Слова, использованные ниже, совпадают со смыслом, приписываемом им.
"Слова стоят как стулья на песке, в просветах между ними видно море.." (Д.Веденяпин)
патриарх Алексий поздравляет всех со светлым праздником. Министр культуры попостил лицо, оттянул глаза, чтобы посакральней. Артистов в стране недостаток, и люди наперебой в них лезут. За день на меня напрыгивает нарыгивает столько слов, что я и забываю замечать их многопроцентную несостоятельность. Вреда в этом, как окажется, много. Эта многомиллиардная иллюзия, скрывающая от людей их самих же: иллюзия, что достаточно сказать в телефон о том, что у тебя в Твери дождь, как он тут же порябит перед серым взором ашгабадца. Сравнений может быть море. Но это - море Смерти. Итак. Решим простую задачу: жизнь человека - при положительном исходе из неё - 88 лет. Больше. Сон, еда - не великие учёные подсчитали - отнимают 29, 4 года и прочие дребедени на чистку зубов, на смотрение на помидор, на телевизионное общение с миром. Ладно, смиримся с этим. Но на бодрствование никто, кажется, ещё не покушался тем же термитным способом. А жизнь начинает таять на глазах, когда то, что переживается бессловно и напрямую получает ходули слов. Беготня до горизонта, пузыри и слюни до неба.
Отшваркивая сравнения: человек вспоминает о детстве, размечтался, разгорячился, но слушающий безизменно скушен. Его словно не трогает как рассказчик чуть не сгорел в разросшемся по школьной мастерской огне. Ему не жаль, что умерла вчера мать, что яблок народилось - не увезти. Рассказчик выходит из себя, набрасывается на бессердечного, но тот не виноват, что чувства не были донесены ни капли. И вся его вина - твоя. Кто ты такой, чтобы мнить себя равным Далю, исползавшим по жиже за каждым живым словом? Он не просто назвал словарь живым. Это было так для него. Но только для него. Малейший тираж не перенёс жизни на копии. Пока у нас телепортируются лишь кванты. Из 111 человек, подслушанных мной в метро, мне жаль, т.е. мне интересны лишь 1+1+1 человека. Один из них не совсем нормален, но это не мой заигрыш с популярной сегодня, как слово "Бог", психлечебницей, вообще - болезнью, убожеством. Мои герои - здоровы. Я, не рисуясь, (приходится за всё оправдываться - так много слов развелось, что надо на каждое - рекламное тавро ставить, чтоб прицепилось репеём), утверждаю, что то ненормальное бомжевание и сиротство, встречаемое на улице - намного во многом более честно выражает себя. Потеряв дар мысли, но не речи, в разросшемся пиджаке скособоченный кривобритый человек - не теряет себя. И своё состояние он (близко к полному) обрисовывает бубнявой слюной, шарашащим на полвагона запахом.
Ни одна накрашенная в полную журнальную обложку девчонка не обойдёт соблазна порисоваться язычком, остроумием, задумчивостью, но слова-то ей передала изо рта в рот мама - как медяк на глаза покойнику из рода в род, так что ничего, кроме внешности, изо рта её и не выходит. Мужчина втирает другу о договоре аренды, но он так наполнен узкой струйкой оквадраченных метров, что давно попутал: где - улица, где - договор. Ещё немного и он скупит два квартала на свою маленькую шею. Но это - уже епархия другого обвинения. Отступаюсь. Вот какая штука: сопереживание нахлынывает на тебя, когда ты сам недавно тоже покупал комнату, тоже бюро техинвентаризации, тоже то же. И не словами происходит общение, а соощущениями. Недород картошки - не пустые слова только лишь для одного поля огородников. Это накрепко надо вшить в язык как в банкноту защитную полоску фольги. Расплата происходит бессловно. Слова - есть - и нет - тот эфир, то поле, в котором люди на расстоянии видят квадрат, нарисованный в конверте за стеной спиной. Потому что, если слова не обозначают вещей, то их как бы нет. И мы существуем в ещё большей, чем на самом деле, иллюзии. Мы, оказывается, не общаемся. Мы наливаем мысли в другого, и если формы чаш сойдутся, то молнией разъезжается понимание. И, значит, слов как тел не существует. Но мы-то их используем по такому назначению - как живых, а не мумифицированных дрозофил. Происходит срыв мысли назад, на защиту правильного произношения:
Мама говорит: -сколько можно разбрасывать вещи? И ты взрываешься, потому что ей хочется рыдать от непонимания сына, от его высокомерия, от бездушия в доме. Но чувства занавешиваются рубашкой в клетку, а ты при этом не можешь тоже донести до матери почему ты так злишься. Неумение высказывать ведёт к немощи слушательской. Кандалы обручают человека со словарём условных знаков языка. Здесь нет истинных слов, которые изначально были мясом. Кровь лилась изо рта Адама. Женская менструация - память о времени, когда всё выходящее из человека было и живым. Слова падали и "ёж" становился вторым ежом. "Блядь" - отдавалась при появлении на губах. И наконец этого не стало. Кажется. Закончилась честность, которая, ощущаясь, наделяет по буквам слово туфельки запахом и грибком вожделенной до дрожи.
