Новая архитектура и новые русские
(старый текст)

А когда человек оказывается наедине с собственной свободой, он сразу начинает доставать из себя наболевшее.

Крутой парень садится за письменный стол и начинает, типа, городить себе избу, чисто. А образования нет, он даже школу бросил после восьмого класса, нет специальных технологий, есть какой-то евростиль, вот можно кухню итальянскую зафигарить и кран из платины. Всё это дико сочетается с самолюбием, ведь делают "архитектуру" исходя из собственного самолюбия, нечем не организованного. Профессиональный архитектор никогда не слепит такого сумасшедшего дома, бесхозного и неряшливого. Мы не можем сказать, каков стиль архитектуры сегодня, потому что её нет.

Это те же самые воздушные замки, которые каким то образом и чудом вдруг реализовывались, замки из песка. Как детишки ведёрками шлепают по песочку, так все это нашлёпывается из кирпича.

Они же достаточно молодые люди, по-быстрому выросли, по-быстрому деньги сколотили на этой ситуации, по быстрому у них вкус проявился. А архитектура это не быстрый предмет, она возникает как накипь, как бурление. Лава идет и застывает, так и эта архитектура, она выразила целое поколение сумасшедшей скорости и застыла острыми, колючими, закругленными архитектурными состояниями. Поэтому она производит впечатление странноватой дикости. Плывет утюг по реке - вот что такое новая русская архитектура. Вот ему хочется, чтобы утюг плыл, он и делает утюг, а не корабль. По реке плывет утюг из села Кукуево, ну и пусть себе плывет, железяка хуева. Вот он и живет в этой железяке хуевой. А зачем он её сделал, бог его знает. Он делает дом не в смысле жилья, а просто. Как какую-то игрушку.

Не планируются улицы, не планируются кварталы, не планируются города, не планируется вообще отдельно взятый дом. Главное, чтоб гамбалы стояли, человек с ружьем у входа, винтовка у него, чтоб он ходил взад-вперед. Часовой. У тебя есть свой мавзолей. Он строит себе мавзолей, потому что у нас главная архитектура была, это мавзолей. Человек рождался и шел к мавзолею. Потому что Ленин вечно живой, потому что всякий новый русский хочет вечно жить, для этого он должен построить себе мавзолей, и он строит себе мавзолей. Огромный мавзолей. И будет там вечно лежать в хрустальном гробу, или в хрустальном джакузи. Поэтому он не жилье строит, он строит могильник. Вечный могильник. Египтяне строили пирамиду, а русские - мавзолеи. Эта традиция идет с 20-х годов, когда первый мавзолей сделали. Ведь запрещено было мавзолей иметь, всех хоронили, а тут вдруг свобода. Поэтому пожалуйста, хочешь делай, строй мавзолей, с башенками, с охраной, с видеокамерами, чтобы все было видно, чтобы не дай бог кто-нибудь подсмотрит, украдет, пристрелит. Эти заборы, похожие, скорее, на стены домов. Они с уголочками, с колонночками, набалдашничками. Не отличишь забора от стены, которая пронизана защитой, отделением от внешнего мира, который разлагается, который слишком прост и никак не сформирован, а эта архитектура ярко выражена в своем желании увековечить себя.

Это же мечта, он хочет сделать материнское лоно, и поставить рядом башенку, напоминающую фаллос. Что-то есть в этом подсознательное, либидо, скорее всего. Ему обязательно нужно трубы какие-то сделать, лесенки внутренние, это жуткий организм, живой скорее, не архитектура, а растение, животное. Раньше дома лепились маленькими и нищими, как соты, как улей. Сейчас они растут, как животные, шевелятся, двигаются в своей нелепости. С одной стороны, они вырастают в какую-то башню, а с другой стороны - караван сарай, тяни-толкай, голова одна, хвост другой, а копыто третье, и все это какие-то уродцы-ублюдки.

Это напрямую связано с сексуальным комплексом, с желанием обладать по полной программе, когда ты хочешь расположиться в сексе чрезвычайно удобно, так как ты это понимаешь. А поскольку ты не знаешь, как это происходит, то ты творишь такое чудо. Каждый русский - это сексуально неудовлетворенный человек. Поэтому в первую очередь он делает джакузи. У него джакузи стоит в 50-ти метровой ванне, чтобы он в нее с любой стороны мог запрыгнуть, он в неё попадает, как в матку, и купается там, и блядей туда понасовал, а они плавают. Что делать: и дом такой поставил и джакузи, а счастья нет.

Все "западные" блестки, все лаковые покрытия, изумрудно-розовые, они работают совершенно нелепо в такой плоскости. И ванна, она с подогревом, и моторчики работают, и жжужалочки работают, и массажёры тебя шевелят, со всех сторон щекочат, а времени нет. Сознание хочет долгого секса, а не получается - вот вся проблема.

