Путешествие

Проснувшись слишком поздно, отдыхая от ночного разговора по телефону, я, как опрятный молодой человек, жутко опаздывая, высморкался, почистил зубы и помыл полы, рассчитанные на обывателя, а за пять минут до выхода из дома вне традиции нацепил контактные линзы. Было темно, на столе томилась колбаса - никакого желания не имею о ней рассказывать - кроме того, что я счёл нужным не есть её, так как страдал испорченным рафинированной жизнью инстинктом самосохранения. Однако последний огонь ещё не потух в душе моей и по радио передали: власть сегодняшнего утра сомнительна. Физически я ощущал себя не очень хорошо и это неудивительно, ведь на последнем чемпионате мира по футболу наша команда выступила из рук вон плохо, а о хоккеистах вообще говорить не приходится. Литература в кризисе, набухают ли почки на деревьях, электричество ушло в землю, лампочка перегорела и висела отдыхая, наблюдая потустороннее. В последние две недели я не имел обыкновения носить трусы, доверяя своей альтернативной манере привлекать окружающих. Поэтический насморк капризничал физиологически. Кухня провожала меня на войну, бабушка ещё совала последние метры колбасы и заботы детства, по проводам телеграфируя моему бессознательному, что скоро рай исчезнет, а ботинки по-прежнему были не чищены и отражали глину. Я залил чай в рот вместе с чашкой и, покидая недвижимость, благословил этот дом, вскормивший меня грудью. Архитектура не возражала. У тополей опадали листья, как в далёком сорок пятом под сталинградом. Дождь почему-то напоминал об отварных пельменях, приходивших к мересьеву во сне, и нежно щекотавших ему пятки, которых не было. Воздух врезал до сих пор целомудренные струи воды в немощность сладкого зонтика. Обеднялись лужи, после прохождения по ним надзора ног. Кто-то разлил кофе на дороге. Я остановился и пригляделся. Кто здесь? Голодные эфиопские дети? Никто не отвечал. От чёрной глади вздымался семейный дымок, повергая меня в ответное гостеприимство. «Добрый день!», - сказал я на всякий случай и встал на колени перед напитком.

Напиток не реагировал. Мимо медленно протрясло экскаватор, ищущий рельсы. Вспомнив соседскую девчонку Лолиту, я перекрестился и нагнулся к луже. Кря, сказала жаба, вздор, подумал я. Воображение разыгралось. На дне я увидел таблетку и ткнул её пальцем, отчего она сразу рассыпалась на мелкие кусочки и сказала: «Ох.». Ничего страшного. Я встал на ноги и пошёл дальше.

Электричка располагала сном в достаточном количестве, так что я с удовольствием прятался на опухших скамейках и всовывал голову в окно операционной системы. Нужно было спрятаться от случая, хорошенько замаскироваться от судьбы, и каждый шаг вперёд откладывал решительность на два километра. Сначала эти километры были со спичечный коробок, а потом я купил журнал и забыл обо всём на свете. На перроне метро было пустынно, не было подходящей жертвы или я боялся достаточно для того, чтобы отворачиваться. Пока я шёл по просёлочной дороге, встретил немного травы и безутешно вытер ноги ботинок от грязи, которая сровнялась по цветовой гамме с самими ботинками, и я подумал, что теперь всё в порядке, милиционер мне улыбался. В вагоне метро я увидел, как пятна выступили с новой силой, и нежно им улыбнулся.

