Из писем

30.12.2000 14:02
Уже больше года назад пришло ко мне понимание одного из подвида
искусств. Такие гости - редкость для меня, незаслуженно обделённного осязанием
глубин эстетики. Время было зимнее, терзающее душу проблемами личного
характера. Место было людное, даже общественное, скрипящее деревом под
подмосквичами. Я фокусировал зрачок за иневатым узором стекла и сетчатка
переворачивала снегом вниз деревья и дома, дымящиеся реки и тёплые мобили.
Тогда всё и накрылось картинами психического происхождения - предо мной
являлись знакомые (в их числе и я) в преображённом свете. Эти образы были
истинны, они творились воспалённым бессознаньем, крадущим информацию прямо у
Бога. Их глаза выражали всю сущность и смысл личности. Но тело страдало и
деформировалось, принимая очертания проблемы, терзавшей её носителя в тот
период жизни. Эти видения спокойно обращались ко мне своими самыми прекрасными
и безобразными сторонами, не скрывая или утаивая ничего от меня - безмолвного
свидетеля. И я понял, что это картины (что ближе всего к ним - картины). Я
познал боль бесталанности, желая сохранить их на холсте. Наконец, я понял, как
и что можно выразить изобразительным искусством.
Написать стих или прозу, сделать фотографию или спеть можно (да и нужно) не о
прошлом, а о настоящем, открывающем будущее. О том, как должно быть. О том, что
иначе и не может быть. О том, что имеет место быть. Конечно, многие пользуют
рефлекторный жанр во всём, но это их проблемы.
Тогда и наступает то бегущее мурашами по коже очищение-понимание, так
напоминающее шум капель по листве.
Я раскололся приближающимся веком на несколько однотипных квартир, набитых
фальшивыми ёлками, украшенными пластмассовыми тазиками с оливье, вычавкивающими
гимн РСФСР. Сил хватило на концентрацию и отказ, а также на осознание желания
встретить инкремент года на свежем воздухе с теми, кто пожелает.

18.01.2001 19:30
..я вспоминаю себя утром субботнего дня. Скорее всего на дворе весна, может
ближе к лету. Субботнее утро (в данном случае это скорее день) всегда лучше
воскресного, потому что все учебные дела можно сделать завтра, а сегодня ты
принадлежишь сам себе, вместе со своими тайниками, друзьями-соседями, кино за
10 копеек, тающими лужами, промятыми крышами гаражей, пропущенным обедом и
может быть чем-нибудь новым.
Но предчувствие всего этого проговаривается тобой уже когда ты смотришь - на
сколько увеличилась дырка в тапке, когда проходя мимо кухни тебе в нос
забиваются остывшие молекулы ждущего завтрака, когда рука космонавтом
тренируется в раковине. А я хочу поймать ощущение до этого - сразу после
возвращения сознания из сна. Это физический рай - Солнце пробивается сквозь
дом, весенний воздух рвёт форточку и не надо бояться простудиться, ты проснулся
не от окрика мамы или пружинного завода, а от сил, накопленных организмом
вдосталь.
И вот ты вслушиваешься в себя, в продолжение сна, не спешащего уходить,
переворачиваешь тело на спину (а в нём всё на месте, ничего не требует
вмешательства - оно совершенно), елозишь ногой вдоль прохладной простыни и
чувствуешь себя в забытом коконе, расширившемся теперь до комнаты, до квартиры,
до вспоминающего тебя двора. Ты знаешь - сегодня мама не скажет идти в магазин
или консерваторию, а предложит "пойти погулять во двор". И ты не заставляешь
повторять дважды.
Я знаю, что все мои действия подспудно направленны на одно такое утро в
будущем, когда мир вокруг опять соединится в звучащей, поющей, вальсирующей,
переливающейся гармонии. И только память не откажет мне там, и постигну своим
участием, что мне было "дорогой назад".
Только как сжимает сердце мысль о срыве с последнего поворота и слабости, о
страшной болезни ангедонии и чёрных дырах вокруг...

