Николай Граник
Николай Граник E-mail

Текст
Дневник
Биография
Письма
ICQ-тексты
ICQ ICQ
На главную

Паттерн

У нас с отцом установились те редкие доверительные отношения, когда разница в возрасте перестаёт что-либо значить, и становится не помехой, но порукой в общении двух, в общем, совершенно разных по интересам и убеждениям людей. Так бывает у старых знакомых, волею обстоятельств разлучённых друг с другом лет десять назад и ни разу не справлявшихся о судьбе другого, но вдруг оказавшихся снова вместе; тогда оба они не чувствуют должного волнения при встрече близкого человека, однако же и не замечают в себе того, о чём можно было бы умолчать в неожиданном разговоре. Их встреча проистекает как бы вне времени каждого из них, и это случайное перекрестье минут запускает ту оставленную когда-то реальность, прикоснуться к которой могут лишь эти два человека в мире; и если некто, знавший порознь обоих, застанет их за оживлённой беседой, он не сможет понять ни сути разговора, ни причин, его вызвавших, и сочтёт это скорее тем недоразумением, которые во множестве происходят со всеми нами и которые мы отказываемся как-либо объяснять себе. При внешнем благополучии наших судеб мы могли позволить не вспоминать друг о друге значительное время, чтобы потом, при обыкновенной случайной встрече где-нибудь в книжной лавке или гуляя по набережной, увлечь другого той мыслью, что занимала тебя вот уже час времени, и которой ты никак не мог найти решения. Тогда второй, словно сам был причиной возникновения задачи, откликался самым деятельным участием, и обыкновенно мы заканчивали вечер дома у одного из нас, вдоволь наговорившись и, если и не найдя ответа, то высказав все возможные предположения относительно решения и осветив задачу со всех сторон так, что она словно бы исчезала, или, по крайней мере, становилась неактуальной.

В этот раз я увидел отца в маленьком сквере в четыре скамейки, образующих ромб вокруг еле сочащегося фонтана. Застывшие посередине рыбы слабо омывали себя наподобие уставших от работы слонов, таскавших толстые брёвна на строительстве укреплений. Отец сидел неподвижно, запрокинув голову назад, было видно, что сон пришёл к человеку неожиданно, когда тот, не подозревая о своей усталости, ещё более усугублял её напряжённой внутренней работой и вдруг начинал видеть совсем не относящиеся к делу картины, каких-то совершенно ни при чём тут старых знакомых, воздушные шары и слышать весёлый повторяющийся мотив, то оставляющий спящего вдалеке, то раздающийся вновь где-то совсем близко над ухом так громко, что спящий просыпается, трёт затёкший затылок и непонимающе смотрит на присевшего рядом меня. Наконец,

- Хорошо, что я встретил тебя! Знаешь, стоит иногда зайти в совершенный тупик, чтобы повидаться с тобой! Средство проверенное, как их (воробьёв) полоскание в луже - посмотри, как они мучаются, пыли больше чем воды! Пойдём ко мне!

Отец жил в старом доме на набережной, окнами на воду, на предпоследнем этаже в маленькой уютной квартирке, слишком удачной во всём, чтобы он мог чувствовать себя превосходно каждый день. Обстановка менялась мало, но интерьер ничем не выдавал своего владельца, казалось, в квартире живут попеременно до семи человек, приносящих каждый день свои неповторимые предметы и ощущения, складывающиеся в итоге во что-то, больше напоминавшее переезд или опись имущества. Однако отец жил один и никуда уезжать не собирался, а в этот раз при входе мне бросился в глаза центральный предмет обстановки - накрытая тканью, по-видимому, картина.

- Купил за бесценок, не мог пройти мимо, словно сам нарисовал её! Смотри!