Ещё - ленность погубила слова. Входя по сладкой прямой в женщину, хохотавшей в страсти, мужчина не захотел говорить ей прекрасна она и насколько. Лившиеся междометия стали первыми ложными словами, потому что превращались в отзвук - в эхо, из которого могло сложиться лишь повторение крика, но не его причина. Сегодня никто не проходит с детьми слова за рамками троллейбусных словарей. Распухшие книжные магазины увесисто подтверждают, что чтение - признак человека. Никогда не было, чтобы родители поголовно ожидали от детей сочинения музыки или рисования маслом. Но все родители бездумнейше дают пример неполной речи. А после мучаются от ответной неправдивости.
Здесь нет и тени разговора о литературном мастерстве. Простое, честное слово - вот орудие предстоящих человечеству уроков. Всем заново вырвут языки, введут забывательную сыворотку в бугры, чтобы от девяти месяцев до девяноста лет люди могли доставать языком из грудей то, что по праву там дышит. Дети признаются в ненависти сёстрам, родители переспят с внучками, триста миллионов человек перестанут работать, потому что расцвет акации и сакуры - важнее, желающие миллиона выкинут добродетельную ложь и пойдут обманывать налево и направо. Но обманывать - произнося. Не прячась за то, что светлое христово воскресение и подайте на собачий приют. А авоську уже три золотые собачьи конуры оттягивают. Начальник наконец-то скажет тебе, чтобы ты вышел, ты слышишь!, вышел в выходные на работу, потому что меня бесит, просто бесит, и я, власть имущий, харкаю в тебя честным презрением. Нет, я не отменяю доброты, я отменяю поздравление президента с наличием в соке жизненно необходимых встреч на высшем уровне. Чтобы не задыхаться от чужой экстравертной набожности, чтобы знать как избавиться от надоевшей до чёртиков женщины, и просто встать и сказать: "В Бога я не верю" "Мы больше не вместе"
28мая2002. ВЫВЕРНУТЫЙ ЯЗЫК НАИЗНАНКУ
Литература борется с тем, что слова в бытовой последовательности значат меньше меньшего. Платонов, Роб-Грийе добились ответной правды от своих сцепленных в клуб, как кровоточащие навозные черви, слов. Когда контролёр просит рассчитаться, сосед говорит, что "здравствуйте", сослуживец поздравляет с неожиданным для него твоим днём рождения - всё ещё может нормально, чинно и достойно существовать на уровне, соответствующем гладкости встречи воды и бриза. Но стоит лишь любой малости прорвать эту миллионную долю метра, и ты узнаешь, что сам виноват, что упал, а не водитель дёргает, что не зря я без зонта?, и будь здоров расти большой не будь лапшёй, сдобренной условной солью участия. Каждый день ты бурахтаешься в кипе ничего не значащих, как козья жвачка, слов. Но они, тем не менее, произносятся и вроде сами по себе должны быть ясны и содержательны. Я должен прощать женщине, когда она незаслуженно, как не артисту, грубит на ровном месте моего падения от резкого толчка пола, сосед уставится по касательной, а то и в тебя, чтобы ты прямо отвечал про дождь, и никого не интересует, что в твоей иерархии дождь с солнцем стоят в одной точке, не имея промозглой зонтичной разницы. И на работе человеку нечего сказать тебе. Но ему неловко уйти без слов. Хотя троеточие тишины гораздо честнее прибауточных приседаний языка.