На станции кузьминки по реконструкции памяти вошла та самая избранница души и села сзади на противоположной к двери скамейке, возле которой я стоял. Всё. Я начал, с одной стороны, пасти жертву, неспешно и расслабленно. С другой - будущее с неистовой силой ломилось в вагон метро, угрожая мне ножом. Она могла в любой момент выйти, так что я и не заметил бы, толпа нахлынула и закрыла её. Но на таганской всё случилось как надо. Я вышел. Вслед вышла и она из другой двери. Сначала мне показалось, что она едет дальше, и я с облегчением вздохнул, воздух был почти чистый и вкусно пах женщинами, которые сторожат метрополитен от беспорядков. Но не тут-то было, светлое пальтишко выскочило из вагона. Ну что? Начинаем действовать? Совершенно пустынный перрон, она, и я сзади. Моя наивность испугалась субъекта, идущего в отдалении световых лет, и молчание

напомнило о тишине в пещерах южноафриканских гор. Вдруг я почувствовал, как подкашиваются ноги, как краснеет кожа и стучится сердце, стучится сердце. «Тихо»,- непомогающе сказал я себе и едва вылавловил её взглядом впереди. Она остановилась в толпе ждущих поезда. Почему двери закрыты? Почему не пришли мастера из консерватории? Скрипки не освежили скрипом? Никого нет, вчера замёрз и кричал. Что тихой струйкой стелется на рукаве? Пчёлы. Ползут вверх, как партизаны. Начитались бродского. Всё равно не выдам тайну. Приходится мёрзнуть, я паук, и вишу на проводе, комната внизу, там люди тащат стол, а может человека. Ещё немножко, и я загрызу их. Напиши на стене, хочешь ли ты, чтобы я впился в их нежные тела?

Тараканы. Возвращаться некуда, обойду ромашку на поляне. «Девушка, можно вам задать необычный вопрос?» Она просияла, но это полбеды. «Задавайте.» «Как бы вы отказали молодому человеку, если бы он предложил вам познакомиться в общественном месте?» Она засияла ещё сильнее! Я почувствовал насущную зрелость и важность вопроса. Руки дрожали. Она будто ждала меня, выражая всем существом: «ну наконец-то ты пришёл!»

А губки, какие фантастические, едва капризные губки! Они не противились. О, цветок яда! Сигаретки ли спрятаны в твоём кармашке. Такая женщина должна курить. Я хочу сказать несколько слов о себе. Увлекаюсь шахматами, культурой Заира и парашютным спортом. У меня есть комната, получаю хорошую стипендию, зарабатываю продажей рекламы, а дальше получу букеровскую премию, чтобы позаигрывать с библиографами. Потом фонтаны и остров в средиземном море. «Вы живете за кольцом?» «Да.» «А где?» «Зачем это? В кузьминках.» «А братики или сёстры есть?» «Есть, братик. Младший.» «А вы не пробовали себя в качестве фотомодели?» «Хотела, но не слишком в себе уверена.» «А на каком курсе учитесь?» «На первом.» «А как вас зовут?»

« Руслана.» Руслана. «А до какого метро вам ехать?» «Добрынинская.» И вот мы вышли на добрынинской. «Вы можете оставить что-нибудь для связи?» Она замялась едва заметно. «Телефон у вас есть?»

«Нет», - она сказала убедительно, так что я поверил и повесил трубку. Нет. Только сейчас я подумал, что у неё на самом деле есть телефон, потому что телефон даже есть у моей соседки, которая работат уборщицей, и от такового обстоятельства писать расхотелось вовсе, не идиот ли я? В энциклопедии по насекомым ответа не было, семья травит на кухне тараканов, которые мешают нам всю жизнь даже на улице, не зря корней чуковский написал рассказ «превращение». Справедливость вынуждает меня перелистывать страничку горя.