И я увидел портрет женщины небывалой красоты, сидящей по пояс в раме, как в распахнутом окне, готовой приказать мне оставаться или убираться вон - такая сила жизни была остановлена в этой сущности. Её красота не могла быть названа правильными словами или описанием отдельных черт или их уникальным сочетанием. Более того! Её даже нельзя было назвать красивой, как нельзя определить вдруг прыгнувшее тебе на рукав насекомое: ты вздрагиваешь и долго вглядываешься в ядовитую окраску крылышек и причудливое расположение ножек и хоботков, сквозь непонятные его природные намерения отгадываешь, зачем такому животному понадобились именно такие длинные усики, такой изгиб лапки и кого ест он, а кто - его самого. И вдруг за повседневным натуралистическим наблюдением встаёт ощущение совершенства увиденного, что природа наградила не тебя таким органичным сочетанием признаков, какого тебе не достигнуть никогда, что можно лишь пытаться быть похожим на только что перед глазами, как оно уже скрылось из виду, оставив тебе вечное сожаление и уверенность в собственной ограниченности. Примерно таким был портрет женщины. Она была совершенна и нелепа одновременно, казалось, черты лица её двигались в разных направлениях от идеального и в случайный неповторимый момент времени сложились именно таким, как на портрете, образом, чтобы затем вновь продолжить своё движение. Её совершенство было неоспоримым, как факт сотворения мира, и не ты мог признавать или не признавать её, но она - тебя, и с высоты своего превосходства она казалась чем-то далёким и родным, что было и будет до и после тебя, что объемлет тебя всего и сразу, оставляя себе ещё больше неизведанного. Я невольно отшатнулся от портрета, зайдя ей за спину, чтобы оставить себе ощущение спокойного вечера, но это удавалось всё труднее.

- Правда, на мать похожа? - выпытывал отец, - я сразу увидел!
- На твою?
- На твою! Мою супругу! Знаешь, тот, кто продал мне её, сообщил фамилию художника, и мне уже удалось кое-что разведать! Оказывается, он учился в наших краях лет пятьдесят назад! К сожалению, он прожил немного, я не смог пока найти полного списка его работ; знаешь, зачастую признанный мастер отличается от забытого только тщательно составленной биографией, по которой и находят его потомки! Что ты думаешь - что я предпринял после?

Отец ещё долго перебирал варианты воскрешения прошлого, в восхищении стоя перед портретом: он искренне любил покойницу, чтобы лишний раз не напомнить себе о ней. Я, напротив, почти не помнил её, чтобы сделать маломальский вывод об объективности отца, хотя по фотографиям наверняка можно было бы что-то сказать, и, наверное, впервые отказывал отцу в помощи, стоя перед распахнутым в лето окном и невнимательно слушая возможные варианты поисков. Я не хотел думать о портрете, пусть даже оказалось бы, что предположение отца верно и на меня смотрела моя мать. Что она могла дать мне? Я пытался отвлечь себя видами из окна, словно моё сознание переселилось вдруг на кончик взгляда и без усилий скользило по зданиям и переулкам противоположного берега. Мне нравился наш город, особенно такими, как сейчас, вечерами, когда хотелось, чтобы в недоказанном посмертии меня встретил чуть ли не вот такой же вид из окна, чтобы воздух был таким же вкусным, а солнце бесконечно садилось по течению реки таким же нежным неопасным светом. И хотя над городом начинали темнеть влажные тучи, они не были враждебными, лишь укрывая город от остального мира, делая его более уютным. Пахнуло брызгами. Мне недоставало самого себя и, чтобы уйти ещё дальше, я взял в руки небольшую подзорную трубу. Постепенно подглядывая за миром я находил всё более интересные вещи; я уже видел первые косые струи дождя на западе от города, смотрел, как последние пешеходы сворачивают в подъезды своих домов то доставая, то пряча зонтики назад, как ветер по-кошачьи набрасывается на уличный мусор для того только, чтобы затем ненадолго оставить его в покое.

В одном из окон домов на противоположном берегу я увидел женщину, которая, быть может, раньше и не привлекла бы моего внимания, но сейчас показалась до странного знакомой. Так, задавшись бессмысленной целью прогулки "за глазами", ты заходишь во всё новые и новые районы своего города, из которых, думаешь, выбраться на этот раз будет затруднительно, и радуешься, что нарочно не запоминал пути своего движения, как вдруг попадаешь в место, где некоторые з дания и вывески будто тебе знакомы; и точно: ты уже вспоминаешь, что был здесь не далее, как на прошлой неделе, и план твоего неизведанного путешествия вдруг становится стократ виденным тобою планом города с твоей жирной точкой посередине. Дикий жеребец превращается в кобылу с соседнего двора, и ты откладываешь путешествие до лучших времён. Так и женщина напротив безошибочно напомнила мне когда-то увиденное, совсем вот только что, да вот этот самый портрет в двух метрах от меня! Ошибки быть не могло, как один раз найденное сходство уже не может отпустить, хотя в другой раз ты нарочно смотришь на две вещи, чтобы найти различия, но прежде различий выпячивается такое явное сходство предметов, что с этих самых пор, вспоминая одно, ты будешь притягивать и второе. Я поразился настойчивости, с какой мне предлагалось разгадать тайну портрета; было очевидно, что женщина на том берегу и нарисованная на этом связаны самым теснейшим, но непонятным образом. Я обещал отцу подумать над его вопросом, но позже, иначе я бы не успел вернуться до грозы домой, и вышел на улицу.

