 |
 |
||
 |
 |
||
 |
|||
 |
|||
 |
|||
 |
|||
 |
мальчик шёл по тротуару, |
||
|
|
|
|
Письма 20 октября 2004 г.
Пишу вечером в номере. А завтра пошлю. По коридору несутся звуки вечерней молитвы (мусульмане?). С утра говорил с индусами на среднем между нами языке. Обратился ко мне один, а потом объяснял другим: что я делаю в Церне. Причём для них у него английский получше почему-то. Ходил сегодня впервые в городок, на окраине которого мой хостель. Сан Жени. ЧуднОе соединение тихих особнячков, провинциальных, тихих и большого супермаркета (работает всё до семи), ухоженного футбольного стадиона, где в вечерней мороси разминаются ребятишки в форме и бегают атлеты. Есть выгородка для метателей копий и дисков. Два раза по шесть ударил колокол костёла. Постеснялся зайти, хотя знал как сказать Жё Нё Парль Па Франсе – может поняли бы по-английски. Вышел на улицу двухэтажных домов. Это центральные сотни метров городка. Два больших здания – вроде домов культуры, возле одного белая женщина с мексиканским лицом смотрит в небо – она полноватая, трёхметровая, каменная. Рядом камень с именами погибших в чём-то. В углублении между домами закрытый магазин эротических игрушек. Смотрю на табличку названия улицы и ужасаюсь: улице секса! А у меня денег нет, вот посмеются всемогущие француженки, когда выйдут, и я залепечу: Жё Нё Парль Па Франсе Жё Нё Парль Па Франсе! – то есть отстаньте, нет денег. Но пригляделся и отлегло, это Rue de Gex. Освещённый в тихую меру дом культуры имени Моне стоит на границе тёмного, голубого, туманного поля. Не страшное, клубящееся пространство с группкой деревьев в глубине. Ещё глубже в туман – пасутся, ушедшие, коровы. По звону колокольчиков ясно, что они вяло едят траву.
Денег пока вижу мало, потому что 50 лет Церну, вчера приезжал Жак Ширак внутри отряда солдат и бронетехники, и оформится я никак не могу. В офисе в одной комнате я сижу с Александром Георгиевичем Гречко и итальянцем Паоло (пашка, в общем). Пабло работал специалистом по качеству в проекте, где сейчас я - Alpha Magnetic Spectrometer (AMS (http://ams.cern.ch/AMS/ams_homepage.html) ). Поработал, вывез сюда семью (трое детей и жена), а его попросили из проекта. Он рвал, орал и ругался. Ладно, дали ему ползарплаты, чтобы он ходил полнедели, ничего не делал, а в другую половину искал другую работу. Вроде он акциями занялся.
А вот что о нас скажут через полгода в новостях:
http://news.izvestia.ru/tech/news92899
Пока на всех смотрю с улыбкой, вежливо и тупо. Французский звучит очень заигрывающее в устах продавщиц, кассирши в ресторане, где мы едим. Что ем: жареное на моих глаза мясо и картошка фри. Александр второй день берёт ещё поллитровочку Бордо и после обеда устанавливается весёлая погода. В машине у него играет Раммштайн или местные радиоволны. Вчера в соседний номер напротив пришла-таки девчонка, парень в одном полотенце перебрасывался с ней словами, а она заглядывала будто нерешительно, но пришла уже, с лестничной клетки в общий коридор. Я зашёл в номер и она скоро к нему юркнула. Часа через три ушла. Номера у нас одноместные.
Мужик приехал к ресторану в обед на 400-сотом Мерседесе. Продаёт за 1500 евро. Могу купить на зарплату. Плюс права купить в Москве:)
Рассказывают страшилку. Есть и другой проект. Наш – полетит в космос (а то и не полетит). А есть ещё проект CMS (http://cmsinfo.cern.ch/Welcome.html/). Это детектор частиц. Так вот есть гипотеза, что они создадут там такие условия (4 Тесла при диаметре магнита 16 метров), что образуется чёрная дыра, и вся Земля туда схлопнется. Здесь были даже выступления населения против. Я думаю: может уехать подальше, пока не по
вечер20октября2004
Трудная жизнь. Идеальность. Коровы.
