Николай Граник
Николай Граник E-mail

Текст
Дневник
Биография
Письма
ICQ-тексты
ICQ ICQ
На главную

27 августа 2002 года

Интернет - это набор компьютеров, соединённых между собой определённым образом.

Сон: я знакомлюсь с двумя сёстрами-близняшками, имена отличаются на одну букву, мы общаемся крайне спокойно, мне очень приятно стоять рядом, ты как бы лучший из возможных себя, и они тоже, и вроде мы только увиделись, но не спрашиваем о личном, словно давно знаем друг друга, и я отчётливо нахожу разницу в их женственности, и обе мне нестерпимо приятны, как чай с жасмином и чай с бергамотом, вкусовое отличие приятных вещей, и хочется пить ещё и ещё. Мы разговариваем и я замечаю им эту разницу, и, оказывается, они сами её знают. Поразительна осознанность и спокойствие разговора, но мне (нам) надо отлучиться, и я прошу одну из сестёр пойти со мной, и говорю второй, что чувствую с её стороны момент ревности к сестре, и что это нормально, и что она это тоже понимает. Мы идём по дороге, кажется, в городской застройке, и за поворотом открывается пустырь, заставленный тележками с ручками, как у носильщиков, тележки-пенсионерки, газонокосилки, и ручки торчат вверх вразнобой, без чёткой ориентации, но плотно, так плотно, что я начинаю отталкиваться от ручек руками. Начинается дождь, и я становлюсь всё легче, настолько, что, оттолкнувшись от очередной ручки, могу дотянуть по воздуху до следующей. Моя спутница идёт немного спереди и слева, я увеличиваю силу отталкивания и, наконец, начинаю махать руками на манер крыльев, ощущаю упругость воздуха, позволяющую опереться (опериться) от него, и взлетаю над тележками, напоминающими кладбище, разнобой плоского и торчащего на земле. Впереди нас я вижу просторную светлую террасу, спасающую от дождя моих знакомых, и лечу к ней, тяну свой полёт и приземляюсь на первую досочку. Я нахожусь среди моих знакомых и друзей, но моя спутница исчезла.

Сон приснился на понедельник, и тогда же с юга приехали Ксюша и Николай. Она позвонила мне на работу, меня не было, но я догадался, что это она, и перезвонил. Я уехал от них восьмого числа, и не от сложностей жизни втроём, и не от паши, которого мы этой жизнью раздражали, и даже не от проливного пунктира дождей, а просто к самому себе, которому надоело играть в чужие игры, которые никто не скрывает, чтобы делать на них открытия. В такой ситуации, когда на тебя навешивается роль, как звонок домой юриковой жене, которая не хочет новых спектаклей, ты до некоторых пор принимаешь роль, иногда не понимаешь, зачем тебе это, но в любом случае тебя настигает невесомость в жизни от своей пассивности, от того, что ты подчинён другому, а не себе. Часто, конечно, это оправдано, в период роста и учительницы химии, но когда ты отчётливо чувствуешь свою душеньку, тебя тянет сначала уединиться с ней, и уже потом приходить в общество. Социум так устроен, что расчленяет тебя независимо ни от чего, это его задача, втягивать и усреднять, что он распределяет роли между теми, с кем ты решил провести время, и единственное противоядие от влияния коллектива - в стойкой личной позиции, которую я, как только почувствовал, решил уехать в москву. Уехать от любвеобильной ксюши, от несчастного и счастливого николая, от правдивого паши, от щадящей вики, от флегматичного кузи, от непонимания остальных. Чтобы не быть мужем, любовником, лжецом, гордецом, станком или кем-то ещё, и лишь тихонечко осмыслить свою слабость.

