На главную Павел Лукьянов
Текст Павел Лукьянов
Стихи
Дневник
Театр
Биография
E-mail

мальчик шёл по тротуару,
а потом его не стало

2002

I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII

2003

I II III IV V VI VII VIII
IX X XI XII

2004

I II III IV V
VI VII VIII
IX X XI XII

2005

I II III IV V
VI VII VIII
IX X XI XII

8февраля2003. Магнитка живая

Рассказывает свой собственный корреспондент в городе Магнитогорск Павел Лукьянов:

…Люди Магнитогорска живут в трубах. Это - местная уникальная форма дома. Объём квартир получается больше, чем в наших обычных домах, а площадь стен и определяет общий метраж. Трубы стоят вдоль длинных трамвайных рельс голубого -если день, солнце и небо - цвета. Снег - отличен от привычного у нас. Он здесь - чёрный и тяжёлый из-за маленькой пыли, падающей с неба при снегопадах. Железная пыль валит из заводских туч, вытесняя из неба всё белое. Вымазанные сажей снежинки магнитятся обратно к земле, к которой здесь всё железное - пристаёт - только урони. У меня выпали ключи и лишь толстым деревянным суком смог отодрать их от пола земли вместе с железным прутом, которым я начал ковырять по незнанию, и он тоже прилип. По городу проложены деревянные рельсы по той же причине.

"Кто будет пойман - тот будет всё" - написано чёрной гуашевой кровью по борту любого дома в Магнитогорске. Это - слоган комендантского часа, который начинается с исчезновения солнца. Тогда, если ты живёшь не на своей улице, то лучше на неё не выходить. Натасканные на чужаков бездомные собаки и домашние люди идут тебе навстречу. По вечерам я хожу только по проезжей части - так научил сосед по комнате и работе - так я привлекаю внимание фонарей и нахожусь на свету. С тротуаров эти группы дружинников обычно не сходят. И я всегда успею поймать такси, которые нашпигованы по обочине.

Здесь очень чувствуешь, что ты - не дома. И, чем более знакомых и неотличимых привычных примет встречается, тем больнее входит в тебя самое страшное животное этого края. Это - темнота. После своего сгущения она начинает находиться везде. И местные жители от тоски защищены незнанием её отсутствия. Как на планете одноногих никто и не тоскует: насколько удобнее и быстрее иметь две ноги. Но я, необученный, не с детства здесь, я каждый день оказываюсь один на один с тоской. Тогда из средоточия сердца вылетает домой стреловидная мошкара самолётов, а мрак и беспросвет, сидя передо мной, как перед телевизором, смотрят по мне свою любимую страшилку.

(записано в трамвае г.Магнитогорск)


Какие все покалеченные люди. Может, как всегда в новой воде пруда щуке тесно смотреть огрызающихся, но непрестанно чахнущих карасей, так и мне, дворцовой рыбе, вдруг до мелочи показались надорвавшимися многие из владимиров, юриев, александров юрьевичей, серёж, владимиров михайловичей. Середа сегодня. Середа - такая фамилия, на руке этого лет за 60 с заметным носом почти старичка, сидит наколка за что-то. Яркая, будто девушка подвела неумело фломастером фигуру глаза. Середа кашляет по другую сторону стола, устало решает, исходя из сил, сморкается, говорит 37 и 3, жена вообще не пускала. И так устало делает, ходит, устало, болезненно недоволен. Но болезнь - это только повод душе, опустившейся на дно без надежды как утопший вот-вот котёнок, и болезнь - только повод душе показаться во всей своей отсутствующей красе. Он устал. Он пускал столько установок и надо быть очень светлым человеком, чтобы или не задумываться куда ты их пускал или надо уставать. У Мамлеева управдом перед смертью пытался защититься от себя мыслью, что будет жить в своих отремонтированных домах, а потом его взяла злость на то, что память о нём будет не принадлежать ему, что чужие будут ею пользоваться, а потом дома вообще стали сносить. Середа, как самый вцепившийся в землю.

Я помечаю это, а мысли мои, стоящие на стороне этих людей, недовольны, что я, придумав, наврав, выдав правду, передаю их как шпион на враждебную им орбиту. Но я хочу научиться: не слушать людей в таком деле как хорошесть, моральность, недовольство. Их реакции - как бы на цветок дуют из электролампы светом, а он, дурак, цветёт, будто живым потоком питается. Цветок отвечает привычным образом, не понимая, что растёт навстречу иному. Но мне неудобно, неловко, но нет в моей неловкости моральной этической. Эта неловкость - вся банально-женская. Мне и в работе это мешает. А как естественно изжить это?

