Николай Граник
Николай Граник E-mail

Текст
Дневник
Биография
Письма
ICQ-тексты
ICQ ICQ
На главную

20-21 ноября 2002. Фотография в альбоме / О Тебе напомнит

фотография

Фотография (фото - свет, графо - рисую, греч.) - фиксация изображений с помощью физико-химических свойств света. Днём рождения фотографии считается получение первого дагерротипа 7 января 1839 года.

Фотографии исполняется 264 года, вмещающих четыре полных человеческих жизней или, деля на три, двенадцать смен поколений, срок вполне достаточный, чтобы воспринимать плоское реальное изображение наравне с молоком прабабушки, кормящей колхозных овец и молящейся за царя и Отечество. Факт сложной физико-химической мысли стал достоянием пошляков, особенно в последнее время, получившим неограниченный доступ, как и в интернет, для фиксации и сохранения своей реальной жизни: вот нам три годика и мы лопаем в макдональдсе кашку, а вот мы покакали! А это кто, плюти-плюти-плют, а это дедушка в гробике! Люди пользуются достоянием философии и сберегают в банке фотоальбома свои часы и минуты, реализуют изобретение по назначению, забывая, что ценность - в качестве прожитых ими минут, а не в количестве, и что, множа однообразные моменты на плёнках, они выполняют необходимую функцию ассенизации пространства, неосознанно ставя требования понимания предназначения фотографии. Что ценность самой фотографии прямо пропорциональна изображаемому моменту, ведь фото - лишь средство.

Мне как-то в голову не приходило, что с самого моего, и, может быть, даже родителей, детства нас окружают фотографические образы. Если раньше для оформления витрины дамских шляпок или патриотической (черносотенной) листовки приглашались художники и просто в силу своей профессии вносили в образ что-то своё, субъективное искажение, то с распространением фотографии скорее изобразительное искусство перекинулось в прикладное, стараясь как можно ближе соответствовать реальности. Я говорю не об искусстве как таковом, а о его повседневных, прикладных проявлениях. Напротив, фотография также полезла навстречу вечным ценностям и стали проводимы фотовыставки. Фотография начала цениться автономно, к ней стали предъявляться особые требования как к виду искусства, возник жанр, так же бегущий обыденности и повторений. Теперь меня не удивляет, почему отец снимал всё подряд и с двадцати лет, покупая камеру за камерой, остановившись в 69-м на "зените-3М". Я сломал ему шторки в 92-м. Не удивляют фотографические опыты группы "синтез", проводимые примерно с того же, 69-го года. Я априорно, будучи в этих вот гостях первый раз, знаю, в каком стеллаже лежат три альбома (по количеству членов семьи) в коричневых поролоновых переплётах и с отклеивающимися от четвертькруглых уголков черно-белыми фотографиями. И пока, слава богу, среди них нет повторов, и пусть из-за соображений накладности, отчего год жизни человека сконцентрирован в трёх-пяти карточках, как хлебных, где каждое взвешивание души на вес золота.

Вчера Наташа показала мне такой фотоальбом. Серо-белый. Советский, где запах великой бумажной промышленности сохранён между повёрнутых глянцем к глянцу карточек, где качество печати обеспечивалось толщиной одеяла, занавешивающего окно ванной с мокнущим под красной лампой засветки загара фотоувеличителем (окно было заложено проектировщиками для возможной экономии света при освещении из кухни). Странно, что возможное достижение света и темноты конфликтовали в одном объёме - и нигде не достигались абсолютно, смешиваясь в серость рассвета надежды на хорошую жизнь. Я сидел на вполне себе диване 21-го века, смотрел в окно новой жизни, кушал продукты "до 2004 года", и совсем не хотел возвращения в прошлое. Да и фотографии не способствовали этому - они были обыкновенны, и их ценность заключалась в сосредоточенности такого момента, какой сейчас тиражируется до количества оставшихся до смерти минут. И я скорее играл в ритуал посвящения в семью, заранее не веря в волшебное превращение плоскости в объём, не подозревая, что отдельные сообщённые мне факты уже бессознательно сплетаются в стройную историю болезни. Пока не...

