что этого никак нельзя забывать живущему на земле. Я увидел круговорот человеческого существа в природе, ведь эти женщины стали ОДНО И ТО ЖЕ И ВСЕГДА. И только тогда стало явным то, что может отличить, может добавить, но не изменить данное до тебя, отделить одного человека от другого, чтобы я мог или меня могли потрогать и возлюбить как личного и божественного, а не как частичного и коллективного. Человек борется только за право называться своей фамилией, а не брать фамилию смерти.

Двери открылись и нас пригласили внутрь. На каменном постаменте стоял гроб с покойницей, вокруг были двери, подсвечники и несколько икон - некоторые просят отпевать сразу на месте и приходящему батюшке необходимо пространство. Мы зашли с двух сторон, "прощайтесь", приказал санитар. Мы молчали. Одна соседка сказала: "какя сердитая лежит!" Другая: "вся беленькая, чистенькая!" Тётя Ира была совершенно не похожа на себя, лицо исказилось как на повёрнутой на тридцать градусов голограмме, её как бы там вообще не было, рот переходил складкой в основание шеи, запаха и цвета не было. Мы положили цветы по телу на накидку. "Хорошо лежит. Теперь не выпьешь с ней. А, бывало, всегда понемножку..." - володя смахивал слезу. Мы молча стояли перед вместилищем. "можно уносить?" - санитар был по-живому активен, кликнул двух ребят, а потом нам: "вперёд гроба не выходить!" Они вынесли и поставили на два валика в машину, упёрли в уголок посередине салона.

Автобус был чист и изнутри, строгие чёрные сиденья, хороший ход и тёмные занавески, через которые мы видели, а нас - нет. Гроб был тяжёлым и не шевелился от тряски, мы выехали на дорогу и наш путь лежал через МКАД. Символизм катафалка: обрядовое путешествие покойника в загробный мир - одно из самых впечатляющих мифов всех культур. Граница с потусторонним всегда проходит по крышке гроба. Описания путешествия умершего просто-таки схожи и запротоколированы всевозможными алфавитами, поэтому мы не должны узнавать ничего нового из своей смерти, должны быть технически готовы, как взять фонарик в пещеры. Есть новый фонарь, светодиодный, светит подряд 160 часов и умещается в кулаке. Можно почитать Проппа, морфологию волшебной сказки, чтобы понять, о чём "посошок" башлачёва и "чужой дом" янки. ПРОСТО ОПИСАНИЕ! И путешествие в автобусе "ритуала" (тел. 702-00-00, если кто забыл) делает меня на полчаса умершим, где я должен переправиться через калинов мостик через речку смородинку, должен плыть по реке через заставу, встретиться с паромщиком, часовым бабой-ягой, и просить его (её) ПРОПУСТИТЬ. Чёрный Пазик на улицах москвы - как летучий голландец, транспортный призрак, ладья. И разве я виноват, что на своём пути мы последовательно проехали: дом алисы в медведково, дом ксюши на щелчке, квартиру, что снимала света в гольяново, дом вики, где паша собирает шерсть кота в новокосино. Мы шли по МКАД, по символу кольца сансары, которое мы не в силах изорвать, в котором мы зажаты до своего такого автобусика, где мы как сатурны летаем в разные стороны и сейчас двигались навстречу мне самому, пятью днями ранее возвращающемуся в москву, и можем столкнуться.

Мы ехали в церковь в Вешняках. Отпевание. Коллективное. Нам помог привратник и ещё один мужчина донести гроб до деревянного постамента рядом с уже занятыми двумя. Крышка осталась на улице, прислонена к стене церкви. Родственники стояли вокруг гробов, в их изголовье поставили большие стойки со свечами, батюшка встал со стороны голов - лицом к алтарю, так как внесли тела ногами вперёд, и начал службу. У нас в руках горело по свече и я смотрел только на свечи, мою, соседей, стоящих напротив, и не хотел смотреть на батюшку. Я с уважением отношусь к обрядам церкви, понимаю, что отпевание облегчает их участь, если что, коллективная земная молитва за упокой помогает им в преодолении вещества мира. Что инстинкт покушать на могиле означает языческое преломление обряда погребения, когда простейшим способом вобрать в себя умершего было съесть его. Сила покойного должна была войти в живого человека через рот, как самый явный путь внутрь тела. Также вижу, что человека кладут в землю, а из неё всё произрастает, поэтому круговерть ускорялась. Но батюшка был крайне апатичен и не подтвердил моих догадок. Пусть. Я не в том духовном возрасте, чтобы по отдельным представителям культа судить о самом культе, я его даже понимаю как человека и прощаю внутри себя, поэтому просто стоял и смотрел на пламя: фитиль удлиннялся и загибался в сторону, отчего пламя было густым и объёмным. Когда батюшка проходил мимо меня, пламя начинало трепетать от потока ветра, но никогда не гасло, и я стал испытывать интерес к такому стилю ведения службы. За батюшкой стояли две певчие и их общее трёхголосие было реально красивым несмотря на то, что батюшка пропускал слова, а те, что не, произносил невнятно, он уходил к алтарю и пел оттуда, но как азбука морзе - точечно и потирая кадило. И мне это нравилось, было приятно его лицо, весёлость некая, лихачество. Он попросил вложить в правую ладонь покойным страничку молитвы и окропил всех. Прочитал из Евангелия. Закончил службу рефреном "ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ". И тогда я понял. Я соединил два ключевых понятия мира в одно, вернее, не я соединил, а до меня, а я остро понял, что ВЕЧНОСТЬ, как категория пространственно-временного беспредела, как предел теории относительности, стремящийся к бесконечности, как солнце и раструб науки и искусства, КАК НИКТО ДРУГОЙ нуждается в ПАМЯТИ, как категории сознательно-духовного принципа существования, как божественной актуализации любого содержания, как момента разрыва пю-мюона движением острия живой единицы. И увидел всех умерших воскресшими, или увидел их на небесах в небесных градах, отнюдь не обречённых, и НИЧТО НИКУДА НЕ ИСЧЕЗЛО. Я принёс с улицы крышку, поставил её рядом с гробом. Батюшка прикрыл покойную саваном и посыпал поверх землёй, сначала вдоль всего тела, затем поперечины рёбер, сказал "можно закрывать". Я поставил крышку поверх и привратник, уже с молотком в руках и гвоздями в кармане синего спецхалата, стал забивать по два с каждой стороны, но как бы не до конца. И в тишине храма стучали удары. В том же составе мы вынесли тело на улицу, поставили на ролики. Мама дала привратнику 50. "обычно сто дают", сказал он. Ещё раньше женщина, уборщица в храме, попросила. Ей дали. Я всё понимаю, что тяжело и еле перебиваемся, но мне было неприятно, и я представлял, если бы причиной был более близкий мне человек, то я с трудом бы сдержался. А на улице светило солнце, и ограда храма отбрасывала фигурную тень на асфальтовую дорожку, и там, куда добивало солнце, опавшие маленькие листики, и без того жёлтые, освещали колёса нашей машины. На ограде висела табличка с адресом храма: ул. Юности, дом 17.