«Человеку, питающему отвращение к неясности в мыслях, крайне трудно быть поэтом, политиком, – одним словом, общественной личностью.
Он не может исповедовать религию, веровать, ибо, как это должно вытекать из его природы, он вынужден стремиться к абсолютной точности.
Фразы, с которыми надлежит обращаться к толпе или к богу, на три четверти для него запретны.» (Поль Валери. Трудная жизнь.)
Сказано обо мне. Изнутри знакомая рубашка. Не хочется разъяснять, добавлять, опять доказывая сказанное. Как я проваливаюсь, лечу и чую чужие стихи, вдохновенный бред политика, так самому себе не разрешаю говорить отличное от правды. Так мне кажется. Не то, что не врать женщине, что у тебя нет другой женщины, а правды слов, за которые полностью в ответе. Когда я не разговариваю на работе по работе, когда не сверхповерхностное общение с улыбчивыми иностранцами, когда полностью прикован к разговору с человеком, когда бьёшься в этом самом миге общения, пророждения мысли – тогда говорю максимальную правду, но и вдохновенную, поэтичную, верующую, завораживающую, пафосную, неоспоримую. То есть постоянно быть в этом накале – не могу, поэтому быть общественной личностью не хватает радости к жизни, лгущей как всё живое и лишь более расцветающее от вдохновенной небывальщины. Сложно: я путаю повседневное и сокровенное. Человек, могущий приравнять эти вещи – герой жизни. Я – полу-герой своей одинокой сказки: таюсь, чую, но не оккупирую восторгом мир.
Ощущение от Сан-Жени: провинциальный городок, аккуратно напичканный всем современным: супермаркет, будка автоматического проката DVD, банки, пиццерии, пабы, ресторанчики, зал библиотеки, бюро путешествий, секс-магазин. Такая гармония плотности населения, природы, пробегающей речки, бетонной дорожки вдоль, стриженых газонов, нетронутых зарослей, перелетающих птичек, вкусных запахов за углом, фонтанов, уютной света всех фонарей – словно есть дух, вливающий постоянное понимание в жителей. Урны – и не понятно, что урны: не висят, как в России, килограммовые сопли. Асфальт вздулся над атлантами растений, но нигде не проклюнулся: и трава, чуя границу красивого, умирает в своё время под асфальтом, нарыв сдувается (наверное). Улица идёт высоко между домами, там детская площадка за смешным заборчиком, валяется розовый велосипедик, самокат. Ничто никому не нужно, потому что всем нужно всё, а не лопату из кучи гравия себе в сарай. Русское: пригодиться, спереть, взять, поднять – здесь вспоминается как кощунство над возможностью другого. Постоянное воровство рая выдыхает даже мысль о нём. Здесь все словно аккуратно, насилуя себя вежливостью к миру, держат улицы всегда чистыми, всегда для гостей, а не только положить асфальт к приезду чужого президента. Сюда можно нагрянуть всегда и гулять инкогнито. Машины – не задавят, как ни выпрыгивай неожиданно: встанет и будет улыбаться, не бибикнет целая пробка машин, лишь бы ты, маленький, перешёл без опасности. Линия между тёмной массой горы и синим-синим небом. Только месяц в тучах растёт узнаваемо. Собак нисколько не бегает по улицам. Только страшновато: улицы пустые, кроме что у паба. Такая нарядность в России не бывает пустынной. Если улица тиха – значит это облупленный автовокзал с выбитыми плитами и карликовой берёзкой сквозь трещину в крыше. А тут – ощущение оцепленного Арбата, куда тебя выпустили одного: понаблюдать как ты зарыпаешься. Ищу пьяных, подворотню с гитарой – у них и слов-то, наверное, для таких дел нет. Всё: Мерси и Сова, да Бон Апети. Ощущение, что этих людей просто никто давно не бил. Нет, и не надо, но может любая стабильность – это ущербность незнания? Или действительно: не всё обязательно знать? Если бы Гоголя запхали в чиновники на всю жизнь – может он бы сдулся и не сыграл бы пронзительных песен, не отстранись вовремя от общей с людьми жизни?