Появилась та самая фотография. Меня весь предварительный просмотр смущало, что наташин отец, не живущий сейчас с семьёй, хотя спокойно её навещающий, ни на одной из половины альбомов фотографий не улыбается. Появляясь в разном возрасте, от восемнадцати до пятидесяти восьми, на отдыхе с семьёй, с рабочим коллективом, в рабочем коллективе, в марианской впадине, на гребешке лунного кратера, - сохраняет одно и то же выражение лица. Человек, который не смеётся. Совершенно одинаковое выражение, как наскальное тиснение, бородка, треугольник вниз, воротничок, худые ноги, полнота (напоследок). Но всё это проходило по боку, пока мне не встретилась одна фотография, которую я, как это бывает, заметил не сразу, но бессознательно вернул перед глаза, повертел и ещё раз. И тогда я привстал от того же чувства, от какого старец Зосима плюхнулся на колени перед Дмитрием. Я истерично стал требовать сканер, искажающий цифрой, но спасающий информацию от тлена, я боялся и держал фото одновременно. На обороте значилось, что человеку исполнилось 20 (ДВАДЦАТЬ!) лет, которые я спутал с неполными сорока: он стоял посреди поля на уборке овощей (летне-осенняя практика в институте после третьего курса), за его спиной копошились две женщины, а в левой руке он держал охапку грязной, вывалянной в земле, несчастной свекольной ботвы. Это была его последняя фотография. Как приговорённый к пожизненному заключению считает последним днём утро вынесения приговора. Как эпоксидная смола может застыть только один раз. Это был самый радостный и самый трагичный день. Это дефиниция дальнейшего существования. В тот миг появилось то самое лицо, оставшееся пожизненной маской. Я ощутил за одним фактом остальное: показанная трагедия была коллективной, выходила за рамки маленького человека, бравшего на себя жестокость и безымянность времени. Он был рождён, чтобы свидетельствовать.

Он пил, как единственный способ выжить, и пил не от шалости, а по необходимости выдерживать возложенный груз. И словно случайно найденное соответствие, он становится хирургом, что я угадываю интуитивно, вынужденным пить ещё больше. Не от самодурства, иначе бы спился, но соблюдая тонкую обратную связь, удерживающую тело по жизни. Каждого человека отличает от другого. Я не могу пройти мимо временосителя, переживающего в отдельно взятом теле судьбу гораздо большего феномена (пространства, страны, культуры, и т.д.), и даже если никто не видит концентрата (енгибаров, башлачёв, множество безымянных с фотографий), их неизвестность цивилизации не отменяет тождественности. Трагедия наступает тогда, когда такой человек не понимает, с чем связан. Хотя если понимает - другая трагедия. И каждый найдёт себе мучение по душе, но такие обладают привнесённым искажением, и доказать я ничего не могу, - так чувствую.

Словно экономическая несостоятельность политики правительства, словно застой общественной жизни, недовыполнение планов, неоправданная наивность и пафос общепринятой линии культуры, неверие в несуществующую идеологию - и всё это он держит в приподнятой руке, с чем ему придётся носиться всю жизнь, класть ночью под подушку. И хрупкий баланс равновесия существующего и искупляемого резко разрушается не по его вине, и когда исчезает груз противоположной чаши весов, его чаша вместо освобождения по закону падает совсем вниз. Дополнительная трагедия - нарушение и без того несправедливого равновесия приводит не к освобождению, а к растерянности перед величиной собственного "я", наподобие "чеченского синдрома", когда невозможно вернуться к личной и мирной жизни. В миру не как на войне. И тогда внешне и внутренне хорошая семья (жена и дети) разрушается, он у хо дит жить отдельно, как последний и единственный шанс понять себя, мотивы жизни. Всё идёт под откос, на угол которого встал, сопротивляясь, горизонт той самой фотографии, деля человека на больную голову и на всё остальное.

Я помещаю первую цифровую копию с оригинала. И в вопросе об ответственности перед человеком, о моём праве высказываться напрямую, я займу мучительную позицию. Мне никто не позволял касаться чужих трагедий, а может, совсем даже не трагедий, - описываемое является плодом воображения моей совести, увидевшей и надиктовавшей несколько строк, может статься, не имеющим ничего общего ни с реальностью, ни с внутренним ощущением человека. Более того, я сделал выводы на основании ТОЛЬКО одной фотографии, старательно не узнавая остальные подробности. Я хотел уйти от личности, не быть завязанным на конкретику случая, потому что, оттолкнувшись от предчувствуемого факта, я попытался выразить своё понимание проблемы, на мой же взгляд существующей. Трагедии такого плана требуют пристального рассмотрения в тридцать последующих лет, чем и займёмся.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002