24 января 2001
Господи, Единый мой
Слышу звон малиновый,
Рваную холстину я
Сделаю картиною...
Столетию Михаила Ромма посвящается этот показ. После удач в художественном
кино, после многочисленных выпускников мастерских он берётся за
документалистику. Тенденции мирового кинематографа параллельны - художнику
необходим весь мир. Дискретизация любого сигнала приводит к конечности
содержащейся в нём информации, а непрерывный сигнал бесконечен...
Поставить камеру напротив, уйти, не мешать её восприятию мира, не лезть
указаниями, не давать актёрам есть в роли узников концлагерей - что!? не хотят?
где ж взять их? Сценарий написан Богом (или чёртом), осветитель - солнце,
композитор - белый шум, директор - совесть.
Казалось бы, месяц взаперти у киноархива, нашего и трофейного, километры
пятнистой эмульсии. Лежали двадцать, тридцать лет, ещё пролежат. Нет, он
протирает железные диски тряпочкой, извлекает перфорированную историю, сажает
монтажную группу рядом,заправляет в фильмовой канал и просветляет пятьюстами
ваттами своего гения. Гения, повернувшегося к зрителю закадровым голосом, но
этого достаточно.
Я вижу зло. Я вижу его три часа кряду. Я ни секунды не сомневаюсь, что это зло.
Я забываю теории, практикумы - я вижу зло. Оно ширится дальше границ Германии,
СССР, Шара. Оно длится дольше 33-го года, 45-го, оно уходит вглубь в обе
стороны - хватит на несколько веков. Оно спрессовывает все временные и
пространственные слои в люминофор перед глазами. Оно здесь и сейчас, оно
ОБЪЕКТИВНО. Глаза не выдерживают - застят мокротой изображение, спина не
выдерживает - прогибается мурашками, желудок не ыдерживает - отторгает массы.
Душа не выдерживает - попадает в ад.
Голос лишь направляет падение, пара фраз - срываешься ты уже сам. Ты никогда не
окажешься там. Ты знаешь это. Тебе тепло и уютно. Но вот ты кричишь "Хайль!",
вот тебя треплют по щеке кожей, вот ты доброволец. Вот тебя фотографируют в
профиль и в анфас, потом так же через месяц, глухой и голодный месяц, в ряду
таких же, нагих евреев, ещё живых пособий по анатомии. Вот ты роешь яму самому
себе, закопав предыдущих, вот смотришь в дуловые отверстия, вот тебя сгребает
экскаватор. Вот тебя заталкивают в толпу и открывают газ, вот кладут в середину
штабеля и поджигают, по тебе капает постный жир и ты уже меньше. Вот загоняют в
амбар, задраивают окна, вот тебе уже жарко, что раньше, кожа или волосы?
Господи, сколько же можно умирать! И всё под треск камеры. Господи, как у них
ещё много плёнки! Господи, мы искупляем Люцифера!
Меня сворачивает в эмбрион и трясёт. Это нельзя осмыслить. А он продолжает, он
просто ворошит архивы. Переходит на современные шестидесятые, но ты уже другой,
ты веришь ему, ты видишь Сегодня - тебя опять тошнит.
Ты жаждешь продолжения такого видения на мир, ты не хочешь возвращаться к
полуулыбкам встреч, прогулкам, ложным раздваиваниям личности и достижению
мнимого комфорта. Но он закончил, оставив тебе намёк на собственные силы.

9 февраля 2001
..принято было сидеть за одним столом и принимать пищу. Но дети - братик и
сестричка - заигрались и не слышали окриков распорядка дня. Игра была настолько
весёлой, что ужин задержался на полчаса. Когда наконец-то по тарелкам было
разложено, фантазия детей не унималась. И вот одна шутка настолько развеселила
мальчика, что смех рвался наружу не иссякая, пробивая правила приличия и окрики мамы. И тогда она протянула руку и схватила его за волосы вверх.
Вы наблюдали диффузию двух сред? Вот они в разных пробирках, вот убирается
перегородка, появляются первые взаимные протуберанцы, растворы темнеют и
светлеют, превращаются, наконец, в серую скучную консистенцию. Но это если
среды совместимы. А были ли совместимы безудержный смех и слёзы градом
мальчика? Он не понимал, как эти эмоции могут быть рядом, одновременно,
неразличимы... МАМА!!!...
..однажды папе было поручено накормить детей ужином. Но они снова забыли о
времени и переключались с игровых попыток папы зазвать их в кухню на свою
забаву. Когда за окном стемнело и желудок потребовал истраченные калории назад,
дети прошли из комнаты. Папа стоял облокотившись на холодильник и плакал. Рука
его сжимала половник, опоясывал его чуть ли не фартучек, а кухонный полумрак
скрывал остывшую сковороду на плите и две пустые тарелки.
Этот эпизод обязательно запомнится ПЕРВЫМ ощущением вины, ПЕРВЫМ переносом
ценности мира за свои границы. Дети обступили отца, гладили по рукам и
туловищу, шептали: "не надо"; и быстро-быстро всё съели...