И этот дом брошен посередине улицы хорошо, как тряпка. Здесь надо сказать о тряпках.

Должен быть обязательно красный кирпичный дом. Это ассоциация с менструацией. Ему всегда хотелось посмотреть на эту менструацию, как же оно течет. Наша родина менструальные тряпки разбросала по своей территории и продолжает разбрасывать. Он имел бабу, а менструация от него всегда пряталась, причем бабу, которая только в рубашке перед ним появлялась и вообще ноги не раздвигала никогда. Прятала все. Поэтому ты член там всовывал-всовывал, в заборную щель, тайно. А сейчас все проявлено: он менструацию построил и её охраняет.

Но и здесь несколько комплексов: с одной стороны он хотел бы менструацию видеть, а с другой - хотел бы подсматривать в замочную скважину, как же это там все происходит. Поэтому он ставит десятки видеокамер вокруг дома. Понаставил десять видеокамер и десять телевизоров, и подсматривает. Это называется вуайеризмом. Он подсмативает, а что же там на улице происходит. Спрятался. Архитектура его спасает. Поэтому он в архитектуру переносится. Вот он строит-строит дом и вдруг обнаруживает себя в том, что он построил. Он комфортно чувствует себя, он построил то, что он хотел. Делаются маленькие башенки, узенькие, чтобы никто подсмотреть не мог за ним. Ты же в детстве прятался. Он в туалете прятался, а теперь он может зайти в башенку, у него креслице зубоврачебное стоит, и вот он сидит, покручивается, ножки поднял, счастливый такой. Чвок-чвок и нажимает на пипиську.

Онанизм - это возвращение к детству. Когда запрещено, у него получается, а когда баба ножки перед тобой раскрыла - все, она больше тебе не нужна. А ему нужно, чтобы было плохо видно, вот тёха пошла, залезла на мусорник, булку достает, а у него самый оргазм наступает, потому что он видит, как эта жизнь трудно достается, и видеокамеры с удовольствием все ощупывают. И тогда у него все получается. Эта старушка, которая тянется за корочкой хлеба, у нее ручка дрожит, очки падают на бочок, вот тут у него все и идет. И он, опа-а-а, и кончил. Наконец-то. Можно садиться в джип чароки и ехать на работу. Он даже трусики мокренькие одевает, чтобы чувствовать, что с ним это наконец произошло, и джип тоже мокрит слегка.

А ещё он ворует, систематически и во всем. Это оттуда украдет, это оттуда. Тут можно сказать о воровстве как вообще о стиле. Он ворует от любви, от чужого оргазма, от своего собственного. Поскольку все уже своровано, он уже не знает, куда это положить, здесь сам рефлекс хватательный работает. Вырастает дом, рядом гараж вырастает, как замок какой-то. Украл еще кирпича машину, еще один замок построил. Он ворует что-то глобальное. Ему это не принадлежит, а он это хапает, хапает. Он куски от жизни хапает. Хапнул один кусок от жизни, хапнул другой и приляпал одно к другому. И как бы в ворота затаскивает, то камень спиздил, то кольцо какое-то, то кусок хлеба. Зачем это все? И здесь получается и джип, и дельтаплан, похожий на телегу, спутниковая антенна. Он телевизор вообще не смотрит, потому что он подглядывает только, как ходят вокруг дома. Телевизор ему осточертел. Тем не менее, у него тарелка, он может принимать переговоры со станции "Мир". А на хрен она ему нужна? Украсть что-то, из Америки принять сигнал. Потянуть одеяло на себя. На самом деле у него член не стоит. А тарелка все может.

Или пальма какая-нибудь стоит запыленная, африканская скульптура, и тут же пейзаж с церковью, голова слона. Где-нибудь украл. Он в церковь ходит, он православный, у него крест на теле. Медный простой крест. Он играет в искренность чувств. У него цепи будут висеть и крест медный. Грудь волосатая. Раньше у него цепь тяжелая золотая была, а теперь крест медный на веревочке. Последний писк моды.

Чрезмерность в архитектуре связана с неуемностью желудка. Он никогда до этого сладкого не имел в достаточном количестве, пересахаренное пирожное, посередине розочка огромная, 3-х метровая, из сливочного крема. У него губы засалены, то рыбные, то кремовые. Пальцы тоже еще не просохли от икры которую он только что брал рукой. Почему он не ест огурцы ? Потому что он в банку не может просунуть голову.

Он все пробует на зуб. Деньги, женщин. Все. Он жрет, жрет, только и успевает поглощать. И при этом новая архитектура - это своеобразный проезд зайцем, когда не платишь за поезд, а тем не менее красиво едешь, и довольно быстро. Будет проблема потом от этих замков понастроенных избавляться.

А вообще-то от них не надо избавляться. Это памятники.

Кузьма Востриков.
24.3.99. красково

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002