12.09.2001 времени 21:38

А будешь обижать - в сибирь могу сослать, где шишки да иголки и волк в гостях у ёлки. загрызены подарки, метёлки словно арки согнулись и тоскуя себя к волкам ревнуя пытаются понять откуда благодать и зубы в пасти зверя, и мусорщика клея к вершине деревянной, где он сочится раной уходят восвояси - ответ им будто ясен, что зверь в лесу родился и разве что не брился на родине своей в кругу своих зверей и думать переправить, его по речке сплавить или упечь в темницу, вязать заставить спицу они его не в силе, что меньше двух промилле участия в них примет и непременно кинет, а может загрызёт (следы все заметёт, чтоб не нашёл охотник), что изготовил плотник, большой мохнатый волк, а может, целый полк, ему себеподобных, счастливых и голодных, как ленин в октябре, ведь точки и тире расставить надо верно, покачиваясь мерно на том стволе авроры, что может двигать горы и мочь уметь вращаться, чтоб утром оказаться направленным на лес, который интерес представил нам в начале, помимо всяких правил в котором я родился и чувством повредился на первый новый год, идущий не вперёд, а брошенный назад, напоминавший ад, собравший на поляне, в болоте и тумане, большую стаю волок, а также их метёлок, гнать мусорную кашу на обижавших Машу.


25.09.2001 времени 23:34
Дождю
Тема: сгорел цитатник

В первый раз стало всё-равно, снялась ответственность за строки, проявилось истинное.

Ведь всё время хочется выглядеть сильненьким, без изъянчиков, пахнущим одуванчиками или хотя бы труссарди. А мне врач говорит - раздевайтесь, а я все духи в метро растерял. Метро... Леннон спрашивает - вы выходите? или это всё за день его жизни? Нет, это не он - я пропускаю бритого ливерпульского рабочего, поняв его без слов.

Неужели я выучил их повадки с точностью до жеста? А белый бим-чёрное ухо был лучше - вот и животное стало светлее человека! Правы пророки.

В детстве были душераздирающие меня, некрепкого, стихи про собак: дай, Джим (Доорз) лапу (ещё этот стих горланила пьяная глотка дяди - я не верил ему). Вот! Самое светлое в детстве - это стихи про собак. Откуда младенцу знать такое горе, почему именно на собаках? Что, прошлая жизнь? Одна бежала за хозяином, за поездом - и в кровь изодраны лапы... гениально - дети плачут, в кровь... изодраны (вопль отчаяния) лапы (что-то мягкое, своё тельце). И падала с эстакады моста в реку, навсегда. А он не знал - жил в купе. А другая сука - женщина преданности - выла на луну по своим утопившимся детям. Но так делали, и до сих пор топят, на селе, так чего ж писать об этом, почему я плачу? Что за гений это видел? Что в этом вообще такого, черт! Не падайте, глаза... Потому что люди не вызывают жалости, они уродливы, ты уродлив. Ты падаешь со 109-го этажа - ты заслужил это - попал в компьютерную игру и всё! American Dream. А собаки чище - они святые на фоне людей и в абсолюте, они святы относительно Бога, а не Бин Ладена, хочу стать собакой, хочу кружить в тепле продавщицы талончиков в вестибюле, хочу лежать там же, в углу у картонки с наваленными в кучу, чудовищно большими, сухими и несъедобными булками - но это их доброта. Хочу ходить за кем-нибудь - а вдруг? замерзать в холодной полосе года, ронять свалявшуюся шерсть, пить из неба луж, морозить лапу под себя...

А она лежала под диваном.. когда её не стало и когда его отодвинули - на прилегающих обоях было затмение её собачьей грязью - и пахло "псиной", милой вдруг псиной, а кто-то произнёс: разбери подставку под миски - а она ей гремела, как музыкальным инструментом. А вчера я нашёл в ванной на полке полтюбика шампуня от блох - нет теперь блох. С тюбика улыбалась морда...

Её похоронили в коробке из-под системного блока - символ эволюции. Грядёт Япония - скоро собаки станут вечными, как батарейки в магазине, только подкручивай. И слёзы детей будут на батарейках, только маленьких, полвольта...

А я копал полтора часа мёрзлую почву, голый от пота, а она замёрзла и застыла язык между челюстей и глаза стали смотреть на тот бок, на котором её оставили, даже если перевернуть. На руках её гулять выносили - ставили на траву, писали и несли обратно. Неделю. А потом утром я понёс её гулять и она пошла куда-то, метров 50 - она всё знала, чего-то хотела, наверное, умереть на родине, в Калининской тогда ещё области, но область переименовали и не стало Родины у человека. Километров 500. Она не дошла и повернула кругом, ко второму дому. Машина прижала к обочине - она легла и не встала. Я трогал её, но глаза всё сказали. Я побежал с ней на руках в подъезд - дверь ударила её по лицу, случайно, но она не чувствовала - смотрела на меня. Бегом по лестнице, ключ в замок, глаза в глаза, но она обмякла уже, уже взгляд бессмысленен, уже первая судорога по телу и к пасти, уже вторая - изрыгивая душу за то, что съела за жизнь и остановилась...

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002