Я решил пройтись вдоль набережной, занявшись бесцельным подсчётом гранитных постаментов, равномерно расставленных вдоль реки, пытаясь найти среди них хоть малейшее отличие, но его никак не находилось, и я сбился со счёта и с ног, как принимающему парад военачальнику скоро становятся безразличны проплывающие по стойке "смирно" полки и он, машинально здороваясь со всеми, уже думает о фуршете в его честь, об одном, слишком рябом и смешном солдате, увиденном только вот что, а может, уже о том, чтобы растянуться во весь рост на кровати и забыться если не вечным, то продолжительным сном. За небольшим поворотом мне открылся мост, какого я раньше не видел или просто забыл про него, но какой сейчас был неожиданно залюжен: стояли на самом мосту, облокачиваясь и смотря на воду, на приставленных архитекторами лестницах, а тем, кто подошёл совсем недавно, приходилось довольствоваться набережной; стоящие все были обращены ко мне лицом и спокойно, но уверенно вглядывались вдаль. И я тоже обернулся и увидел красивейший из возможных закат: солнце расходовало себя нещадно, словно истощались его внутренние запасы и необходимо было бросать в топку последнее; но и последнее не могло пробиться сквозь преломляющий тепло горизонт, отчего напряжение света окрашивалось постепенно из розового в сине-багровое. И справа и слева, как в засаде, солнце было окружено уже пролившимися и ещё только налитыми тучами, идущими одна за другой вдаль за солнцем, чтобы скрыть его от нас наблюдателей. И в момент касания тучами диска солнце стало похоже на утопающего где-то вдалеке человека, так что даже не слышны его просьбы о помощи, которому ничем уже нельзя помочь и остаётся стоя смотреть, как вначале уверенный и сильный человек начинает изредка пропадать под водой, а его выныривания, без того ожидаемые вечность, становятся всё реже, так что даже заметен момент, когда человек начинает больше времени проводить под водой, и, наконец, наблюдающим начинает казаться, что на поверхности показалась или голова или рука утопающего, но количество таких наблюдений постепенно сходит на нет, и вот уже собравшиеся чувствуют себя одинокими, хотя утонул только один из них, и долго ещё стоять им в молчании, словно погибли все, кроме каждого из них.

Я редко бывал на том берегу реки, в маленькой, немного провинциальной части города, но сейчас решил вернуться назад другим, чем пришёл, путём. И вот я уже стоял, так и не догнав солнце, напротив уменьшенной копии отцовского дома, но попробовал бы дотянуться! В его окнах горел неяркий свет, должно быть, он читал о том забытом художнике или просто разглядывал портрет женщины, так напомнившей ему прожитые годы. Я знал - он мог заниматься интересовавшим его вопросом так долго, пока кто-нибудь не создавал труд, в котором обстоятельно излагал бы необходимый отцу ответ. Но во всё время поисков само время как бы останавливалось и делало отца полностью сосредоточенным и счастливым человеком, так что даже и получение ответа становилось неким неважным обстоятельством, вроде того, чтобы прерваться на чай, а потом вернуться в остановленное мыслью место. Скорее всего, я хотел помочь отцу, но слишком специфичной была его просьба, чтобы я последовал его методике. Портрет не давал мне покоя совершенно другим образом, и я был готов цепляться за любой факт, но не относящийся прямо к самому портрету! Да хотя бы за мелькнувший образ в окне, находящемся - точно! - совсем рядом со мной, ведь я стоял напротив того места, где увидел странную женщину.