26.02.2001
"...у всех офицеров звёзды на погонах. Правда, у прапоров тоже, но это, типа,
чтоб их не обижать: они все старые и выше головы среднего образования не
прыгнут. Это ж как в школе завхозы! Вот и прут себе помаленьку, и валяются
вдрызг под грибочком последней детской площадки в городке. А офицером тоже
проще простого: закончил училище - и живи себе на казённых благах. Через три
года уже старший лейтенант, потом капитан, а майор - их уже не так много -
почёт. Власть. Сержантики прячутся, бычки меж плит плаца втаптывают. А у тебя
уже животик, у твоей жены тоже. Мафон купите в комнату. А она у тебя будет в
парикмахерской - весь город знать будет. Свой везде. А уж как пацан подрастёт -
папаня полковник! Глядишь в центр переведут. Квартира, само собой. Ну вот тебе
и старость обеспечена, а внуку - компьютер. На кой он - так, баловство, ну
дитям игрушка не повредит..."
"...так, кто это к нам пожаловал? Что? Студент? А что кончил? Бауманский? О-о!
Небось отличник! Ну-у! Давненько такие кадры нас не баловали. А то прям опыт
передать некому. Тут недавно, года три назад, тоже ваш пришёл. Но он в третьем
отделе - у него специальность что-то с лазерами. Так! Значит, располагайся, щас
эту кучу подвину...так, проходи давай. Вот разгребёшь - твоё место рабочее
будет. Можешь радио потише, если мешает. Да тут одна программа всего. Так, я-то
сам из МИРЭА буду, небось и не слышал? А в наше время мы у-ух были, олимпиады
всякие...что, припекает? Да ты окно открой... вот за эту верёвку, сильнее, вот!
Значит, предприятие у нас секретное. Поэтому пока на тебя допуск оформят, пока
то да сё... ну, месяца через два на стенд допустят... пока почитай, что там у
тебя? Ишь, из библотеки, что ль? Интеллигент, это хорошо, сработаемся! Да...
рассказать тебе про нас надо, что да зачем. На нас ведь весь флот держится, так
сказать, вот этими руками, да... я-то здесь с шестьдесят второго, пацаном ещё,
курса с четвёртого... так что с опозданиями у нас строго, смотри! Где
живёшь-то? У-у, да это рядом совсем! А мне приходится с "коньково", как
квартиру дали... Ох-ты, уже пол-первого! заговорился я с тобой! Как в столовую
идти знаешь? Да, а потом направо... придёшь, расскажешь..."
"...это раньше почести там всякие, оркестры, оратор скажет так, что у самого
сердце ёкнет - кого ж закапываю! А сейчас? Не то, чтобы там чаевые (или
гробовые, что ль?), а норовят с землицы вырвать, в колумбарии замуровать, под
лампочками. Лавочка одна на всех - а там тыщи в стенах, к кому пришли,
спрашивается? А так, чтобы листочки смести, цветочки посадить - да не
тряпичные, это уходит. Ну да такие времена... Это раньше родные рядышком, а
счас - в очередь, в конторе решают, куда... То то и оно, как жизнь пошла, что
все сами по себе, так и после не исправишь. А нам что? Мы тоже люди... Теперь
работка всё с цементом больше, оторвали от земли, да на небо не поставили. Вот
и пьём за души наши грешные, а скребком и один управится. Нету к нам уважения
былого, а где ж самим его взять? Эх, Мыкола, да ты не слушай, чой плету по
этному делу... давай-ка, лучше, за упокой их всех в душу... ф-ф-у-у. Вчера,
вон, последнего обслужили по-христиански, твой тёзка, кстати. Да чё побледнел,
нашему веку ещё останется, подцепи-ка мне он того малосольного..."

14 марта 2001
Я сегодня был на Ваганьковском кладбище по одноимённым делам. Сразу у входа
бросилась из ушей поразительная тишина динамиков палатки им. Высоцкого. Неужели
дошло до этих фанатов, что любая песня может замылиться, сколь угодно
талантливая. "Скучно слушать сто раз - надоест даже сказка".
За оградой же чувствовалось необычное волнение критической массы народа. Я
прошёл в глубину, смутно догадываясь о подоплёке скорби. Когда же мой взгляд
вырвал и приблизил старушку у обочины, торопливо собирающую сохранившие форму
цветы с мартовского асфальта, я уже знал имя и фамилию.
Владимир.
Ворошилов.
Я не очень любил его заматеревшую игру, во многом из-за духа стяжательства,
скачущего через игроков подобно наезднику рулетки, всё-таки проросшей своим
естеством именно в центре этого эмоционального круга, и ищущего жертву - как
правило, самого молодого и многообещающего. Но с воздухом осенних могил тело
посетило ощущение всепрощения к умершему-родившемуся. Я думал: слава Богу, ему
больше не придётся ставить сто тысяч на красное, но душу на светлое; смотрел на
скорбящих знатоков, не познавших смерти; воплощался в десятилеточку, заученно
тараторившую "подайте, Христа ради" и не имеющую дома (вагончик, полустанок)
такой дивной штуковины - телевизора, собравшего столько разумных людей у правой
стены колумбария.
"Можете подходить, прощаться", - глубоко произнёс синий жилет "ритуал", и
сделал первое движение лопатой.
Я направился к выходу.
Два шага в стороне шёл Б.Бурда и ещё кто-то. Я на пару минут отождествился со
знатоком, оказавшимся меньше и старше экранного прототипа. Я приехал с панихиды
в Нескучном. Я задержался здесь дольше многих. Я устал...