Шёл мимо коровьего поля. В темноте они белые – позвякивают колокольчиками. Я подошёл к проволочному ограждению и обратился ко всем: – Муууу – я протянул это грустно, низким похожим на их голосом. Коровы обернулись и уставились на меня. Один бычок делово пошёл ко мне. Я хочу погладить, а он дерёт морду к руке. Его, верно, кормят бывает. Он огромный, коренастый, белый. Посмотрел на меня, я спрятал руку, чтобы не откусил. Он нагнулся и стал шарить под проволокой в траве: чего я кинул. Пошуршал найденной обёрткой, съел тысячелистник, ничего не понял, сделал вид, что съел ему брошенное. Опять вынул рожу и положил на немного колючую проволоку – почесал шею. Я быстро погладил его, он дёрнул головой, мыкнул. Я попрощался, извинился и пошёл было, а он мыкнул с вопросом и кинулся вдоль проволоки за мной. Я бежал вдоль ограждения, словно пытаясь догнать быка, только он был сзади и догонял меня, топоча копытами. Как в глупых фильмах: я бежал, не отнимаясь от ограды, не уходил резко в сторону, а как завороженный топотом держался у ограды, а бык догонял и хватал меня за рукав. Слюнявые захваты куртки – мне стало так страшно, я пытался выкрикнуть маму, людей, я бежал, понимая, что спасусь на углу поля, где бык влетит в ограду, а я полечу по прямой прочь. Я вырвался, пошли сараи, за ними прогрохотал, замычал и перестал звенеть бык – встал. Звон его гильзы болтался у меня в голове: колоколцы нарочно привязывают к бычьим шеям, чтобы добродушное позвякивание гипнотизировало, обволакивало и ощущалось страшнее, чем если бы на шее висела рычалка или предупреждающий мегафон на немецком языке. Тихая погремушка на шее полуторатонного мяса. Бык дышал в темноте паром, на стене оседали капли его вздоха. Не догнал бродягу. Эх, хозяйка скажет: – Что же ты, мясная порода!? Парня догнать не мог
22:25-23:30
21октября2004
Собаки.
Хорошо рассказывать, что собак на улицах нет, даже с хозяевами на поводках почти не видно. Не надо даже думать, что, зайдёшь в лесные стены у реки, а на тебя может выскочить собака или стая. А теперь - разгадка спокойствия. Все убиты. А живые собаки -прошиты электронным чипом насквозь так, чтобы полицейский мог просканировать и убедиться, что животное - чьё-то. Ничьё уничтожается. Да, это было понято и сделано здесь давнее время назад. То есть кто-то принял закон о Варфоломеевой ночи пса: ведь была же природа населена животными без проса с человека, а люди урезонили в своих городах и пригородах природную плодовитость сук. И сейчас: как добрые французы топят кошечек в унитазах? Никак. Они звонят в ветеринарию и женщина в резиновых перчатках, привыкшая пропускать малые смерти мимо сердца, проколет слепому мальчику брюшко и возьмёт из него жизнь на пробу. Бон апети, сильву пле. Коман талеву?
00:22
23октября2004
Письмо 25 октября 2004
Идёт ливень. Виден белый бисер, льющий со лбов фонарей. На кухне в конце коридора за оранжевой дверью индусы жарят лук и что-то варят в скороварке. Она взрывается раз в минуту громчайшим сипением через клапан. Когда я ел в окружении шести индусов, то улыбался и шутил по-английски: – То-то я думаю: что за странный звук? Не мог понять? – а про себя думаю: – Чтоб заклинило ваш клапан и разорвало кастрюлю – Хотя против, собственно, Индии – я не против. Я – против Китая, хотя скоро буду туда сослан надзирать за работой тамошних чертёжников (конечно – наоборот: десять глаз подчинённых намного более твоих двух наблюдают за тобой: ведь смешно верить, что наблюдение за правильностью чертежей – это и есть смысл проходящего времени, что это – важнейшее и единственное наполнение нашей взаимной жизни). Конечно, наоборот: взаимоощупывание, трогание за рукав начальника, запрыгивание ему в глаза, потрёпывание исполнителя по чёрной конской шевелюре – это настоящая жизнь, потому что она живёт без указа. Человеческие примочки общества, корпораций и работ – это надстройки, чтобы было что делать, а то просто жить, просто глазеть, просто проникаться – этого мало и стыдно как-то. Поэтому сосед Алексей – ровесник – рассказывал про то как программирует для другого проекта CMS. Там необходима работа десятков тысяч компьютеров одновременно. А в ЦЕРНе стоит только пару тысяч, поэтому остальные данные рассылаются для обсчёта по всему миру. Так как никакой коммерции, то взломщики не часто лазают.
