На главную Павел Лукьянов
Текст Павел Лукьянов
Стихи
Дневник
Театр
Биография
E-mail

мальчик шёл по тротуару,
а потом его не стало

2002

I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII

2003

I II III IV V VI VII VIII
IX X XI XII

2004

I II III IV V
VI VII VIII
IX X XI XII

2005

I II III IV V
VI VII VIII
IX X XI XII

3марта2002. ВАН ГОГОЛЬ

Ван Гог: "..читая книги, ровно как и смотря картины, нельзя ни сомневаться, ни колебаться: надо быть уверенным в себе и находить прекрасным то, что прекрасно."

"..я читаю потому, что эти писатели смотрят на вещи шире, снисходительнее и любовнее, чем я, что они знают жизнь лучше, чем я, и я могу учиться у них; до болтовни же о том, что добро и что зло, что нравственно и что безнравственно, мне нет никакого дела. По-моему, просто невозможно всегда точно знать, что хорошо и что дурно, что нравственно и что безнравственно."

Читая его переписку с братом Тео, я вспомнил, что уже знал такой ход судьбы. Гоголь. Не хочется всё списывать на гороскопическое их родство: оба - овны, что даёт им право загораться идеей, право замечать (=удивляться) всему встречаемому не только в юности и детстве, но и позже. Ван Гог хотел стать проповедником. Всячески искал возможность для этого. Но после окунания в жизнь шахтёров, что-то в нём надламывается. Между двумя письмами брату растягивается дыра в девять месяцев, и изменившийся Ван Гог является себе и родным. Желающим стать художником.

Разубедившись в непогрешимости церковного института, он окунается в то, что, по-настоящему, служит тому же, чему он хотел помочь проповедями: он находит ту манеру ответа жизни, которая сводит счёт человека с миром к ничьей: когда ощущаемое получает возможность быть выражено с той же страстью, с которой разнузданная девчонка учит тебя счастью.

Гоголю досталась инверсная судьба. Он писал безотчётно (в светском, но не художественном смысле). И сделав то, что потом по кусочкам развивали Набоков, Олеша, Кафка, он дошёл до края своей возможности сказать слово дальше. Потому у него так немного рассказов, что в каждом он делал новое. Трёх шинелей нет из-за ненужности уже второй. И тогда, очнувшись в месте, откуда он ещё ощущал мир, но все краски уже излил, а мир наседал, заставляя ощущать и болеть, а краски были уже использованы все. И здесь спасительной палитрой подошла религия. Гоголь новыми, а на деле - забельмёнными глазами взглянул назад и стал толковать свои произведения в терминах добра, зла, нравственности. Т.е. он не как Бог создал и увидел, что это хорошо, но он стал объяснять почему именно человека он создал и почему было слово и каким оно было высокоморальным. К счастью все его комментарии остались в области литературных печальных анекдотов. А тексты остались не тронутыми проповеднической рукой.

Ван Гог и Гоголь подошли к разочарования с противоположных сторон. Как в школьной задачке - что легче: толкать шкаф или тянуть. Решения я так и не понял.


Родоначальниками Интернета были критики. Эти белинские, добролюбовы, доводившие все произведения до своего ума. Мы вышли из шинели гоголя и проч. Как будто нужно знать состав воздуха, чтобы чувствовать, что он - после дождя или - в лесу. Критики создали интерактивность. Первый чат: возможность нахождения на одной словесной доске Толстого и ухмыляющегося старшеклассника. Поэтому-то Пелевин сегодня прячется от критиков и кинокамер: не просто имидж такой выбрал, а чтобы сохраниться, не доказывать вне текста зачем у тебя анна каренина матерится по-французски.


11марта2002. ДА БУДЕТ КВАДРАТ! И СТАЛ КВАДРАТ

Я думал: почему Малевич не сразу дошёл до супрематизма. Предшествовавшие его квадратам, пустым палкам, кругам - его нулевой геометрии - картины там и не там проронят вдруг ту самую конечную пустоту, в которую он впоследствии макнул краски. Не лезу в искусствоведы, не отбиваю их прокрашенный хлеб. Но в простой чужой уличной ходьбе вдруг получается заметить промельк поступи мирового бегуна. И в таком коротком схождении двух разностей в одном я живу соглядатаем, множа незаметное чудо с фрактальной жадностью.

Почему бы Каземиру сразу было не сделать свои позднейшие открытия? На одной его картине три белых профиля купальщиц на фоне в остальном здорового пейзажа. Почему Малевич сразу не отменил и пейзажность и фигуративность в той работе? Почему мы спокойно перелистываем альбом, и для нас Я стоит во вполне законном и понятном родстве с А. Но выходит изобретатели азбук не знали этой связности? Каземир - Кирилл-Мефодий живописного языка. И, создавая чистоту алфавита, он разлагал известную вербальность на аксиоматические знаки. Но вернусь к удивлению: почему Малевич стучался до теперь-очевидного так долго? Не выходит же, что мы столь развиты и сумасшедши, как председатель земшара. Не может быть такого, а это означает, что понимание наше поверхностно. Мы, по сути, рождаемся и живём всё в том же неолите, но дикая живопись обрастает аллегориями, добытыми не нами формулами, понятыми не нами представлениями о мире. И надо пройти самолично ускоренный курс предшествовавшего, чтобы не с непониманием пялиться в квадратность картины, думая, что сам так сможешь, а пройти внутри себя хотя бы приближённую тропку меж медовых бугров пшеничного мозга Каземира.