25 марта 2001
Весна... Первая попытка этимологического анализа, сужаясь, упирается в столб
виселицы. Вешна, повешен по весне...
Жажда сознательности первым делом хочет опровергать стереотипы. Всё чаще по
сравнению с детством возникают вопросы "почему?" И уже демократия хуже
социализма, и Пелевин - бездарь, и, главное, весеннее время года не оправдывает
эмоционального аванса.
Что мы украли у детства? Весна - это капель, больше Солнышка, ручьи, пение
клювов. Это обновление надежд, скидывание грубых шкурок долгожданной линькой,
пробуждение природы ото сна, внутренней и внешней.
Что вдруг оказалось на деле? На том действительном деле, которое сделал сам, и
которое от этого больше не подвержено изменениям. Это вспышка серого вещества
на кардиограмме - навсегда останется в истории болезни дёрганной синусоидой.
Реальность весны - смерть. Как же до этого не допёрли ни в одном преломлении
культуры? Достаточно выйти на (свежий ли?) воздух. Солнце не согрело своими
распрямляющимися лучами землю, но подожгло снег повсюду. Он, сделанный из
негорючего материала - даром, что вода, - лишь оплавился, свернув края под
каждым углом предметов, почернел, источая зловоние примесей, отступил ровно
настолько, чтобы обнажить могилу прошлого года - разложившиеся экскр ементы ,
эксгумированные потери осени, беспочвенную флору.
Веснопляс - танец смерти, последний танец.
Месяц - какое интересное слово, спутник Луны, спокойствие мудрости, сорок лет
пустыни.
Март - вроде сосед по энциклопедии, но это обман. Март - три десятка дней
плача, ад наяву, путешествие в загробный мир, минуя гроб, чужая вина.
Месяц март - самое нелепое словоупотребление. Его не оправдывает даже тайно
найденный дуализм.
Конечно, мозг требует причин возникновения такой сильной антипатии, но тайна
жёлтого месяца заключена не во мне, переходит личностные границы и звучит в
каждом, стоит лишь правдиво прислушаться к желудочным спазмам души...

13.04.2001
И у меня было, бывает всё реже... обычно в коротком сне, в начале ночи, когда
приходят самые глубокие откровения...
.. снилось, что проходит семинар, что у доски - девушка, но не отождествил её
ни с чем знакомым, лишь смотрел, как пачкает она панчики кольцев, с растеряным
видом ища вокруг ответ. И спокойно мне было, словно у доски переминается
родное. И радость взяла меня. И проснулся я в своей комнате спокойным и уловил
мелькающий хвостик сна. Но, словно белая фата, расширяясь и силясь, чуть не
освещая комнату наяву, налетела на меня, укрыла с головой, приняла, посвятила в
себя - Любовь... И не сомневался я, но было так! Ласковою рукой, не
переживаемая до сих пор в самом своём существе, иногда намекающая на своё
существование, коснулась лба и слёзы брызнули с глаз долой, долгие, давние
слёзы. И была та мокрая подушка самой мягкой за всю жизнь. И не посещала так
явно меня более, хоть и ждал её мой глупый логический мозг и назавтра, и в день
недели, и в число, но не забыл её реальности, не сомневался в её всеобщности и
грядущести...

15.04.2001 11:51
..папа как раз вернулся из Геленджика - здоровьем он был уже слаб (сын -
поздний ребёнок) и сказал: "придёшь завтра из школы - покажу кое-что". Папа
всегда поражал находками, играми и вообще формами любви. Мальчик прибежал из
своего второго класса и с криками "показывай!" открыл дверь его комнаты. Она
так и называлась - "папина комната".
Это помещение было точным воплощением внутреннего мира хозяина - полки книг
вместо обоев, верстаки, неоформленные обрезки материалов. Пола было не видать,
будто усеян он был листами трудовой книжки, испечатанными надписями "учитель",
"рук.кружка", "фоткор", "экскурсовод" - да всех и не упомнишь. Часто мальчик
спасался от
гнева мамы за тонким шпингалетом двери, разделявшей миры. Иногда преграда не
справлялась. Но в этот раз всё было по другому - папа смотрел на него
исподлобья, лёжа на спине на полу и раскинув руки. Малый прикрыл дверь - было
непонятно. Что вообще значит смерть для того, кто не попробовал жизни? Всего
лишь нарушен размеренный ход событий. "Бабуль, там с папой что-то...", -
произнёс он. Бабушка посмотрела и со спокойствием и продуманностью бреющегося
мужика вызвала скорую. Ноль эмоций. Мальчик боялся заходить снова, он слонялся
по квартире с камнем ожидания за пазухой - это противное ощущение ледяного хода
событий, который неизбежность (больница, окоп, ночь). Пришла мама, милиция -
взрослые. Они профессионалы своих дел, прямы и циничны.
Странно, некоторые диалоги человек помнит побуквенно с сызмальства. Они
впечатываются в мозг силой энергии эпизода. Так, сынок помнит вопрос погон к
матери: "кем вам приходился покойный?" Помнит и ответ, до сих пор помнит: "да
никем...". Ещё помнит первый стыд смерти, когда на следующий после этого день
был выгнан с урока за дикий хохот. Господи, закрой ему рот, откуда этот ржач,
пусть он
заплачет в этом синем коридоре, пусть дерёт себя за волосы и поймёт, что
потерял в этом мире. Навсегда потерял. И что вернётся ему много лет спустя в
двух снах, да в рассказах случайно встреченной студенческой знакомой отца. Того
человека, которого он не знал, не успел полюбить, не воскресил...

