Плетёнка пять пятьдесят

Немолодой уже человек, может быть, даже сам у себя получающий пенсию, работал на почте уже года два, совмещая свободное время с полезным. В его обязанности входил ежемесячный разнос денег старикам своего района и кое-какие формальности с этим связанные. Не желая оставлять типографское прошлое он доказал свою квалификацию тем, что различал номиналы банкнот по запаху, а не по тактильному тиснению волокон - видел он по-старчески плохо.

Работы ему было много: примерно половина жителей офиса была рождена до войны; но зато он управлялся за несколько первых чисел месяца и был волен в оставшееся время вырезать свои деревянные безделицы. Его возрасту льстило внимание, с которым его встречало пусть и великовозрастное, но всё-таки женское общество, а весть о нём распространялась со скоростью падающих костяшек домино, поставленных по соседству.

Почтальон (он произносил это слово в медленном темпе на три четверти) получил в кассе приличную какому-нибудь мелкому банку сумму, расписался на листе, который кассирша повернула к нему ногами, и спрятал сумочку поменьше в одну из двух побольше. Красивый пакет он брал для отвода недобрых глаз (он слышал, были и такие случаи), а одевался неброско, словно собирался на дачу. Он обо-шёл последние три подъезда и везде было одинаково: хлопали двери там, где он уже был, и халаты сплетниц мелькали по лестницам, не боясь простудиться. Он не понимал, как, обладая такой властью, можно стать сухарём и бюрократом (вот, например, собес, или в поликлинике), и скорее чувствовал себя именинником в детском саду, раздающим карусели рук - ковшей и лодочек - принесённые мамой конфеты. Может, конечно, из-за того, что ничего особенного в его работе не было - просто сверить заранее приготовленный паспорт на пустом столе (часто даже делали уборку) с ведомостью и отсчитать число рублей, которое тщательно проверялось.

Он дошёл до верхней площадки пятого этажа. Беготня внизу не унималась и он уже готовился на обратном пути отбиваться от назойливых и вечных вопросов и упрёков ему лично, порождённых обыкновенной завистью. Отдышавшись, он позвонил в последнюю дверь не без опаски, так как подставка с кнопкой была вывернута из стены и, помимо явно оголённых проводов, на него смотрела, улыбаясь нижней кромкой, до сих пор скрытая звонком рожица. Так и было - звука не последовало. Он постучал рукой куда-то между следами умерших замков, которые однажды не открылись и на похороны приходил плотник с отмычкой. Получилось невнятно, тогда он постучал громче и посмотрел в листок, найдя стро-ку без росписи (кто-то до сих пор крестился): Прасковья Ивановна Смирнова, тринадцатого года рождения, триста рублей, восемнадцать копеек.

Он стоял перед дверью типовой однокомнатной квартиры, такой крошечной, что в ней с трудом размещался пожить даже маленький человечек, не говоря уже о том, чтобы протиснуться внутрь поч-тальону. Казалось, архитекторы экспериментировали с планировкой тех квартир, что рядом, оставив этой гораздо меньше положенного. Даже балкон переполз к соседнему окну, где было просторнее, что было видно с улицы как строительный брак. Этот обстоятельство привело к тому, что задуманное при проекте сочетание плит трёх разных цветов, которое при длительном осмотре всей стены превращалось в углова-тое нелепое лицо, чем-то напоминавшее прораба стройки, не соблюлось и теперь строитель ходил с одной залысиной.

По весне крыша дома, случалось, протекала, отчего мозаика плит под козырьком отваливалась крупными кусками, что было иногда опаснее сосулек зимой (их хотя бы можно сосать), и если бы не отсутствие балкона на пути, на нём наверняка бы сложилась причудливая фреска. Рабочий, что выполнял однажды фасадные работы, держась верёвками за крышу, когда завис перед окном кухни скромной квартиры, то ли от яркого света снаружи, то ли само окно было настолько грязным, а в кухне в это время как раз что-то горело, но только ничего за ним не увидел и даже закрасил помимо рам немножко стекла, отчего сделал проём ещё меньше.