И другие люди: Березуцкий. Сиплый голос и глаза убегают. Поговорив с ним, хлопаешь по карманам: не утянул чего. Денег рабочим, которых нанял и от которых здесь всё моё трубное хозяйство будет зависеть, денег он не заплатил уже сколько. Середа пришёл к нему - как второй по главности технической к генеральному директору (и бухгалтеру и кассиру) ООО "АКЭЙ". Так называется подставная, но реальная контора, чьей будет установка после монтажа. В фирме АКЭЙ - всё так и происходит с растворённым в инверсии жестом o'key! И Середа приходит, а Березуцкий ему: "Ты что, голодаешь?! Другие не приходят, а ты идёшь!?" И Середа, передав это нескольким людям, опять спросившим его о деньгах: "Всё! Слышали? Я передал как был разговор. Идите каждый сам и говорите. Что я должен за всех выслушивать?!". А по Березуцкому видно мне, и даже лишнего я не смогу наговорит на него, только - не договорить, видно, что он с усталостью нехотением выясняет, ходит к начальнику цеха, договаривается. Ему дают деньги на всё, и я думаю, что он их даже не крутит где-то, а просто властушка и что-то природно-приобретённо нехорошее не желают в нём платить зарплату. Людям ведь даже есть на что есть, но раз в месяц - даже в туалет обязательно надо сходить для самочувствия. И плата денег - это само собой разумеющийся осадок природы, этого не должно быть в обсуждении, рабочий должен получить, а так он будет замедляться и ради чего он будет торопиться, когда его приставят помогать мне?! А Березуцкий приехал, его не было до этого, вот он приехал и денег не заплатил .ходит и не платит. И проступает сквозь кожу как истинный скелет: "не хочу здесь жить. МНЕ дали денег, а не вам. И я не чувствую уже, так я вжился и вдумался, не чувствую уже, что за работу вашу требуются деньги. "Вы работаете" и "я плачу" - существуют несвязно. Я плачУ свою прихоть. Возжелаю быть щедрым и заплачу. А так - это мои деньги. И вы, шакалы, таскайте ноги и заискивайте в глаза мне. Но не упорствуйте, шкуры, волк я."

Магнитогорск
1:00
13февраля2003


ПисАть ты можешь через жопу, трубу же так - не проведёшь!

Под таким заголовком застало себя моё ощущение. Итак, попав, наконец, на Магнитогорский Металлургический Комбинат, я попал в существующий организм и осторожно расставлял ноги. Надев каску, стал ходить по цехам. Здесь стоит постоянный обрушающийся гвалт. Многомиллионношумные установки ростом с пятиэтажку. В цеху длиной полкилометра стоят эти блоки разделения воздуха на кислород и азот. В них раз в 4-5 минут рухают клапана, размером с первый спутник земли и мощнейшие потоки пускаются в соседний адсорбер. И постоянный постоянный стоит высокий шум. Аппаратчики обязательно подходят в наушниках или бирушах, чтобы не разучиваться слышать. И здесь, в свободе пространства и наступающей определённости моей необъятной работы я увидел на каком низком уровне - уровне велотренажёра - то есть чего-то, на чём ты ездишь и привозишь себе пользу, но крутишься на месте. Распускаю спираль сравнения: громыхины установки, шумные и нужные - только и делают дело. Упрямые, они как какие-то бескожие жилистые рабочие, упрямо только тработающие и совсем и не зарящиеся на светлый бет. Хотя белый свет красиво, как в картине Тинторетто, скашивается днём из подпотолочных недосягаемых не хуже неба окошках. Обнажённые рабочие жилы, кровавые, но не кровоточащие, просто упрямые до железной прочности жилы, сухие жилы, нержавеющие сосуды, прочищаемая гвалтом глотка - всё живёт на минимальном человеческом уровне.

Все предметы имеют своё человеческое ощущение. Своего класса, пошива. Дружок чайник с красным глазком. Незамечаемая, но используемая как воздух летящая бумага с именами, должностями, телефонами, приметами людей, расписанием, начальником цеха. И все-все малюськи и махины мира устроены под человека. Муравей тоже всё может утащить, а что не может - то относится муравьиными учёными к чёрной материи - непознаваемой, но по расчётам составляющей 99 процентов массы вселенского леса уральского склона трёхсосновой опушки. А тут, на гвалте, пока ещё новом и поражающем я почувствовал как мало здесь заложено человека. Как, наверное, и люди работающие на такого неутолимо-молимого раба, погружают свою жизнь в бо?льшую неосознанность, чем имеет точный двойник за стеной завода. И эта простая в своей работяжистости установка - блок разделения - и всё семь блоков - стоят на своих рабочих площадях: в слизняках льда, наплывах, с подвалами воды, с горящими пара?ми и грохочут отступную человеческому вмешательству и воле. Их втащили в жизнь люди и теперь ничего нельзя остановить.