10.06.2001. "Сегодня" со мной
Помню, у Моррисона: город - кольцо смерти, посередине - секс.
Кольцевая линия (самое глупое, попирающее лексику, рвущее противоречием соитие
слов) - начертана коричневым, выбрала себе самый последний, отходный-отходной
цвет, словно предвидя своё будущее - стать сточной канавой для радующихся
спальной жизни, пересекающих её вброд разноцветных ручейков. И вот результаты:
на карте - цвет, выхода (конечной) - нет, на лавках - спят, спустился - в ад.
Немудрено, что людей тянет проехаться лишний раз, вскружить себе голову
нахождением себя, как рыбы на нерест преодолевают реки вспять, люди чувствуют
себя лучше, если им хуже.
Я был бы рад, если бы это происходило от осознания греха, завершалось по
искуплении, но они ведь там живут - их дом родной!
И мне приходится воплощаться: ведь Сталин своим указом не разомкнул цепочку
станций, не прорыл рядышком белого колечка (хороший цвет, эй, метростроевцы -
дарю), лишь стянул садовое подземным.
Смотрите - я пингвин, семеню к айсбергу эскалатора, вор - прислоняюсь дланью к
чужому карману, шпион - подглядываю в чтение газеты, какой? - ну конечно же,
МК, скоро оформят семимиллиардного подписчика...