Неизвестно, что было внутри самого помещения, однако его хозяйку всё устраивало, по крайней мере, никто не видел, чтобы она жаловалась на что-то. Выходила она редко, может быть, из-за того, что высоко было подниматься, а с возрастом это получалось всё хуже. Когда она спускалась по лестнице, что занимало не больше получаса, то неизменно была одета в чёрные не по размеру (громко шаркали) вален-ки, в пальто глиняного с весенними разводами цвета, скорее всего, сшитое ею самой: уж очень были за-метны швы, кое-где вылезала подкладка, а пуговицы были вовсе посмешище - одна ещё ничего, второй не было, зато прямо по центру туловища плыл зелёный корабль, но зацепился за дно и стоял на месте. На голове всегда был платок, поэтому невозможно ничего сказать про волосы, как будто она однажды повя-зала, да так и забыла про него, а может, обессилела, и не могла растянуть узел и так и спала с ним поверх себя. Выходила она всегда с полосатой сумкой, растрескавшейся от мороза и выцветавшей летом, ручки которой были порваны, а затем связаны как должно быть.

Она незаметно выходила во двор и шла дальше по своим делам, может, за продуктами или чем другим, настолько незаметно, что все, кто бы ни находился рядом, непременно замечали её присутствие, как можно обратить внимание на спринтера, оставшегося на старте, флегматично наблюдающего за уменьшающимися спинами. Дети, игравшие на асфальте в мелок или мяч, нарочно делали вид, что не замечают её, хотя это было как раз нетрудно, и не прекращали игру даже когда она шла по раскинув-шимся во всю ширь классикам, а иногда по ногам попадал мяч, но несильно, так как дети были ещё ма-ленькие, и она не падала.

Престарелое поколение, сидящее на сдвинутых в полукруг лавках, также замечало её поход, но не обращало своего внимания по-другому, нежели дети, - вместо привычного обсуждения прохожего они награждали её пятиминутным молчанием, то есть всё то время, какое старушка шла мимо них, чтобы она не подумала чего. Да и говорить им, собственно, было нечего - она по умолчанию не была принята в их полукружок, оставаясь неинтересной всей кипящей во дворе жизни. Наверное, ничего нового она прив-нести не могла, более того, никто не слышал её говорящей и не знал, как выглядит её голос. Может, она взаправду, как предположила на шестой минуте одна говорушка, была немой и не могла присоединиться к ним, стыдясь своей бесполезности, но даже если это было не так, ей вряд ли мог пригодиться голос, так как обратиться было не к кому, и она постепенно забывала звучание слов, немея от привычки молчать. То же повторялось и на лестнице, с тою лишь разницей, что помимо тишины, отчего старушка могла по-думать, что оглохла, соседи чинили ей физические препятствия, то есть не сходили с места, даже если стояли у перил, и она огибала их, ничуть не удивляясь извилинам пути, словно у неё и дома всё было заставлено подобным образом. При этом они следили за ней взглядами, отлично зная, что она не посмот-рит в их сторону, так как никогда этого не делала, да и трудно было сделать с высоты её маленького су-тулого роста.

Лишь одно животное не притворялось в отношении к ней. Это была кошка цвета пальто, жившая в щели подвального окна, куда не мог залезть ни один сантехник, чтобы прогнать её прочь. По ночам она кричала на свой особый лад, отчего получила от аборигенов прозвище "Алка", но, завидев родную старуху, обыкновенно замолкала, переходя на её немую сторону, семенила следом и, настигнув, тёрлась о валенки. Старуха, напротив, не замечала также и кошку, но та, видимо, знала, чем пахнет, и не верила скупости сиюминутной хозяйки, которая, завернув за угол дома, наклонялась к земле и, отбиваясь от ласк животного, выкладывала из сумки то, что потом исчезало в благодарном желудке. Если бы не худоба старушки, показывающая что внутри, могл о показаться, что она достаёт не из сумки, а из себя.

Однажды те самые дети, так как были ещё маленькие, подобрались к жилищу кошки и завалили ей лаз разными предметами, какие нашли рядом в мусорном контейнере. Кошка кричала с неделю, а по-том стихла, видимо, от усталости без еды. Раза два она напрягалась больше обычного, и тогда мимо про-ходила Прасковья Ивановна. Наверное, именно после этого случая старуха стала подходить (вечером темнее) к помойному баку и ворошить предметы полегче, судя по всему, ища кошку.