И я подхожу к маленькому в таких домах сосо?чках и вынужден смотреть: как буду вести трубу. И мои пути ограничивают: ГОСТы, удобство прохода и привезённая с собой схема проводки трубы. Я смотрю, советуюсь с местным Димой, чтобы они могли ходить по площадке - не лазать через нашу трубу. И меня это утомляет, но и радует, что что-то началось. Само движение, которое мои здешние начальники грозят не сделать быстрым, началось - это наличие жизни в здании, где я насиделся в спёртой комнате, обвешанной плакатами медлительной жизни перед смертью. В комнате никто не торопился, начальник плавно пил чай и кашлял от горла. Зарытый в прошлое начальник монтажников сухим ногтём обводил линию по схеме. И выйдя, пересилив магию подчинения и мнимого спокойствия, я показался в цеху и местные люди оказались здоровыми и с улыбкой почти все. Да, я смешно со сбоями в мыслях свожу свою надобность с языка - как лошадь по деревянному обледшему настилу, да. Но и человечность преграждена глупостью: проложена толстая (700 миллиметров) труба кислородная и надо будет вдоль неё проводить нашу трубу и как-то делать крепления. Я на себя думаю: может это ты не чувствуешь реальности и неправильно видишь, что проблема надумана. Но может дело в неполной моей серьёзности к этому. Я как бы сквозь туман смотрю на цех, на монтажников. Я буду ругаться с ними со смехом изнутри, не веря, а только моделируя свою справедливость. Да, нельзя трубу прокладывать по окнам. Да, нельзя её вести по цеху, а надо 150 метров прокладывать по улице. И много справедливого. Но вся эта верность - пропитана той же нежизненностью, отдельностью от проживания. Жизнь будет находиться в залезании на леса, в то, как я буду на высоту 6 метров затаскивать 150килограммовый течеискатель. Но это будут отдельные необходимые плиточки. Но мозаики - общего человеческого оправдания не складывается. То есть установка наша будет производить криптон, ксенон. Что я: должен воображать каждую трубу в моей руке светящейся и полной как вином - газом? Прокладка труб обрубает тебе глобальные руки. И лишь мелочи несут жизнь. Как каждая клетка жива, если взглянуть через пять минут на труп. Каждая клетка жива. А доминошка-человек - не жив.

И творчество отличается тем, что ты сам - себе полный, начальный, всеначальный и всеконечный. Вот оно болезненное отличие. Ты только сам в себе строишь и можешь забвенно обмануть свою вчерашность, перестраиваясь тоном, километром, сферой, цехом, страной выше. И нет нигде начальства. Ты заходишь в свой кабинет. Представляешься себе. А по телевизору, получив олимпийское золото по литературе, твоё улыбающееся лицо помогает причесаться как зеркало.

Магнитогорск
2:16
14февраля2003


Хоккей бесчувственный

Всегда при описи хорохоришься, желаешь выглядеть бодрячком, принимая под залог небольших денег, семейную плащаницу, тыкву-солнце, золотую вязаную шапку, серебряный наполовину снег. Играешь в важность, в подвластность тебе пришедшего на поклон мира, хотя глубоко и в середине и на поверхности в душе еле наскребаешь силы держать себя строго. Прекрасный мир идёт и идёт, делая па, пробежки, фальстарты, пританцовывает, бьёт, а бедняк-человек с трудом вмещает в себя и каплю стекляруса, но берёт на хранение, хапает, уже напропалую раскрыв рот, как делают летучие мыши, основанные на еде: холодный кожаный сачок разинут и летит, перепончатые крылья натянуты, писк отражается от предстоящего, и мышь смутно не врезается. Толпы, мириады, созвездия, сомышия мышей протыкают спицами воздух, и все мелкаши-мураши оседает на гландах и нёбе - без разбора и даже - жадности. Я часто - мышь. Неопознанные сокровища и неоткрытия налипают на донные глаза, и всё смутнее ежедневность пробивается оголтелой неизвестностью и удивляет.