Но это тогда, а сегодня (вчера) ксюша была растеряна по телефону, несколько раз спросила главный вопрос, как я отношусь к ней, для неё это было важно в свете адаптации к городским условиям существования после полутора месяцев дикого загара. Конечно, я не ответил на это. Я знаю, как я отношусь к себе, могу сказать что-то про неё, про кого-угодно, но когда пытаются выяснить взаимное воздействие двоих - мир сознания раскалывается на субъективность и я просто отказался судить об этом, даже о себе самом. Перечислять цели - переспать там или утолить самолюбие - скучно, гораздо больше скрывается в прикосновении, в интонации, и если отдавать себе отчёт, что происходит что-то нехорошее, мистика другого человека исчезает, он превращается в простую функцию воздействия на тебя, а если видеть хорошее, тогда всё нормально, но вчера я не нашёл прежних с ней отношений и пришлось искать ответ. Поэтому оставалось всматриваться в нас, разделённых цветовой гаммой бледного и загара гриль. Мы были незнакомы друг другу и смущены ситуацией.

Сразу - в метро, как месте встречи людей без машин - нам не дали приветствовать другого, сразу подошла её подруга и они затеяли обычный для больше никогда не повстречающихся людей разговор, который, несмотря на свою одноразовость, более знаком, чем слова мальчика коли после такой паузы. и ксюша, и подруга приняли такие роли, для подруги мы всегда оставались вместе с того единственного раза полгода назад, когда мы познакомились, она видела нас белыми медведями в зоопарке через 10 лет, которых молодой человек узнал по детским фотографиям, хотя с той поры умерло три пары животных. И начало оказалось скомканным, мир признал, что у нас ничего не изменилось снаружи, хотя мы знали, что внутри всё иное, и это внутридушевное давление сковало наше поведение, спасти которое могло лишь светское место. снова пироги - как место, где кормят по моему карману и есть места. Второй этаж, повешенные на спинки стульев и метущие полами пол пиджаки, липкий стол, ощущение предпоследнего прихода, то есть пустоты места, соседний зал оккупировала корпорация - кажется, 30-летие офисной работницы, - столы сдвинуты, всего много, именинница пьяна, слишком громко для рядом сидящих в интиме людей.

Ещё днём, по телефону, меня поразила претензия ксюши к дневнику - он изменился, раз, ну это ладно, но два - в худшую сторону, в некую имитацию душевной жизни, в отличие от прежних записей. Это, конечно, неправильно так говорить именно ксюше. Как я помню, начал писать дневник непосредственно из-за ксюши, и переживания тех времён принадлежали как бы ей, теперь они изменились, что естественно, и говорят о другом, не менее важном для меня. Как бы для меня этот процесс не менялся, есть конечно вдохновение, когда не можешь не записать что-то, иначе феномен уплывёт из рук, но пропорции страсти и разума по отношению к записям остался прежним. Меня удивляет другое - как человек присваивает себе со стороны, в общем, не имея на это права. Точка зрения - это одно, а эмоциональная претензия - совсем иное. Помню, надя сначала спрашивала, почему я не пишу ничего про неё, неужели нечего? - и это безумно её задевало, до такой степени, что она провела анализ этих записей, придя к выводу, что они болтаются между настоящим дневником, как внутренним актом, и журналистикой, и не дотягивают ни до того, ни до другого. Так же ничего личного я не написал про юг. Меня удивила схожесть претензии с отрицательной оценкой, которая не учитывала, что "дневник" я пишу исключительно для себя, позволяя себе писать или не писать то, что хочу лично, причём момент его общедоступности на сайте только подтверждает и усиливает "личный" эффект, и я, конечно, благодарен тем, кто его читает, именно в этом заключена его репродуктивность, как бы осмысленность, выход слова в мир.