Жизнь изгоняется из слов. Иногда случаются прорывы: прямо слышно как человек заговорил по-срезанному, будто Толстого оживили. Но неосознанный страх открыться перед чужим сковывает как опытный мороз горло. Начальник в сцене (действие происходит в столовой автобусного парка) начинает выдавать почти сокровенное. От малого, от того успеет ли нарезать токарь нам сегодня резьбу на штуцере, мы оказываемся в сказочной стране его скрываемых мыслей. И скрывание связано лишь тем, что говорить о таком, оказывается, можно лишь с человеком, которому ты доверяешься. Его докторская диссертация - требует спокойного времени, надо войти в проблему, всё вспомнить, свести в единый максимум мысли. Я слушал его, растаивая в откровенности; и в благодарности за доверительность я всё чувствовал, чем он делился. За 6 минут я уже мучился с ним от обилия рутинной палочки в буднях, от того, что деньги надо монотонно и восьмичасово выколачивать (кто-то давно в точку придумал высекающих внутри скалы свои ежедневные изумруды семерых гномов - лишь внешне счастливых сокамерников шахтёров). Мой начальник, не побоюсь его имени - Иван Алексеевич Архаров - как мне казалось, работал словами со мной вблизи своей искренней пограничной кривой. Какая-то красующаяся поволока не оставляла его, экстравертная жалоба на душительную внутри мысль. Ему бы добавить ещё слов до предела его искренности, и он бы кончился. Для окружающего кончился бы. Предел откровенности в столовой со мной увиден не будет.
Но Иван Алексеевич, Вы же и сами останетесь целы в рамках своего приличного ощущения всё-таки-устроенности-жизни. Можно ли? Нет, нельзя путать социальное спокойствие от того, что дубинкой не изнасилуют дочь, а наутро будет молоко в груди молочницы, с тем, что неизлечимо должно угнетать бес- и -порядочного человека. В отсутствии жалоб, неурядицы в своём положении в мире, твой миллиардный голос звучит ровно, успокоенный обманчивым правительством души. Пропаганда здорового образа жизни распространяется и на образ мысли. Одна шестая часть суши, одна целая часть моря должны иметь успокоенных граждан своей страны. Морской царь решает всё смертью (см. утопленников) и молчанием (лови окуней и латимерий). Государственная машина тоже хотела бы иметь в себе здоровые спокойные организмы без тени тления. И никто, упаси Боже (пожалуйста, упаси), не подозревает правительство в такой космической работе как образумление людей в масштабах девяти кожаных временных поясов. Сама хромосомия моя содержит ген Л - лености. Такой тихой успокоенности, потихоньку начиная с возраста первых женщин и мужчин. Это даёт самосохраниться. И вопрос не празден: 1) имея ограничители по боли, не лезть во всё большее число муравейников, а потом, под панцирем условленности с собой, уже бесстрашно лазать там, где раньше смертельно кусалось или 2) не отпускать от груди красивую колибри с иголочным хоботком реальной неустроенности и брошенности в мире. Правда настигает не отворачивающихся не боящихся её. Мой начальник обрубил для устойчивости на земле пятикилиметровые капроновые стебли за которые его дёргали бившиеся в стратосфере безвоздушные змеи. Теперь он полностью на земле. Его тяготит отсутствие времени на написание докторской диссертации. Но он поедет в Испанию, у него дочь принимает дома гостей на двенадцатилетие, утки от его прицела на сырой охоте отваливаются с неба на голову. И дочка здесь же: бьёт в ладоши и хватает в кулак пук хвоста обмякшего селезня. Асфальтовая дорога жизни довольно чиста и безбрежна. Она не желта, с неё не угодишь в обрыв и летающие обезьяны не утащат в небо, не усыпят колдовские смертоносные поля.