Пошли мы на хоккей с Женей. Ему 50 лет, это он меня подбил. Играл магнитогорский Металлург и омский Авангард. Я купил в фойе шапку "Металлург", а она тугая, и сидел в ней и снимал её.

- Металлург - молодец, авангарду - пиздец! - Кричала фаланга болельщиков. Почему-то фанаты авангарда стояли рядом ниже и скандировали временами: "Омс-кий а-ван-гард!". Я подумал, что дирекция обеспечивает матч подставными болельщиками-дегенератами. Но оказалось - это просто дружба, и даже зло брало с каким добром подавал 18летний металлуржец своё издевательство над шарфом "авангарда". Он с поднятой к фанатам-омичам улыбающимся и показывающим, что оно шутит, лицом натирал шарфом два сантиметра выше настоящего унизительного ботинка. Я захотел отдать его на обучение в "спартак", чтобы сделать из него настоящего придурка, а не бастера китона с выдвижной слезой.

В авангарде на воротах стоял соколов - вратарь нашей сборной. Но наши пацаны засунули ему две шайбы. Сначала одну. Потом - поровну. Потом - 2:1. Проживший 16 лет парень рядом орал, когда авангардный Сушинский-33 (СУ-33) остановил клюшкой разбег нашего пацана, а судья проехал дальше, парень кричал, не боясь рака своего горла и наших ушей: "Су-дья - ко-зёл! Су-дья - ко-зёл!", а также: "Да он пьяный! Судья пьяный!" А когда авангардцы прикатили и встали у своих ворот перед вбрасыванием там шайбы, он орал так, что это было творчеством, это был спичечный рисунок Эдварда Мунка, так Иоганн вкладывался в ноты, так Дали скоропостижно видел сны, так кричал парень: "ВСЕХ С ПОЛЯ! УДАЛИТЬ ВСЕХ!". Этого нельзя придумать головой, такие строки идут из-под сердца, пробулькиваясь, как гейзер, сквозь сердечную мышцу. Были тексты поплощадней и посмешнее - но и Пушкин писАл матом, смотря как судья проглядывает нарушения против металлурга: "судья - козёл! зебра ебАная!" - мгновенно испаряющаяся, издаваемая книга распускалась им метра на два в стороны. И отец чувствовал поэтику и подсовывал неоформившегося малыша под самые герцы истошного поэта.

На холодной пластиковой площадке три тайма в трёх нарядах танцевали местные девчонки. Их было 8. Столько же попок на разных высотах и выступах казались себе лучшими. Одна будущая старуха, но красивая с волосами из тонкого каштана, всё улыбалась подружкам, подбадривая их, кормя своей избыточной красотой. 3500 зрителей покупали их некрупные груди в топиках. Огромный лисёнок с башкой и руками пританцовывал рядом и психануто бегал по трибунам и всегда улыбался, потому что маска-голова - была одна. Четырьмя пальцами на руках он показывал 5 минут удаления. И, насколько позволял костюм, крутил опухшей от паролона рукой пальцем у виска, если металлурга обижал малюсенький, как комар и овод, судья. Девчонки пахали ногами полуножницы, циркуль плоти не давал мне. Покоя. На перерыв все вставали быстрее, чем под гимн. Обязаловка-государство включало само гимновую кнопку из самого центра управления россией. А в перерывах мужики, кто-то выделялся достатком по виду, работяги, женщины по трое, девчонки-одинокие - по кольцевому коридору сталпливались с пивом, в приседающем дыму, а в туалете моча шла носом от едкого дыма и спокойно возвращаешься.

В овертайме нашим забили три-два. И такой счёт - уже третий у металлурга. После шайбы, в момент её захода в клетку, зал заорал, смолк и встал. Так одновременно, что можно поменять порядок. Мы с Женей пошли домой. Ему 50 лет, и это он меня подбил пойти. Не зря задают запасной вопрос: "что запомнилось?", а не "что понравилось?". Второе - всегда ответственней. В тебе должен быть включён воспринимающий орган. И тогда - из луковицы лезет едкий носик, и жизнь порождает жизнь. Произошедшее порождает чувство. Не люблю, когда моя жизнь просто поглощает всю встречную жизнь. И произошедшее порождает только память. Настоящее сразу устаревает и сгнивает в прелую область когда-ещё-ковырну-памяти. Постоянный отклик - как в лёд вделанные пузыри: могу видеть и пробиваться к ним, но последняя перегородка всё одно делает их воздухом.

Магнитогорск
0:54
18февраля


ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002