мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

3марта2002. ВАН ГОГОЛЬ

Ван Гог: "..читая книги, ровно как и смотря картины, нельзя ни сомневаться, ни колебаться: надо быть уверенным в себе и находить прекрасным то, что прекрасно."

"..я читаю потому, что эти писатели смотрят на вещи шире, снисходительнее и любовнее, чем я, что они знают жизнь лучше, чем я, и я могу учиться у них; до болтовни же о том, что добро и что зло, что нравственно и что безнравственно, мне нет никакого дела. По-моему, просто невозможно всегда точно знать, что хорошо и что дурно, что нравственно и что безнравственно."

Читая его переписку с братом Тео, я вспомнил, что уже знал такой ход судьбы. Гоголь. Не хочется всё списывать на гороскопическое их родство: оба - овны, что даёт им право загораться идеей, право замечать (=удивляться) всему встречаемому не только в юности и детстве, но и позже. Ван Гог хотел стать проповедником. Всячески искал возможность для этого. Но после окунания в жизнь шахтёров, что-то в нём надламывается. Между двумя письмами брату растягивается дыра в девять месяцев, и изменившийся Ван Гог является себе и родным. Желающим стать художником.

Разубедившись в непогрешимости церковного института, он окунается в то, что, по-настоящему, служит тому же, чему он хотел помочь проповедями: он находит ту манеру ответа жизни, которая сводит счёт человека с миром к ничьей: когда ощущаемое получает возможность быть выражено с той же страстью, с которой разнузданная девчонка учит тебя счастью.

Гоголю досталась инверсная судьба. Он писал безотчётно (в светском, но не художественном смысле). И сделав то, что потом по кусочкам развивали Набоков, Олеша, Кафка, он дошёл до края своей возможности сказать слово дальше. Потому у него так немного рассказов, что в каждом он делал новое. Трёх шинелей нет из-за ненужности уже второй. И тогда, очнувшись в месте, откуда он ещё ощущал мир, но все краски уже излил, а мир наседал, заставляя ощущать и болеть, а краски были уже использованы все. И здесь спасительной палитрой подошла религия. Гоголь новыми, а на деле - забельмёнными глазами взглянул назад и стал толковать свои произведения в терминах добра, зла, нравственности. Т.е. он не как Бог создал и увидел, что это хорошо, но он стал объяснять почему именно человека он создал и почему было слово и каким оно было высокоморальным. К счастью все его комментарии остались в области литературных печальных анекдотов. А тексты остались не тронутыми проповеднической рукой.

Ван Гог и Гоголь подошли к разочарования с противоположных сторон. Как в школьной задачке - что легче: толкать шкаф или тянуть. Решения я так и не понял.


Родоначальниками Интернета были критики. Эти белинские, добролюбовы, доводившие все произведения до своего ума. Мы вышли из шинели гоголя и проч. Как будто нужно знать состав воздуха, чтобы чувствовать, что он - после дождя или - в лесу. Критики создали интерактивность. Первый чат: возможность нахождения на одной словесной доске Толстого и ухмыляющегося старшеклассника. Поэтому-то Пелевин сегодня прячется от критиков и кинокамер: не просто имидж такой выбрал, а чтобы сохраниться, не доказывать вне текста зачем у тебя анна каренина матерится по-французски.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002