Свернув с набережной, я углубился в действительно незнакомые мне кварталы, застроенные слишком хаотично, чтобы я мог придерживаться хоть какого-нибудь умозрительного плана; я двигался буквально на ощупь, потому что сумерки обогнали сами себя внезапной прошедшей невдалеке грозой, а освещение в этой части города было редким и более поздним. Не зная наверняка, я двигался поразительно уверенно, как если бы, уже найдя и поговорив с той женщиной, шёл обратно к набережной. Пространство вокруг меня постепенно сужалось, стены проходимых домов становились ближе и уже не открывали мне новых вариантов маршрута, так что выбирать не приходилось. Наконец, проходя по небольшому радиусу, я ощутил две тени за своей спиной, бог знает, шли ли они нарочно за мной, как, может быть, принято в этой части города, или это были прохожие наподобие меня, спешащие домой или заблудившиеся схожим со мной образом; во всяком случае, такое соседство было мне неприятно, и я ускорил шаг, оставаясь в рамках спокойствия, но и тени не отставали. Передо мной открылся двор-колодец, отгороженный со всех сторон достаточно высокими тёмными стенами; и хотя светящихся окон было крайне мало, это и помогло мне узнать то самое окно, какое я наблюдал всего час назад, горевшее сейчас прямо надо мною по ходу моего движения. Не раздумывая долго, подгоняемый неизвестностью и спереди и сзади, я направился к плоской до незаметности металлической двери подъезда и вошёл внутрь.

Шагов за мной никаких не последовало. Глаза, привыкшие в темноте, показали мне слабо освещённый холл, видимо, являющийся общественным местом, чтобы быть хоть как-то убранным или заставленным чем-либо. Ничего, кроме голых, выкрашенных в два цвета, как горизонт, стен и нескольких дверей старого образца, расположенных хаотично по периметру холла. Мною овладело если не отчаяние, то предчувствие непредставимых трудностей, в самом деле: если за каждой из этих дверей будут подобные холлы с очередным ветвлением прохода? И разве могут быть открытыми все двери там, куда может зайти первый посторонний с улицы? Я почувствовал такую знакомую мне робость, когда видимая простота возможных действий приводит к ослиной невозможности выбрать между двух одинаковых кормушек. Преследуемая мною цель вдруг показалась мне эфемерной и даже ничтожной; словно прогнав из головы случайный хмель, я стал корить себя за то, что очутился там, где в здравом рассудке уж никак не мог очутиться. Стало по вечернему холодно, как в неродной земле, и мне оставалось либо как можно быстрее возвращаться назад, пока не совсем стемнело и не забыта дорога, либо найти в себе силы и продолжить поиски, так необходимые отцу и мне, и значит оправданные. Я попробовал ближайшую дверь ко мне - она отворилась бесшумно и показала длинную узкую комнату, прямо у двери стояла тележка, по-видимому, для перевозки больных, с наскоро откинутой простынёй, словно кто-то только что, а может, и очень давно, проснулся и убежал. Рядом с тележкой стоял жестяной таз, в который было набросано каких-то предметов красного и непонятного цветов. Больше в комнате ничего не было, в том числе и ведущих далее дверей. Вторая из холла дверь открыла мне складское помещение, слишком маленькое, чтобы заинтересовать меня, только одна из стен которого была сделана в виде стеллажей с набросанными на них вповалку всевозможными предметами; было видно, что никакого учёта тут не могло быть, а помещение попросту захламлено какими-то рулонами, ботинками, и всякой мелочью, какая собирается где угодно, если достаточное время ничего не убирать. Я прошёл дальше, открыл дальнюю дверь холла и увидел, как м не пок азалось, небольшой цех какого-то предприятия, где за партами в несколько рядов сидели немолодые женщины и работали на швейных машинках с ножным приводом. Мне показалось, они не столько работали, сколько набирались опыта и мастерства, слушая кого-то, наподобие учителя, стоящего ко мне спиной, которого, впрочем, я не видел, обнаруживая его только по внимательным взглядам женщин, ненадолго отвлекающихся на меня и снова пытающихся изобразить на материи замысловатый шов. Видно было, что я нарушаю их устоявшуюся дисциплину, хоть это и безопасно для них, скорее, они сами не хотели отвлекаться от начатого дела и всячески показывали учителю, что внимательно слушают его. Наконец, одна из женщин, сидевшая ближе всех к выходу и казавшаяся очень красивой, испросила разрешения ненадолго выйти из цеха и направилась ко мне. Она была совершенно не похожа ни на портрет, ни вообще на кого бы то ни было из виденных мною ранее женщин, но в то же время была одним из тех лиц, какое, встретив, ты припоминаешь, что уже видел однажды, но, сколько бы ни силился, не можешь угадать где, но доверяешь своему ощущению и строишь новое знакомство как возобновление старых отношений. Женщина смотрела на меня так, словно бы и моё лицо было ей знакомо, более того, словно ей было известно о моём приходе и даже о цели его, скрытой от меня самого, о которой она и собиралась поговорить со мной:

- Молодой человек! Я вынуждена предостеречь вас! Вы слишком молоды, чтобы сразу и без оглядки верить мне, и ваше право не слушать меня совершенно; но, простите, кроме меня здесь вряд ли кто будет разговаривать с вами, а если кто и захочет это сделать, вряд ли у кого это получится лучше моего! Верьте мне! Вы слишком отличаетесь от всего, когда-либо виденного мною, и это даёт мне право понимать, кто стоит передо мной. Такие гости слишком редки, чтобы я могла так просто отпустить вас, не сказав главного! Я прошу вас - прекратите ваши поиски! Я понимаю, вы проделали долгий путь и даже устали, но это ничто по сравнению с тем, что вы ничего не найдёте! Представьте себе, что вы - заядлый рыбак, отправляетесь на озеро с полным набором снастей, у вас есть и различные приманки, и удочки, и даже кое-что запрещённое, но вы понятия не имеете о местных особенностях природы, о её уникальных свойствах! И вы будете сидеть на берегу час, другой, и то ли рыбы в этих краях нет вообще, то ли всё уже выловили до вас, а то, быть может, рыба сама сторонится таких явных опасностей, но только вы точно ничего не поймаете и вернётесь домой, как бы и не уходили вовсе! Более того, я скажу, чтобы вы не ходили на это место и во второй раз! Вы можете поймать совсем не то, что ожидаете, а это, поверьте, намного хуже, чем если бы вы снова ничего не поймали! Прошу вас, возвращайтесь домой как можно скорее! Скажите, вы помните свою мать?

- Я... нет, не помню... точнее, практически не помню, но в последнее время я часто, в моменты крайней усталости или, наоборот, только что проснувшись, вспоминаю, если это можно так назвать, одно событие, какое могу связать только с самым ранним детством и общением с матерью. Вряд ли это прямое воспоминание, скорее, это образы или даже ощущения, которые, когда приходят, в свою очередь вызволяют из глубины воспоминания о тех самых событиях, каких я уже не могу осилить, но какие, тем не менее, знаю, происходили со мной; это похоже на то, как если бы я находился в кабине лифта и ощущал любое его перемещение вверх или вниз, моменты остановки и начала движения, разные степени ускорения и вибрации, в общем, мог бы описать происходящее внутри, но понятия бы не имел о том, что происходит снаружи и является причиной движения лифта и его следствиями. Часто я вижу, как маленьким иду по летней дорожке по направлению к морю, вроде как я нахожусь в пансионате или санатории, но я спрашивал - всё детство я провёл в городе, и вот уже впереди заблестела вода, и многие уже купаются там, дети и взрослые вперемешку, но как только я убыстряю шаг, гравий дорожки становится неровным и я падаю на него вперёд ладонями. Из моей коленки сочится кровь, красное на грязном, скопившись, она тонкой струйкой начинает стекать по голени, а я стою в растерянности от запаздываемой боли, от падения, от того, что теперь о море можно забыть, и вдруг кто-то, скорее всего мама, поднимает с земли подорожник и мягко прикладывает его к моей ноге. Расхотев плакать, я смотрю, как кровь высыхает на мне и больше не течёт, коленке остаётся всего лишь маленькая царапина, и кто-то, скорее всего мама, говорит мне, что всё будет и до свадьбы и после хорошо. Я не помню, купался ли я тогда, воспоминание уходит на этом месте. Отец говорил мне, что моя мать была лётчицей, и даже показывал фотографии, где она в лётной форме, он и до сих пор так говорит...

- Вот видите! Вы ничегошеньки не знаете о себе, так как же вы хотите узнать что-либо о других?! Вы или навредите себе только, или навредите другим! Знаете, возвращайтесь домой прямо сейчас, пока не совсем стемнело и вы легко найдёте дорогу назад, иначе вы можете заблудиться, а у нас вечерами опасно. Я запомнила вас очень хорошо! Я передам.

27-31 мая 2003

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002