Вообще, дети сразу невзлюбили тихую старушку, может, из-за того, что своим росточком она тя-нулась к ним, посягая на их молодость, что безумно раздражало, так как молодость бывает одна. Среди ребятишек выделялась (старше других на целый год) девочка с характером мальчишки, одетая всегда в чистое платьице и очень вежливая со взрослыми. Девочка росла в семье одна и её часто оставляли дома, отчего ей становилось скучно, тогда она шла во двор выдумывать игры. Непонятно откуда она узнала, как зовут старуху, которая всегда мешает играть, когда медленно проходит мимо, и, шаркая, стирает мел во многих местах, отчего приходится проводить линии заново. Чтобы не зря тратить время на ожидание прохожей, девочка придумала повторять ей вслед "параша" много раз, желая заставить её идти быстрее. И хотя Прасковья Ивановна прибавляла как могла, всё-таки вынуждала остальных детей повторять за девочкой. Вскоре играть со старухой стало намного интереснее, чем топтать мел, и поросль, повторяя и вместе и порознь, стала провожать её до магазина, играть там во что-то другое, а затем вести ведущую обратно. Некоторые прохожие останавливались перед вереницей ребят и осуждающе качали головами: "такой старый человек, а чему детей учит". Один раз девочка, так как была самой сообразительной, ос-мелилась и, подбежав к дуге спины, наклеила на неё бумажку (клей держал один мальчик), на которой фломастером, подаренным на день рождения, было написано "параша", только буква "р" смотрела влево - девочка почти умела писать. Некоторое оправдание новому имени придавал запах, остающийся в том месте, откуда уходила старуха и который вдыхали при игре дети, запах просроченных лекарств, сухого пота и мёртвой моли, вывести который старухе не позволяли возраст и отсутствие мыла, как следствие малой пенсии.

Скоро общаться с Парашей стало неинтересно - она даже не сдёрнула записку со спины - и дети, не чувствуя ответного внимания, которое было необходимо, решили проучить её, и снова отличилась девочка, предложившая сломать звонок на двери старушки, чтобы она не узнала, кто к ней приходит, и чтобы перестали приходить, думая, что никого за дверью нет. В подъезде был выставлен дозорный, ко-торый, как только ушёл последний дядька с сумками, за которым вытекли остальные женщины и лестницы опустели, побежал докладывать. Для полома потребовалась толстая палка и такой же мальчик, с одного удара сбивший без того разболтанный кругляш и унёсший его на память домой - он был бережливый и не мог оставить целую вещь без присмотра, когда она была наделена дальнейшим, пока непо-нятным применением.

В соседнем подъезде женщина пекла торт и, заметив, приоткрыв духовку, что образовалась оранжевая корочка, оставила все дела и села напротив плиты, чтобы не пропустить пик вкуса теста. По будням она встречала мужа с оплачиваемой работы и чувствовала себя обязанной ему до такой степени, что ей становилось не по себе, если не пахло ничем вкусным. Она вовремя вытащила противень и поло-жила его на мокрую тряпку, как было заведено, затем пошла открывать мужу, но это оказался всего лишь сын в полроста отца, притащивший грязную палку, которая была немедленно выставлена вон.

На утро был выходной и мальчик залежался на продавленной кровати, так как его любили и счи-тали школьную программу перегруженной, но, может, благодаря некоей алгебратике ему в голову при-шла мысль о реализации комфорта, к чему он тянулся с рождения, так как было видно, что будет толстым. Сын сказал своё чаяние отцу и тот, владея руками, провёл сыну прямо от кровати кнопку вызова мамы, какую (кнопку) тот притащил страшную неизвестно откуда, но пусть побалуется немного, решил папа. Маленький эгоист понял, что вещи становятся старыми от частого использования, и стал вызывать мать по всякому поводу, например, принести велосипедный звонок, потом унести, и так без конца до но-вых будней, когда усталая женщина перетёрла в пыльном месте провод, сказав вечером, что сломалось. Она сожалела, что не родила девочку, похожую на ту, что здоровается с ней во дворе, и не может найти общего со своим ребёнком. Иногда, когда мальчик сладко спал, она приходила к его кровати и прикла-дывала к одеялу своё детское платьице.