23.08.2001. 22:08
Когда смолкнет музыка, что ты будешь делать? Просто выключи свет.
О чём это? Это о разбитом корыте, о Егоркиной былине. Это когда ты бредёшь по
лабиринту по одной стенке, чтобы уж наверняка выйти наружу, а приходишь через
большое время к ещё тёплой от тебя же стенке, к отпечаткам молодых пальцев. Что
это значит? Выхода нет, спел за деньги один певец, но, поверь, мне не платят за
письма, не заключают контракта на связку.
В троллейбусе Новороссийска передо мной села пожилая женщина, две её спутницы с
возрастным интервалом в меньшую сторону встали около. Это пятая поездка. Но ещё
с первой в уши бросился акцент аборигенок - от мала до велика они говорили в
спокойной, убаюкивающей манере, как бы утешая "ну и шо? шо ж такого? бывает и
пройдёт". И у меня проходило, и улыбался я им, а потом и окружению, забывая
причину смуты. И две стоящие стали утешать старую, она пыталась возразить, ну,
чтобы услышать больше утешения, елозя в кресле маленькой девочкой, срывая
беспомощный фальцет в детский лепет, и воздавалось ей назидательным, властным
говором стоящих спокойствие видения ситуации.
Я, естественно, не понял вещества проблемы. Не уступая место по старой
московской привычке (сесть последним, но до конца), я впитывал южную интонацию
и вечный аспект проблемы, понятный чужеязыковому иностранцу.
Сзади и сбоку вышли, стоящие сели туда и рядом и уже около меня мелькали руки
сильных и писк слабой.
Южные женщины направлены на контакт. Они экстравертны, много говорят, знают все
цены и сплетни, причём это не неприятно, ты наоборот хочешь подвергнуться их
мягкому ультрафиолету, покрывающему тебя корочкой заботы и участия, сходящей не
скоро, как загар.
("странно, он не берёт трубку" - "может, дома нет" - отвечает южанка. "это
сотовый!" - ну и что, что сотовый, я же говорю, может дома никого нет!". И она
права своим напором, уверенностью знания того, чему нас учили 6 лет, и уже я
сомневаюсь, подгоняю под её ответ решение - может, он забыл мобилу дома...)
И здесь самая бойкая, доказывая телом неправоту слабой, указуя как надо,
задевает меня платьем. Тут же: "ой, молодого человека задела! Ничего?
Нормально?" И внимание на меня, и уже нет горя вокруг, только секс. И ни слова,
что я не уступи л места, а она только что с рынка (на севере - точный вес
тяжёлых сумок и никому не нужная общая стоимость купленного, с ошибкой в
десятом знаке), только желание контакта. Я не могу, не привык! Защищайся, мать
троих детей! Но я по-сыновьи бессилен, я улыбаюсь "ничего", я хочу иметь сейчас
проблему, чтобы она порешила её, но проблема в том, что моя остановка и я
выхожу.
Набродился по центральному рынку, где продавцов - две трети города, но злобы на
скудную выручку нет, разве у приезжих. Тогда и мат и проклятия, но кончающиеся
лишним килограммом, округлением не по правилам всегда в большую сторону.
"Почём помидоры? А огурцы? Того и того по три. А давайте за минус три рубля?
Славно! А сколько пакетик стоит?" - продавец кавказской национальности говорит
жене в сторону - "бир сом" - я расплываюсь в ностальгическом воспоминании, мну
целый капитал в кармане сшитых мамой без выроста брюк - серый прямоугольник,
единицу закромов родины, протягиваю в окошечко на уровне глаз плюс цыпочки -
"одно в стаканчике", и мне насыпают стакан мелочи, ещё десять молочных
радостей.
"Что смэёшься, думал, бэсплатно?" - подозревает кавказец. Я не меняюсь в лице:
"кода лучше было - тогда или сейчас?", и он, поняв меня, решает давний вопрос
однозначно: "канэшно тагда! эх, всё было, торговали славно, и..." Я оставляю
его наедине с молодостью - без меня он бы её забыл. Душевный торг, обмен,
бартер.
И даже первые обладатели мерсов в Новороссийске не такие, как в северных
широтах. Вместо тёмных парадных штанов или тёмно-синих треников на оставшуюся
жизнь и идиотских рубашечных узоров коричневым по чёрному они носят светлые
брюки и оттеночные белому футболки "Diesel". Насколько демократичнее. Стрижка
длиннее - они за волосы не хватают. Прохожу мимо опять с улыбкой - где же
сотовые болтаются? А, вот они.
Съев или выпив очередной стаканчик холода, меняя руку для кровообращения, неся
покупки домой, вижу, поднимая глаза снизу, инвалидную коляску, и её ведёт
кто-то.
В коляске парень, одетый настолько опрятно, что вызывает не совсем уместные
мысли о том, как ему это удаётся, туалет там, шнурки и так далее. Он худ, что
неожиданно - ведь руками он должен вращать колёса своего дома, а руки его
таковы, что в них трудно удержаться кальцию. В коленях лежит пакет с тем же
рисунком, что и у меня, он обращается туловищем назад - он бы рад ехать спиной
вперёд, чтоб видеть везущего, хоть это и опасно. Точнее, везущую: я узнаю в ней
ту слабую троллейбусную старушку, и сейчас она снова не одна, но теперь она
сильная - толкает его вперёд, не смотря на сопротивление взгляда.
Я прохожу мимо, голова вращается взглядом за ними, и я понимаю - нет в этой
трагедии неполноценности её вины, она свята долготерпением, она сильна тем, что
может искупить хоть одного парня в майке с надписью, ни за что, а просто так. А
тот, что в коляске, искупит второго, и не ропщут они, но живут дружно в
осознании своей судьбы.
И я останавливаюсь за ними. Зависть, всё белее, не может задержаться во мне,
меняется стыдом за свой ропот, потом раскаянием, признанием слабости, той, что
никогда не позволит сесть в коляску или встать за неё, которая не даст места
ответственности за другого, которая выключит музыку и отправится в безвыходный
лабиринт жизни, заметая проступающим временем былое видение в никогда не
наставшей новой России.