Вот я и сам забыл о том, что говорил про слова: язык - это единственное что только и может вывернуть вашего детского зверя исподом плюша наружу. То есть человек заканчивается там, где его слова. Ни ближе ни дальше. Я бы не хотел быть ни мифологом, ни образно выражающимся сейчас: вне границы искренности языка человек тоже перестаёт. Финляндия - для финнов. И моё самое страшное ощущение сейчас: в недооткровенности. В том что насмешки или незамечание твоей открытости как по пальцам бьёт: не лезь. По языку обжигает, чтобы не совал в уши не желающих слушать твоей правды. И ты полегонечку замыкаешься. Пара дверей как подъездов в доме - вот и архитектура за умеренность - и ты один на один с миром, но - мобилизован, уверен, всегда всё знаешь в рамках своей устойчивости и сомневающихся скорее не понимаешь, чем (уж точно не) жалеешь. Но язык на то и зеркало. Человек путает страх общественной неустойчивости со страхом перед плотью женщины. Итого: и того и того он начинает одинаково не бояться. Или наоборот: обрастать неживыми комплексами, или наполоборота: принимает некую условную ценность за безусловную и ведёт передачу с добрым утром с той же неиссякаемой ложью, с какой и продвигается вне тв, по театру жизни в обретении своего места. И слова постоянно сопутствуют. Может, если Бог - генерал контрразведки, то слова дешифруют для него наши пустые поступки и улыбки. Только словами мы отвечаем себе перед ним: что же за движение мы выполняем. И ясно, что как в покере открываются все и - в конце, так и последним пришествием художественная обоезаветная книга нас призывает к тому, чтобы открыться всем и сегодня же. Потому что до светлых пришествий мы не дотянем. Только недовольство почувствует на себе подросток, испытывающий на окружающем свою самопальную откровенность. Взрослея, он хитреет. Думает больше говоримого. Но важно не сворачивать дорожки с лесенки, а потом - и самой лесенки - в глубь глубокого себя. Копить и пучить слова. Аборигенство, неолитство в трёх чертах на стене изъявляло себя. Не стотысячность словаря нужна, пусть - переносной разговорник, но живой и кривобокий, свой личный, исписанный под углом, шариком по клеткам. С вырванными листками, с вклейками.
Бросаю сравнивать: ужас не в том, что ты не делишься словами с сослуживцами, но в том, что ты перестаёшь поверять свои дни внутренними словами. Теряешь навык прижизненности. Меч-кладенец потихоньку мнётся, когда не воспринимается как грозное оружие. Всё обременение своё человек быстренько сваливает в формулу. И его начинают все зажимать, или Горбачёв виноват, или чёрные все рынки захватили или главное приносить пользу другому человеку. Абсолютно внешняя сформулированность своей позиции. Ведь в пространстве: определить человека с точки зрения солнца - ой как непостоянно трудно. А относительно самого себя человек кажется незыблемым как воздух. Но тронь себя в реке - куда по
пл
ывёшь зигзагом? И тем же снова застынешь незыблемым, или что-то всё же смотается навсегда из тебя? Копи слова на нового себя: старыми ты ещё себя не заслужил. Смеётся тот, кто смеётся. Остаётся: неустанно не врать. Извлекать новые слова из новых ощущений. За пять лет в человеке полностью меняется все клетки. Я вытаскивал мозговую клетку пять лет назад, пометил её, заморозил в жидком азоте и сравнил с этой же клеткой, вынутой из себя сегодня: фотографий не привожу, чтобы не умертвить ужасом как водой полевых сусликов, заливая в чёрные норы.
Вот мой любимый ребёнок, которого чужая женщина родила не от родного меня:
Ему - три года. Он сидит за кругом овсяной каши, нити пара вьются водорослями вверх. Солнце топором отхватывает полстены и стол, тень ребёнка тоже держит в кулаке длинную ложку.
-Мама, ты не правильно живёшь. - говорит ребёнок трёх лет, погрузив кашу в рот и поворачивая губы по часовой.
- Почему? - моя в задумчивости посуду
- Потому что ты не чувствуешь. Вот я дую на кашу и чувствую, ем кашу и чувствую, глотаю и чувствую как каша внутри идёт. Поэтому я живу больше, а ты - не так.