Ногами я сплю на Альпы, а голова лежит стрелой на гору Юра, где в том веке нашли динозавров. Чашка кофе в кафе звучит: «Эн кафи, сильвупле» – и обязательно вытяни палец вверх, подтверждая что ты не просто так коверкаешь произношение, а действительно не знаешь других слов. Хотя в швейцарском ресторане на территории ЦЕРНа – итальянка без левого верхнего клыка во рту говорит по-русски немного слов: странно и здорово. Горячая девчонка: один парень такую не потушит своей водичкой. Ах, как много ей нужно, чтобы заснуть.
В Женеве ел жареные каштаны из бумажных кульков: горячие, треснувшие по экватору орехи. Мужик у входа в супермаркет, забыв себя, наяривает на гармошке – что-то странно русское, я кидаю франк и не знаю: много ли. Улицы идут вверх под 45 градусов. Булыжные улицы, антикварная лавка, магазинчик часов, свадебный салон, парикмахерская – всё закрыто после семи вечера, а кафешки, ресторанчики населяются, выставляют даже очереди у своих дверей. Проезжают последние велосипедисты на ночь, и после – все уже ходят пешком. Чуть в закоулке – никого, возвращаются редкие тихие машины, ставятся на ночь, гаснут. На центральной улице бушует трое негров, ходит иностранец с вывешенной, как кишки, фотокамерой, на что-то показывает подруге в витрине. В макдональдсе негритянские школьники развешены на фирменных розовых шариках и едят мороженое и пирожки (чем же они галдят при этом?). Открыты лавочки табака, везде уже Бонсуар, везде уже вечер. Двое полицейских покупают воду и один прибегает обратно от мотоцикла: забыл взять бутылочку. Две лишние улыбки за вечер: его и продавца. И я подсмотрел – значит три.
Дождь сейчас в окне, дождь, машины развозят своих хозяев от сухого офиса до влажного подъезда. Воздух пахнет как в России, может чище, но не роднее. Запахи вообще не вызывают тоски, отторжения, тяги назад. Глаза и уши – слепят и глушат различия, а нос спокоен. Из автомата на мосту Роны по монетке звоню домой. Сколько стоит франк разговора? Минуты полторы и всё равно этого ужасно много, но того, чего говорить – ещё больше. А ведь что ещё будет, когда я выйду из будки и пойду на вокзал, буду пить кофе за стеклом и смотреть: как по-русски плачут встречающие друг друга французы, как нет границ там, куда стекают слёзы, словно Дунай, проглотивший язык, протыкает какие там страны и стремится вниз по карте, не неся ничего, кроме крика купающихся до синевы детей в розовой коже, да коров, глазеющих на безмозгло несущиеся мотоциклы. Когда рухнула древняя башня – появились не различия языка, а появились занятия, дела, разводившие людей по расходящимся тропам. Но всегда, как только в нечаянном сне или блестящем наяву оглянешься, задохнувшись, назад – на сидящее в точке основное чувство – ты снова – как древний щенок прицепляешься к египетской суке и висишь на пьяном соске бесконечного причастия
___________________
Рассылка выполнена в соответствии с «Законом о рекламе». Ваш адрес взят из открытых источников. Если Вы впредь не хотите получать подобные письма, просьба выслать пустое сообщение с темой «Unsubscribe» на адрес karamora@mail.ru
20:55-21:34
25октября2004
|
ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА © 2002 | |
|
|
|