мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

9октября2002года. КАК НАПИСАТЬ РАССКАЗ "КОКОСОВЫЙ СОК С МЯКОТЬЮ"

,а 20февраля2002 сделал первую запись: однажды это должно было случилось. Хотя название придумал 19го "Чёрный круг". Это стягивало в одно Набоковский "Круг" и "Квадрат" Малевича. Чёрный круг - это сленговое название круглого в сечении прута из чёрной стали. Я ездил за металлом в фирму "Нержавеющий супермаркет" и, возвращаясь на жёлтом пахучем бензиновыми кольцами автобусе-старичке не мог не купаться в сквозных шкафах солнца, торчащих поперёк салона. И в гости к Кире (имя уже было) я шёл, неся купленную болванку "чёрного круга". Это был такой трёхметровый шест, прогибавшийся по краям своей массы. Я клал его в сугроб перед домом, а когда оплёванный покидал двор после - обнаруживал примёрзшего к злой болванке малыша. Там должны были быть рассуждения о равенстве любого человека Каземиру Малевичу, вообще - равенстве любому художнику, но в чём точнее это равенство было - я не напрягусь сейчас.

Этого нет теперь в рассказе. Черновики предстоящих столетий литературы будут более честными черновиками, чем те, которые Набоков выдвинул на соискание премии Сотбиса; или Пушкин рисовал себе на полях профили, а текст вымарывал, надписывал, вчёркивал, менял лист. Предстоящим черновикам - слава за то, что они будут чисты и машинописны. Корявые предшествующие версии впредь становятся опрятны. Маломатериальность места под копии файла позволяет сохранять тьмы и тьмы неиспользованных тем, исправленных и не включенных абзацев. Черновики перестанут походить на перекопанные садовничьи грядки на зиму, нет больше бяки букв. Мысль, свободная от изъянов почерка написания, становится чувством; просматривая первые копии последнего текста, ты не отвлекаешься на разглядывание попутного номера телефона, рисунка козявки, тени собственной. Со слов исчезает одёжка иллюстративности, и они теперь протягивают ножки не дальше сказанного, но дальше, т.к. средоточение становится болезненней, потому что ровность строк словно бы сразу уравнивает экран с печатным листом. И это - новая ловушка для неустойчивой руки.

Рассказ потом стал называться по-другому. Но как и в "Чёрном круге" - знакомство с Кирой происходило на некоей вечеринке. Это были костылики реальности. Реальность же, оказывается, начиная с какого-то времени начинает мешать. Она обволакивает воображением конечной реальностью произошедшего. Меня долго это изводило. Ещё в июле структура рассказа была трёхсуставна. Прошлое, настоящее и будущее. Прошлое - это первое знакомство с Кирой. Настоящее - это двойное настоящее: то, что существует сегодня плюс существует по-настоящему. Роль непресекающейся ценности и реальности играла поездка мимо мира на электричке. Поезда ещё не было. Была электричка, на которой я ездил в Сергиев Посад. Какие скрежеты шли и как не нравилась выходящая в рассказе последовательность, пока где-то в середине июля электричка не стала поездом, а неведомо почему-то из поездки в Кривой Рог пришли пограничники, которых наполовину пришлось дорисовывать. И это было свободнее чувство, чем попытка сделать воспоминание о реальной точке знакомства живее бедноватых слов. Как только исчезла реальная предситуация, как стало легче. Рассказ уже получил несколько последних названий. И наконец остановился на известном уже имени. Пол-августа ушло на Чёрное Море, на 17 плёнок Кодак 200*36, на снимки при вечернем, дневном, со вспышкой, без. В сентябре меня стал тяготить рассказ. Я знал уже компоновку; знал - то есть утвердил себе сам, чтобы следовать, а то и так столько тратил и писал не вошедшего. Хотя этот теневой материал - нужен. Он всё равно как переход от Джотто к Леонардо - от плоского к объёмному - даёт неуловимую тень, придыхание, лёгкую ментольность, большее наполнение. Доделав за несколько вечеров нужные куски. Написав за раз четыре окончания и взяв последнее. Я скомпановал рассказ и читал вслух любимой женщине. Мне сразу расхотелось после проговаривания 6 страниц своих же слов - всё это выкинуть и не дурить. Я лишь вяло знал, что это просто общее настроение и Платонов будет сер, если набраться глупости и в такой момент его читать. Просто это было настроение, но оно же и помогло урезать рассказ ещё на 3-4 страницы. Рассказ стал более жив и быстр. Навряд ли не вошедшие части ещё где-то зазвучат. Я не могу себя приучить пересматривать сделанное. Это бы было хорошо, но в том состоянии в котором ты можешь понимать реальные недостатки своего текста, когда голова правильно принимает слова и чувствует повторно то, как ты сам их втаскивал в строку за строкой, в такие моменты ты можешь лучше писАть новое, а не осматривать пусть и красивые и нужные, но руины. Смотреть на неиспользованные языковые смысловые ходы - полезно. Это как этюдник художника. Ты должен уметь быть трезвым, но тут же чувствительным как тоненькая женщина.

Рассказ написан и ты действительно всё меньше и меньше его помнишь. Можешь более трезво смотреть и нравится самому больше вещей, чем при пробных читках. Но влезть внутрь ты не смеешь. Для этого заново надо запускать душу по тому психо-восприятийному циклу, по которому ты работал, каждый раз устраивая в нём чувства. Глупо говоря: вживаясь в то, что должно произойти в рассказе.

Есть большая пропасть между реальной историей и её описанием. Второе - сложнее, потому что может не получиться. История - обязательно пройдёт. Ты не правильно себя поведёшь в неё, но она свои часы отживёт точно. А рассказ может не быть таким живучим, чтобы читатель худо-бедно, но обязательно прожил его, не соскочил с иглы строчек. Не пресёкся на иное. Чтобы ты был всегда впереди любого внимания и шёл, наблюдая, чувствуя и строил новую литературу, а за тобой послушно шли и во все глаза слушали, боясь не понять, не приобщиться к моему языку.

2:00-3:55

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002