Вежливая девочка не понимала чувств чужой женщины и приветствовала её скорее из-за боязни приобрести в будущем несчастье, какое видела во взрослом человеке, поэтому вежливость относилась не к живой, а к эфемерной сущности, в общении с которой, если будешь прилежен, сможешь держаться на безопасном расстоянии. Это не мешало девочке командовать над сыном женщины, ведь у них не было ничего общего, поэтому, приказывая и подавляя его, она делала женщине, а, значит, и сущности, лучше. Кроме того, она была худенькой и завидовала ширине мальчика, прописывая ему физические нагрузки, во время которых дежурила у подъезда, чтобы передавать ему от мамы разные пирожки, которые съеда-ла сама.

Иному могло показаться, что благополучнее девочки детства быть не может, но ей часто бывало грустно, сама не знала отчего, а недавно папа в припадке неудовлетворённости жизнью, вызванном бытовой мелочью (пропал звук в телевизоре), сломал любимую куклу дочери, оторвав ей руку, которой Ля-ля ела, и выломав пищалку из спины игрушечной девочки, отчего та перестала мучиться. Тогда, собрав конечности вместе, дочь отца молча, будто пищалка стояла в ней, вышла из квартиры и пошла хоронить игрушку за дом, где был известный всей округе "лишний" балкон, около которого летал мужик с ведром, опыляя его, но, кажется, не заметил девочку, присевшую на корточки внизу и ставшую копошиться.

Она палочками рыла почву, разрывая иногда червяков пополам и ломая ногти о крепко сидящие в земле айсберги, затем положила сверху пластмассу и присыпала землёй. Но оттого, что девочка была несильной, между отпечатков сандалий, показывающих носками в утопленницу, всплыли волосы и их можно было легко выловить. После девочка пошла переживать за гараж, где оборудовала себе альтерна-тивную квартиру на лето, поставив стул с дыркой и закрепив в тройнике ствола дощечку. Там она начала сильно плакать и не любить себя за это, так как считалась весёлой и сильной и хотела соответствовать, но слёзы текли так обильно первый раз и она, чтобы остановить и забыть про них, села стулом на указа-тельный палец.

Парящий рабочий на самом деле приметил девочку, ещё когда красил гараж, и сейчас она сидела внизу, но была неинтересна и далека, хотя за десять секунд, пока он узнавал её, успел мазануть мимо рам по стеклу и не стал исправлять, надеясь на авось. Он работал целый день в опасных для жизни условиях, вдыхая бензольные кольца и выдыхая никотиновые, получал мизерную зарплату, поэтому спрос с него был невелик. Его так и прозвали "хрюшкой на побегушках". От злости на свою жизнь он стал раскачи-вать порезанный пакет молока, в котором старушка хранила хлеб для маленьких птиц, до тех пор, пока не оторвал его, и тогда упавшие крошки застряли в пакле куклы, где их нашли едоки. Он спустился, чу-мазый, как дьявол, на землю и ушёл на законный час обеда, который должен был организовать себе сам. Проходя через двор к отделу пивных блюд он был окликнут сидящими женщинами, годившимися ему в матери, которые подозвали его и указали на подвальное окно, где невозможно кричала Алка, словно год назад заняла почётное второе, чтобы он, как рабочий, сделал что-нибудь. Мужчина отвечал, что ничего нельзя сделать, что у него нет ключей, что уже не раз пытались достать и пусть жена шваброй пробует, и ушёл дальше, на что женщины не захотели отпускать его из головы и узнали друг от друга вс ё, нап ри-мер, что жена бьёт его сильно, но умеючи, не оставляя следов, что спит он в спецодежде и что однажды съел на спор сырую мышь.