25.09.2001 23:34
Всё время хочется выглядеть сильненьким, без изъянчиков, пахнущим
одуванчиками или хотя бы труссарди. А мне врач говорит - раздевайтесь, а я все
духи в метро растерял. Метро... Леннон спрашивает - вы выходите? или это всё за
день его жизни? Нет, это не он - я пропускаю бритого ливерпульского рабочего,
поняв его без слов.
Неужели я выучил их повадки с точностью до жеста? А белый бим-чёрное ухо был
лучше - вот и животное стало светлее человека! Правы пророки.
В детстве были душераздирающие меня, некрепкого, стихи про собак: дай, Джим
(Доорз) лапу (ещё этот стих горланила пьяная глотка дяди - я не верил ему).
Вот! Самое светлое в детстве - это стихи про собак. Откуда младенцу знать такое
горе, почему именно на собаках? Что, прошлая жизнь? Одна бежала за хозяином, за
поездом - и в кровь изодраны лапы... гениально - дети плачут, в кровь...
изодраны (вопль отчаяния) лапы (что-то мягкое, своё тельце). И падала с
эстакады моста в реку, навсегда. А он не знал - жил в купе. А другая сука -
женщина преданности - выла на луну по своим утопившимся детям. Но так делали, и
до сих пор топят, на селе, так чего ж писать об этом, почему я плачу? Что за
гений это видел? Что в этом вообще такого, черт! Не падайте, глаза... Потому
что люди не вызывают жалости, они уродливы, ты уродлив. Ты падаешь со 109-го
этажа - ты заслужил это - попал в компьютерную игру и всё! American Dream. А
собаки чище - они святые на фоне людей и в абсолюте, они святы относительно
Бога, а не Бин Ладена, хочу стать собакой, хочу кружить в тепле продавщицы
талончиков в вестибюле, хочу лежать там же, в углу у картонки с наваленными в
кучу, чудовищно большими, сухими и несъедобными булками - но это их доброта.
Хочу ходить за кем-нибудь - а вдруг? замерзать в холодной полосе года, ронять
свалявшуюся шерсть, пить из неба луж, морозить лапу под себя...
А она лежала под диваном.. когда её не стало и когда его отодвинули - на
прилегающих обоях было затмение её собачьей грязью - и пахло "псиной", милой
вдруг псиной, а кто-то произнёс: разбери подставку под миски - а она ей
гремела, как музыкальным инструментом. А вчера я нашёл в ванной на полке
полтюбика шампуня от блох - нет теперь блох. С тюбика улыбалась морда...
Её похоронили в коробке из-под системного блока - символ эволюции. Грядёт
Япония - скоро собаки станут вечными, как батарейки в магазине, только
подкручивай. И слёзы детей будут на батарейках, только маленьких, полвольта...
А я копал полтора часа мёрзлую почву, голый от пота, а она замёрзла и застыла
язык между челюстей и глаза стали смотреть на тот бок, на котором её оставили,
даже если перевернуть. На руках её гулять выносили - ставили на траву, писали и
несли обратно. Неделю. А потом утром я понёс её гулять и она пошла куда-то,
метров 50 - она всё знала, чего-то хотела, наверное, умереть на родине, в
Калининской тогда ещё области, но область переименовали и не стало Родины у
человека. Километров 500. Она не дошла и повернула кругом, ко второму дому.
Машина прижала к обочине - она легла и не встала. Я трогал её, но глаза всё
сказали. Я побежал с ней на руках в подъезд - дверь ударила её по лицу,
случайно, но она не чувствовала - смотрела на меня. Бегом по лестнице, ключ в
замок, глаза в глаза, но она обмякла уже, уже взгляд бессмысленен, уже первая
судорога по телу и к пасти, уже вторая - изрыгивая душу за то, что съела за
жизнь и остановилась...

16.12.2001 13:23
Дорогие мои адресаты!
Как часто вы задумываетесь о вечности? О своём значении в ней? О времени полураспада памяти о проходящих мимо явлениях жизни, этих насильниках серого вещества огрубевшей головной коры.
Предлагаю ступить ступнёй на шаткий Калинов Мостик нашего существования, и тогда через перила вниз станет видна бурная гладь волны уходящих впечатлений. Мы всё равно покинемся, так станем готовы к тому, будущему, факту. Сосредоточимся на разных явлениях пройденного пути, ведь переживать скоропостижные эмоции скоро станет совершенно нечем, да и незачем. Например, на Вячеславе.
Помните время прихода его в нашу группу? Этот м омент совпал с нашим, поэтому мы оказались уравненными в социальных правах.
И в момент начался делёж дружеских портфелей. Мне достался Натаров, потом Стружков, потом уже больше. У вас же сложилась (как именно - вам виднее, я просто не помню) стойкая мушкетёрская четвёрица. Ни для кого не секрет, что основным атрибутом
общения стало всё-таки поглощение спиртосодержащих жидкостей, имеющее неоспоримый минус в своей ограниченности. Сейчас, с долготы шести проведённых лет, я осознал то, что этот способ был единственной возможностью сочетания столь разнообразно одарённых душ. Развитие картинной символики и словесного эксгибиционизма не выходило за край блочно-клеточного листа и оканчивалось снова где-нибудь в стойле. Последнее обстоятельство, хоть и тяготило членов команды, но приводило только к констатации коллективного (у)родства и, в свою очередь, к великой позитивной разрядке. Можно долго перечислять качества и традиции мушкетёров её величества, но логика изложения требует взять производную по икс, определённо лежащего от пяти до сорока.
В силу обстоятельств я чуть не стал пятой лапкой вашего существа, так рядом встали интересы друг к другу, и теперь, после награждения серебряным значком, мне хочется разобраться в вашем феномене с позиции тех ваших частей, которые были обращены в
круг. Я рад, что ваших душевных сил хватило, чтобы не обвинять меня в пренебрежении к мессам, ограничиваясь лишь сомнениями в моей принадлежности к классу пацанов. Всегда хотелось крикнуть: "Эй! Вы же все чертовски талантливы. Вы же гении, IQ зашкаливает. Судьбы глубоки по-русски. Ну двигайтесь вперёд, говорите друг с другом о душевных переживаниях, о своих глубинах - ничего истово злого там нет! Ширьте душу! Крепите дух! Мне же нужно то же самое!" Но, чёрт возьми...

Павел: всегда поражал чувством специфически прекрасного, развитым талантом воплощения образов и словесных изъянов. Действительно может променять свои остро чувствуемые интересы на душевный порыв.

