мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

1.02.2002. НАЧАЛО 1977

Уже второй день, уже не боюсь сглазить, потому что душезахватывающее падение с парашютом (хотя шутка - через У) парашутки может лишь иметь окончание.

Если бы минету надо было учить, то в эти два дня мы с Кузьмой словно бессловно безусловно вытворяли пенисами и губами достойное хоккейных вскриков. И, отставив неприличие сравнения, напишу о чём дело. Два дня Кузьма будит во мне зверя. Есть кого тревожить, но само по себе - животное ленновато.

"человек-адская машина" - сказал, будто я не знал, Кузьма. И - сон с меня долой: Кузьма задаёт:

"Знаешь ли ты, что репетиции у меня дома, это некоторая натяжка, начальная стадия проекта, за которой должна наступить дееспособность и зрелость, заключающиеся в нахождении собственного помещения и марки (может быть собственной) под которой ты выступаешь?"

Я знаю - говорю я словно со сна. Как в тумане со скрипом налаженной системы домашних репетиций. Не все так просты. Отец-Юрий женился между первым и вторым представлением спектакля. Полуженщина Антона Стружкова резала вену его морской свинке, чтобы из-за этого - мало репетиций позволили ему сыграть во второй раз не в полный рост. И сама забинтовывала кетчуповые порезы. У меня внизу живота завелась Ненастя, делая мне всё лучше и лучше. И, чтобы не привязаться поперёк разума, я исчезал от неё. Не отвечал на её вопросительные длинные гудки в трубке. Но мысли о том, что обманываешь, занимает хоть и меньше сил, чем отменяемые тем самым встречи, а всё-таки институт обмана открывает в тебе не лучшие человеческие кафедры. И тогда начинаешь думать и не представлять как отважиться на моноспектакль. С минимумом постоянных, как "пи", Кузьмы и Коли, восседающих перед своими гитарными и ударными тенями на стене. Так вот, не заговариваясь, продолжу, что Кузьма:

"Театр для меня дешёвое подражание жизни, истинный надлом который в психике, которую можно едва попытаться реализовать в слове и музыке. Но именно театр - самое нижайшее из искусств, потому что оперирует изначально ошибочным инструментом - моделированием самой же человеческой психики. Я готов помогать писать сценарии, создавать имидж, править стилистику, вносить стратегические идеи, играть на барабанах."

Здесь есть - успокаиваю себя - непрочные настроения. Ведь, если я неплохо понимаю: искусство психики постигается каждым индивидуально. И мало чьё внешнее его выражение абсолютно непререкаемо. Потому что искусство или притягательность чёрных дыр, как на китёнках, держится на доверии к исполняемой ноте, выводимой букве или формуле. Магнетизм Гоголя необъясним. И увидев в его оголённой гениальности надлом - думаю, надо одёргивать себя, как приёмник и обработчик сигналов, нужно себя шунтировать, чтобы будучи врачом не смеяться над болезнью Паркинсона Моны Лизы. Театр - нижайшее из искусств. А Интернет - высочайшее. А материя третична. Авраам родил Исаака, спрос родил предложение. Я полунарочно путаю карты в мутной воде, вроде и дразня касанием салящего, вроде и увёртываясь от мгновенного мяча в висок. Потому что, отписываясь шуточками, я и перестаю не понимать смысла сказанного Кузьмой, а он прост! Ой как не прост! Артист оперирует лишь настроением. Театр - первичен. Как безымянный страх неолита безудержный смех от того, как, ещё не умеющая плести кос и языком, первая женщина корячится над кротовой норкой, добывая пищу. И зритель - первый мужчина, безутешно ржущий над необъяснимо комичной вздёрнутой попой жены. А артист и рад задрать зад, ловя самые первые, самые примитивные флюиды непонятной гармоничности своего положения в мире. В начале было не слово. В начале был смех. Если я первый так сказал - выдайте копирайт. Если не первый, тогда в начале было движение. И движение было для актёра. И движение было актёром. С ростом общественного, как не любят выражаться писатели, самосознания стали копиться жесты руководителей, средние пальцы, знаки, канонизировалась мимика и осенение крестом и пионерский салют. И теперь артист стал ещё менее свободен. Смеясь вначале необъяснимым дьявольским смехом, зритель теперь вырос в своих глазах, прошёл девятый класс по истории древнего Грима, и актёрство стало ещё ниже, используя, как парадокс, надстройки сознания. Актёр может быть индирой ганди, астрид линдгрен, он всё более неволен (менее волен) в жестах, ведь в голову лезет так много удобного - естественного подёргивания старушечьей головы, муки смерти - всё как в базарный день распластывается артистом на прилавке. Тает жирок и назойлезут мухи. И так невозможно (пишу, но не верю! пока не верю), и хочется додуматься как Руссо до якобы архетипичного выноса задницы за линии плеч, приводящего в животный восторг обезумевающего от близости невидимомого духа, вселяющего в курдюк живота рвущийся хохот.

" Однако надо развиваться и я спрошу с нас, чего мы достигли (ещё и сайт 1977!) за год. Если мы будем жевать кашу через год, я закрою театр."

А конечно. Кузьма: есть за ним такое умение: свои, как на вес золота мысли, доводить редкостью добычи на-гора до платиновой белизны. Но, проговариваясь, он делает из меня стоячую мумию или паутинный волан. Или и то и не то вместе. Делая страшные предупреждения: как жене: не родишь через год - брошу, он как мюнхгаузен тащит нас обоих за волосы на свет божий суд людской (второе - неинтересней). Кузьма оживляет мумию. И делает это именно когда я сам запеленался в своей умалчиваемой бездеятельности. Хотя вроде и репетиция и сайт придумал как сделать вдвое ух-ты-вот-это-даннее. Но я благодарен тому, кого нет за то, что Кузьма есть. И своими замечаниями, делая их между работой, делая их сухо, с маленьким слоем дружеского вазелина, Кузьма жмёт нужную кнопку во мне. И загорается зелёная надпись, по которой я срываюсь с мест, "СТАРТ".


Вместо PS: можно и не дописывать произошедшего на словах на второй день, но буду: Кузьма, жаль не написал, но сказал (прям как цитаты из Ленина): (в моей кривопретации)

"Я занимаюсь барабанами. Нарабатываю стандартные ходы, ритмы. И чувствую как не могу вырваться за их пределы. Они давят." (помолчал. И выдал (как медик на экзамене) верное успокоительное) "но занимаясь, занимаясь, внедряя наработки под корку, можно выйти на другой уровень, где ты будешь свободен от знания, обладая им полностью... я не спроста заговорил о литературе: там, думаю, то же самое. Пишешь, пишешь и может появиться чувство свободы." (но не будь он Кузьмой, если не дёготь): "читал свои тексты 18летние. очень слабо..." "..я вижу, что всё равно человек некую данность не может преодолеть. И хоть и растёт, но по большому счёту не становится ничем иным, чем был".

И снова меня, как будоражащий предвкушаемой весенней широтой срывающий(ся) звонок с урока, пронзает не мысль, нет, чувство того, что стоит за вроде неяркостью мысли. Нет, (возможно, у меня не выйдет передать внутреннее восхищение миром, бодрость, входившую в меня при всех словах) я словно понял из чего, кроме букв, могут состоять слова. Они налились телесностью, ясностью. Не мысль была выражена словами, но ощущение. Претензия к себе, получившая хорошую озвучку. Кузьма боготворил. Творил бога из слова. И когда правительственная комиссия обратилась ко мне за орфографической помощью, то я бы подтвердил, что бог пишется с маленькой, а Слово - с большой буквы.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002