Теперь, в ресторане (?), ксюша и я были спокойными, переходящими в тихие. Мы смирно сидели и копались в меню, не произнося ни слова, если и обсуждая, то общие положения, николая, кузьму, юг, но не касались ЛИЧНО НАС, что как бы и было неизвестным. Мы решали систему вырожденных уравнений с десятком неизвестных и нуждались в паре-тройке нелинейных тождеств. Девица за соседним столом кричала "давайте тост!" разворачивала подарок: "ахуенно!" и вообще вела себя для психолога. Иногда я понимал, что мы изменились полностью - отказавшись от детских самолюбивых претензий друг на друга, мы столкнулись с совершенно иным человеком, сидящим напротив, с женщиной/мужчиной со своими проблемами и мировоззрением, с которы м у тебя столько общего прожитого в прошлом, но которого как бы нет, с кем ты не смог осмыслить больше, чем нужно это сделать при жизни. И такой поворот во взгляде крайне освобождал сознание от прошлого, я сидел и наблюдал "картинную" девушку, и только предстоит свести её в мир, а может, и не предстоит, интересный и важный, новый момент. Иногда я или она опускали руку вдоль стола и другой подхватывал её по старой памяти, немного сжимал в своей, даже не смотря в другие глаза, и медленно, как бы не зная, что с ней делать, отпускал и втягивался на свою половину стола. Не было определений в отношениях и, несмотря на кажущуюся сложность по сравнению с прошлым, такая свобода от игр и установок была позитивна и откровенна.

Мы потихоньку освобождали стол от яств. соседка-юбилярша произнесла тост о том, как она "всех любит, чесно, что вот я собрала тут 30 человек и каждый мне дорог и необходим, что - заткнитесь там, уроды, дайте договорить! - я всех люблю и если что..." Она была пьяна в кубе. Я предложил ксюше поехать ко мне, так как выяснение и продолжение, как я чувствовал, было необходимо. Она стала думать, но не по расчёту, дела там или обещания, как, например, раньше, а по испугу, надо ли нам быть так сразу и рядом. На самом деле она понимала, что уже согласна, и мешало признать это явно некое стремление к самостоятельности, противовес отсутствию позиции и решительности, хотя мне спокойная ксюша нравится намного больше. И в метро она спросила "мы будем спать вместе?" Я отшутился про "а какого цвета мне гробик закажем?" И снова отнёс этот вопрос не к стремлению "не дать того, чего хочется", а к растерянности перед ситуацией.

Положение было критическим в смысле нахождения контакта. Всё время до квартиры я смотрел на ксюшу со стороны и понимал, что это другой человек для меня, чем был до этой встречи, человек с другой телесной оболочкой и, если отпустить её бродить по миру, некий момент определения двух человек окажется невозможен, а ситуация требует от меня не прятаться за то, что происходит с нами по одиночке, но выяснить, пройти до конца отношения именно с этим человеком, какой бы результат это выяснение не дало. Она была непонятной и далёкой всё время до квартиры. и внутри, когда я показывал фотографии отца, оставалось непонятное напряжение, переходящее в возбуждение, как самый ближайший способ познания. И ксюша сказала "никакого секса", и я понял, что её напряжение требует того же, и включил майлза девиса, и мы любили друг друга с жаждой разлуки, и как раньше, и в то же время не так. Она почти мулатка, господи, как мы понимаем другого без слов, с необходимостью остаётся лишь один способ проникновения, такой понятный извне, но всегда тайный и непредсказуемый, мистический внутри нас. И только после падения напряжения, не могущего удержаться никакими фильтрами, мы смогли добраться - я до неё, она до меня, и просто заснуть в спокойствии, в безопасности в присутствии второго, что так необходима для движения дальше.

А дальше было утро, такое похожее на прежние наши семейные утра, такое альтруистическое, наполненное пониманием и заботой о другом, таким терпением и светом, как редко бывало раньше, и вроде разницы было не заметно даже когда мы ехали в метро и возбуждали невыспавшихся рабочих и крестьян светом нашей разницы потенциалов. И даже когда простились на марксистской под грохотание трёх подряд поездов и своих поцелуев. Но эта самая разница с необходимостью проявилась вот сейчас, вечером, когда мы просто не позвонили друг другу пожелать спокойной ночи, или рассказать о произошедшем за день, или просто ПОДЫШАТЬ В ТРУБКУ. И этот факт есть завоевание сегодняшней ночи, и я уверен, нам стало легче и разборчивей, хотя я до сих пор не знаю о будущем. Я верю и живу сейчас другим критерием, который можно и нужно прикладывать для измерения таких вот дней и отношений, для поцелуя и слов для ксюши.

Слева направо: Ксюша и я

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002