Константин: было ощущение несоответствия культа и сущности (по первому курсу), что приводило в стороннее отчаяние и вызвало внутреннюю необходимость разобраться, что с лихвой и произошло между 4 и 5 курсами и далее-более.

Владимир: обладал сильным нравственно-моральным ограничением, не могущим гармонировать с внешним поведением. Залежи доброты замутнялись неуравновешенностью.

Наконец, Вячеслав: Не скрою, считал его на первом, и, по-моему, на втором курсах самым страшным человеком, способным жить в грехе, как рыба в воде. И поступки его лишь усиливали смутный дискомфорт взглядов в его сторону. Рассказы о сломанных детских унитазиках и другие воспринимались как третий круг ада. То есть ничего человеческого, а это самый страшный случай, когда невозможно искупить вину.

Что-то изменилось после, на третьем-четвёртом, когда из-под маски Вельзевула стала проглядывать трагедия поверженного демона, тоскующего по донизвергнутым временам. Я стал впитывать внутрь, находить минуты общения, заинтересовывать чем-то,
пересекаться. И оказалось, что конфликт больше обычного, самый сильный из вас и, может, из группы (факультета и т.д). Я не знаю его причин, до этого он не допустит, может и рад был бы, да, видимо, сам не знает его истоков. Понимаете, самая
напряжённая обстановка всегда на границе - Ирана ли и Ирака, творчества ли и саморазрушения. Он не имеет путей творчества, его не воспитали в этой возможности (противоположный пример - Кузма) - проявлять любовь в открытую. Он всегда смущается
этого, он со мной всегда скован, недоговаривает, потому что я вывожу его на откровенность, просто по другому не умею. Любое светлое, высокое чувство ощущается в нём как последнее, которое надо сберечь от дурного взгляда, сокрыть. И именно поэтому
нельзя вообще говорить о Снежане, да и вообще у вас это не принято, а все остальные - дуры %банны%, потому как это проще выговорить. И поэтому он завидует Косте, у которого получилось и живёт внутри, а любовь к себе не позволяет признаться в
слабости. Раненый зверь страшен.
Защита от мира держится на силе собственного "я". Слишком рациональный мозг не даёт воли эмоциям и приходится медленно исписывать листок матом (это эталон его эмоции). Тупиковая ситуация.
Он слаб. Вы видите это? Сила - это великодушие, и прощать он, кажется, не научился, всё время всплывает недосказанность и преграды в общении. А я помню, как после дебоша в последнюю селигерскую ночь, не чувствующий за собой вины, он был назван мною говном, за что потом читал мне стихи по памяти и с реальной влажностью глаз. Уверенность походки и нарочитая грубость есть противоположность силы.

Дома у Славы в маминой комнате стоит шкаф с книгами православной тематики. Я не сомневаюсь, что рай, землю обетованную он представляет Небесным Иерусалимом - белая церковь в излучине реки и колокола. И недостижимость этого, бессилие ослабляют
душу, искушают её, приходится увеличивать грех - русская традиция, изобретать суррогат православной жизни, поддержанный вами (дюже, братия, молитва тяжка). Он ищет, срывается, кается, срывается снова.

Едет в Дивеево со мной. Тише воды, я не провоцирую ни на что, он расслаблен, в ладах с собой, мы решаем наши заморочки. Он стоит службу, крестится часто (он в кругу своих братьев и сестёр), падает ниц перед мощами Св. Серафима Саровского.
Конец института, хоть красный диплом отхватить, пересдать что надо, не просто же так выкинуть 6 лет?! Нет радости от этого.
На предзащиту (тьфу) в костюме, на вторую - тоже. Диплом не приносит ничего. Один, в багровых тенях красной площади он поедает ни в чём не повинный беляш. Я не рискую подойти. Нет истины и здесь, что делать? Надо менять всё вокруг, но творить
не научен, и начинается хамство, провокации, проверка на прочность прежних идеалов. А Снежана опять ничего не понимает.
Больно. А ещё эти, - как надоели бесконечные попойки, а что ещё я могу? Вакуум, инферно. Пошли все на...

"..просьба освободить вагоны..." Конечная, опять ждать автобус, а может сдохнуть здесь на лавке, но чтобы сразу, наверняка, чтоб не мучиться опять в этом мире, ни на что не годном мире. Блять, как всё за%бало, как за%бало мне это повторять, лифт, 94, прихожая, опять все спят, кухня, тапки липнут, брат-пидор чего-то разлил, спитой чай, зачем греть? - не поможет, окно без штор, так что сразу видна ночь, стихия, надо ещё позже прийти было, а завтра мёртвая работа, спасающая забытьем, кулак по выключателю, пустой бачок сортира, пустой почтовый ящик, холод кокона лежанки, чёрно-белый сон без снов, брат-2, маленький брат, вот оно - святость упущенной возможности, мудрость младенца, только не растеряй, избеги меня, стань мессией, проведи меня из этой тьмы, потому как истино говорю вам - им принадлежит царство Божие. Амен...

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002