Машина встала во внутреннем дворике крематория Николо-Архангельского кладбища. Это крематорий №2. Что сказать, я тут не в первый раз. все разбрелись, а я остался в машине. водители закурили и, не стесняясь в выражениях, которые общие, поведали частное: "Раньше и до обеда, и после - не протолкнёшься, а сейчас - одни мы! Куда их всех девают? Или перестали помирать? Наверное, фальш-кремация..." Из соседней машины надрывался магомаев: "Ах, эта свадьба, свад ьба, с вадьба пела и плясала..." Мы подъехали к выделенному залу, подвезли каталку и покатили внутрь. Перед этим попрощались с шофёром, отпустили его, за что он поблагодарил нас. Володя сказал: "спасибо вам!" "У нас так не говорят, работа такая! Вот вам - спасибо!" - наверное, в тысячный раз повторил водитель своё суеверие и уехал. Внутри тут же начал играть орган, причём слышнее были удары ногтей пианиста о костяшки домино, чем сам звук. Отделка зала была торжественна, сам ромбовидной формы, по его стенам висели строгие продолговатые лампы в кожухах, был маленький алтарь, по бокам - стулья и лавки. В центре находился постамент, к которому вплотную была приставлена наша тележка. Перед постаментом стояла женщина и явно была рада, что неизвестный ей батюшка взял на себя часть работы. Она лишь попросила вынуть икону из рук усопшей - сжигать икону нельзя, и смотреть лицо покойной тоже нельзя, это протокол взаимодействия церкви и крематория. Всё произошло очень быстро, она сказала рабочим - закрывайте и нажала чёрную кнопочку запуска печного механизма. Гроб стал опускаться на глубину и я заметил в трёх метрах вниз на стенке шахты декоративный лепесток огня, подсвеченный лампочкой. Странно, почему икону спасают, а человека - нет, ведь гроб надо поднимать к потолку и уже там закрывать железные створки жарового жалюзи, а здесь получается, что гроб попадает в адовые муки, но слава Богу, что декоративные. Женщина сказала, что прах можно получить в промежуток от суток до года, начиная с этого момента, и мы вышли на солнечный свет. Я задержался, а когда вышел к народу, то они сходились на мнении, что не может такого быть, чтобы у одинокого человека с большой пенсией совсем ничего не осталось, значит, плохо искали. Работница приняла 50р и рассказала историю, как её знакомые нашли через год за батареей. "А если бы ремонт не затеяли?" Мы попрощались с обоюдными благодарностями. Мужик сказал "прощайте", что прозвучало грубо, а потом я понял, что это он так не хочет больше видеть нас в этом месте. То есть у людей, связанных профессионально со смертью, помимо чёрного юмора в быту есть компенсация в суевериях на работе. Исключение - землекоп в гамлете, но то совсем дикие времена, а у нас культурно.

А что после? Можно ине говорить, но был стол, правда, минимальный, были слова, которые только первый час кажутся лживыми и лицемерными, а потом ты понимаешь, что люди просто хотят жить, и где бы то ни произошло, всегда будут немного пафосные речи, которые, конечно, мало относятся к поминаемому человеку, но больше к говорящему, и он имеет на них полное право, оставшись в живых и перенеся такой тяжёлый для него день рядом со смертью. Если по хорошему, то мне представляется обрыв скалы, не такой живой, как под новороссийском, а обрыв наподобие края земли, дует мощный ветер, но не опасный, и люди молча стоят перед пропастью, куда только что улетел человек, а перед ними, далеко внизу простирается багряная пустынная равнина, закатное солнце немного в стороне и подсвечивает с тыла перистые облака, что перерезали алое небо десятками минусов, и стоящие перед пропастью люди долго собирают плюсы и рассовывают их по карманам.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002