Обвал в кошкином доме случился два дня назад. Она тихо переваривала на дне подвала, когда гром и свинцовые тучи заволокли солнце. Тогда она села пережидать непогоду, но ненастье не уходило. Кошка подошла ближе и, увидев тучи ниже земли, не поняла, но инстинктивно почувствовала капкан и тут же стала надрываться голосом. Так как она только что поела, сил у неё хватило надолго, но даже за это время спасение в лице старушки или в морде большой рыси не приходило и оставалось надеяться на глубину связок. Оттого, что кошка на осмотр была паршивой и нескладной, бог наделил её такими вокальными данными, что год своей жизни она провела в гардеробе музыкальной школы, заглушая рояль, за что её и прогнали. Нынешнее место заточения представляло из себя забытый планом подвала участок, с заваленным для человека входом, по которому проходили несколько труб - в одном углу кошке было тепло, даже если зима, а в другом пахло газом, что начинало нравиться. Везде было пыльно и грязно, так что кошка разучилась умывать себя, ложась прямо сверху. Животное умело кричать по-разному: вначале оно бегало по объёму и мяукало, отыскивая точку резонанса, после стояло посередине, вытягивая чрев-ное "ва-ау", под конец же сидело скрючившись в углу, смотря в стену, и тратило последние силы на не-прерывный стон ребёнка, мать которого ушла с полными грудями.

Продукты, остававшиеся у старухи для кошки, теперь пропадали окончательно и, видимо, чтобы не переводить добро, она вываливала остатки прямо на лестницу напротив тех квартир, где знала, что жили собаки. Она хотела класть на газету, но не выписывала их не только потому, что не было денег, но ещё потому, что кто-то сломал недавно ящик и что, окажись у неё печать, нечем было читать - она оставила в магазине очки, когда несла обратно продукт, завёрнутый в газету. Хозяева не поддержали инициа-тиву повара, хотя и перестали покупать корма, судя по этикеткам, из отборных собак, видя как морды любимцев разносят чужую пищу по миру. Властелин того мира, оранжевая еженедельная уборщица про-клинала новое начинание жильцов и уже хотела присыпать места отбивающим нюх порошком, но ото-шла от гнева, увидев у подъезда внизу машину "скорой помощи" и задумавшись о смерти. Например, муж сорвётся с высоты, если верёвка перетрётся о железо крыши, и тогда что? А вдруг его спасут собаки, - связалось в её голове и она, спрятав отраву за пазуху, начала уборку сверху, где сильно пахло мочой и дверь в последнюю квартиру была приоткрыта.

Почтальон постоял перед дверью минуты две, постучав дополнительный раз, зная по себе, что старики ходят очень медленно, а может, вдобавок, плохо слышат. Он согласился подождать оттого, что это была последняя на сегодня квартира, а также зная, что забрать пенсию можно будет только на почте, и ему, при его доброте, не хотелось по ошибке гонять Смирнову. Когда подошло время, он стал сходить вниз, размышляя, что, пока он не вернёт деньги назад, они будут при нём, словно он их украл у старушки, и его тяготил этот факт, так как он никогда не брал в руки чужого. Он заторопился в кассу, думая, что старушка, не успевшая домой, пришла туда за пенсией, а его нет так долго, и, даже если она пришла, не обойдётся без его помощи, ведь сегодня назначена получка всем строительным управлениям района, а это такие люди, что до вечера копаются, лишь бы день кончился.

Строители законно считали день зарплаты своим выходным, и, придя в кассу всем классом, хотя справился бы и один, разложились на расставленных по краям тёмно-зелёных стульях, положив, кто куда, варежки с дырками в местах, у кого какой палец длиннее, пластиковые каски, поцарапанные на митингах, а некий сварщик притащил даже очки для плавания, показывая, что работать вслепую он не будет; и вместе гремели, как тот самый один, сапогами. Единственное основание для выходного дня могли предоставить объекты строительства, лишённые таким образом неизбежного брака с рабочими. Дома выходили из-под них как невесты - испорченными: щели при ветреной погоде свистели болельщиками, трубы грели только подземелье, проводка была находкой для самоубийц, а звук распространялся со скоростью света, если, конечно, тот включался, и за всё это госприёмщики высмеивали прораба, называя "телом - полуделом", но неизменно подписывали объекты, так как не хотели возвращаться в такие опасные места - у них ещё были отцы.

По дороге, поворачивая за дом и глядя под ноги, разносчик денег заметил кругляш и поднял его с земли. Исследуя новый предмет он нашёл, что, если мять находку в руках, она издаёт тоскливый звук, наподобие короткого рожка, правда, лишь одного тона. Старик пожалел, что не может радоваться вещи-це, как бывало раньше, в детстве, о котором она ему напомнила, но, чтобы не пропадать добру, он решил сделать подарок внучке.

Николай Граник
Начало 02-02

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002