Путь протопан им от начала, выдохнутого в его глаза прошлым, до конца, где уже он дышал в идущие следом зрачки. Он не мог обойти, сразу подглядеть в ответ, потому что Малевич писал свой словарь, к каждому слову: на ходу, не зная концовки, составлял словарную статью - одну за другой и, дойдя до "ЯЮ-младенческий крик о счастии", оглянул написанное и понял как многое вроде можно было миновать, но без каждой промежуточной буквы и слова не появилась бы внутренне честная, уравновешенная картина, которая замерцала к концу. Сначала Бог создал землю, свет и проч. и только потом понял, что это - хорошо. И каждый день творения приближает тебя, если только ты хотя бы наполовину незаслуженно талантлив, к бездвижно приближающемуся открытию (той или иной звёздной величины).

И о возрасте: почему "Ревизор" в 25лет, а "Превращение" - в 30? Человек с возрастом уходит от лёгкости и паучести ума, взгляда, уходит от времени, когда ещё нет мозолистых собственных штампов, принимаемых другими за открытия. Но с возрастом приходит широкоугольность взгляда, лопаются гнойнички отношений и мимолётная чужая лимфа легче и легче раскладывается на ферменты. И здесь есть, как мне придумается, качельное точноцентрие, когда ты ещё не муж, уже не сын. И с женщинами спал и всё ещё дрожишь от них. И может именно в золотой центровине развития умер Грегор, а Александр Иванович отшагнул от окна.



21марта2002. ПРИЧАСТНОСТЬ К МИГУ

Одна из причин, опускающих руки. Идея, скажем, рассказа приходит ярко и широко как хлопнувшие окном солнце и ветер. Ты едешь в автобусе, ты на работе. Перед глазами окно и всё, что кроме него. И вдруг миг езды, само твоё здесь пребывательство ощущается как нечто значительное. По крайней мере ощущение приходит настолько сильное и явное, что надо очень умудриться, чтобы не дать ему первого места на олимпиаде проходящей недели. Ощущение правильности не оставляет тебя и ты, исполненный свободой (мельница слов заворачивает жернова с лёгкостью стробоскопа), ясно, как без тумана, знаешь что это будет за рассказ. Из крохи ощущения как из бактерии лезут чумные нити на все шесть сторон. Ты можешь и так понять проблеск глазированного асфальта между надгробиями гаражей, и так. И ничто тебя не смущает. И точное, уже действовавшее не раз знание того, что такое ощущение, конечно, не может совладать с твоими радостями. Разум беспомощно ловит руками воду разорванной плотины, напоминая об иссякаемости. Но пока достаточно потенциальной энергии, вода буде рваться вниз к своему исполнению.

Важно тут же в этот же день завершить рассказ. Написать его решётку. От начала до конца. Заселять птичек можно и позднее, когда сбудется предсказанное разумом: прервётся нить ощущения. Назавтра ты подходишь к себе, а тебя уже нет на вчерашнем месте. Земля отползла на 30км в секунду. И тут ты начинаешь биться в ругательствах, что так беспечно вчера слёг спать, что отложил "дочувствовать" на завтра. А завтра не взошло. Солнце объелось винограда и небо засеялось тучами. И ты думаешь: может ты один такой несчастный, что ощущение может так быстро от тебя отбиться? Или, напрягшись, ты вернёшься в пройденную слепую лужу взглядом? И в этом и есть то, что называется "работа"? Т.е. сидеть и воскрешать. Как реставратор капает, капает труд на штукатурку с ладонью Джотто. Но думаешь: а ведь ты напрягаешься, когда садишься, т.е. ты потом втягиваешься в прошедшее, может втянуть, что и не заметишь: клавиши ли это или педали водителя, вёзшего мимо, но сначала ты напрягаешься, т.е. ты не зачинаешь в удовольствии, как должно ребёнка.

И вот я не могу воспроизвести бывшего очевидным, но не озвученного сложения чувств, наблюдения, воспоминания, желания той женщины, чего-то, что напомнило стрекозу. И рассказ тогда получается не тем, что ты прожил. И он даже может быть замечательным, но ты сам с собой тоскуешь, что упустил первый, самый первый вздох ребёнка, не отдал его наблюдению пол-своей-жизни. Надо сидеть и смотреть и вслушиваться в рвущиеся сопельки и хрипотцу. И так от первого "хочу" до последнего "не хочу!" ("молока" и "умирать"). Оба крика обращены в будущее, сложенное от нас в стоящий вечным ребром веер. Подхожу, заглядываю, раскрываю складки. И всё открытое уже не запрятать за искось неведанного. И чем дальше я отхожу от того, того любимого места (улица? книга? концерт?), тем оно становится бездетальней и жальче. Вся острота памяти уходит на довоображения скончавшегося мгновения. Сегодня умер мой преподаватель с кафедры. 60 лет. Он пил. На салфетке у меня записано несколько его выражений, которые я, пыхая смехом, кропал под столом, пока на празднике в университете он чуть заплетал свою речь. И всё, что он сможет теперь точно воспроизвести - эти синие на белом строчки. Жизнь, получилось, что прекратилась уже в тот день, когда я спрятал салфетку во внутренний карман.

(может ли метафора разъяснить самому себе то, что недекларированно ощущается?)


ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002