Недалеко от неё на скамейке вагона покоилось одиночество с блаженным младенческим довольством, крюком маленького кокетства доставая потолок. «Какая образная ткань её платья»,- подумал напротив меня стоящий старичок и вышел с сумками из вагона покурить. Она была нежна. Никто другой не смог зайти сюда так, вежливо пропуская вперёд улыбку. Я почувствовал, что дома из крана плачет вода, так однажды в далёком детстве проснулись во мне первые признаки тревожной параллели отчаяния, вызванного появлением трёхлетней соседской принцессы. Парциальное сознание давило вглубь вагона. В её глазах отражался древний египет и уголовный кодекс. Упрекнуть её в том, что я не влюбился, было нельзя. Милые реснички остались где-то посередине прошлого дня, забыв о том, что про них сейчас разговаривают. Я остановился на ступеньках и улыбнулся эскалатору. Лёдность необладания её кожи наложила узор шрама в моей тонущей памяти. Я долго думал, где же лучше себя похоронить. Фантазия для последнего отступления была исчерпана. С первых секунд чувствовалась гарь бессильных тормозов, а хотя здесь мне подсказывают, что это плюшки подгорели на кухне. Каждая плюшка должна сгореть в плотных с ло ях атмосферы, если она уважает чужой труд. Не совсем понятно, куда девать руки, которые дрожат в суставах. Они мешали и звали избавиться от всех остальных частей происходящего. В магнитном поле стационарное остроумие расщепляется на уровни, это печалит учёных, пытающихся склонить иррациональное добродушие природы в свою пользу. Спираль лампочки, нагретой до температуры 6000 кельвинов, забетонированные

безразличием лица, механизм стеклянных дверей, пьезокерамичность шума - всё восторгало цельность смысла сегодняшнего дня. Я почувствовал, что начинаю разваливаться на куски. О гумберт, впервые открывший рыжие волоски подмышки в метро!

В колёсах пружинки стучали очень хорошо. Они сделаны великолепно. В ступнях подошвы начали жечь меня внезапным возвращением к ней. Молекулы давили друг друга, как сок из помидоров на дне рождения. Я начал плакать. Ногу обнаружили при раскопках в австралии. Просто стоять было невыносимо. Почему она не подошла ко мне? Не хватало места? Административный вопрос у меня стоял. Действительно, пространство более не могло терпеть. Оно отторгло ткани моих слёз, неограниченно прятанных в недрах мечтаний о будущем. Как же так? Может подойти к машинисту и вызвать милицию? Я не мог занять все места на сиденьях вагона. Слёзы застревали в полу, старя меня сквозь цинизм непроверенной юности. Женщина поднесла ведро. Ничего этого я не помню. Просто нора движения поезда не могла избавить меня от собственного присутствия. О, милое, нежное существо! Я бросился на колени по возможности вперёд перед ней, но она не заметила этого, однако улыбнулась мне. Я закричал от боли. Все услышали. Какой-то мужчина вёз пиво.

Мне начали пилить кость, боль была страшная. Однозвучно звенело. Она улыбнулась ещё, не для начала. После шторма её улыбки сказать нечего. Отчётливая полиграфическая губная помада прибавляла очертаниям безнадёжную пастель, отчего печаль моя отражалась в соседнем вагоне. Мягкие, тончайшие жемчужины узора прожилок губ её, как на мушиных крылышках, сближали меня с ней на два космоса вперёд. Теперь было ясно, если я не увижу этих губ более, вороне где-то бог пошлёт кусочек сыра.

Честно говоря, я не сразу понял, это по-настоящему, или вживление голографического сна. Как в кинокадрах всё застывшее, только их крутят, и кажется, что плёнка начинает оживать.

Она заговорила так правильно и точно, что я заплакал с новой силой, отказываясь верить в правдивость оптики моего больного зрения. Если бы она сказала, что улыбнётся завтра, этого было бы больше чем достаточно, однако теперь я перестал искать себе место в тесноте трёх измерений.

Белоснежные зубы невозможно раскрасить цветными карандашами любви, которую я в избытке заготовил в трёхлитровых банках, отправляясь сегодня из дома купить хлеба к обеду. Она вышла на таганской, как и я, собирая свою походку в фокусе моего восторга. Быть такого не может, что твоё слово лезет описывать всё. В гжели выпускают горшки потрясающе правильной формы. От напряжения бесконечности тоски, охватившей меня в те длительные минуты, волосы на голове стали тоненькими медными проводками. Я подошёл к зеркалу и причесался. Оно искривилось. И тогда я приблизился к моей навсегда любимой, попрощался, посмотрел на туфельки, слегка накрашенные ноготки и, как человек уже загробной жизни, тяжело произнёс: «девушка, можно вам задать нестандартный вопрос?»

«Задавайте!», - доверчиво и ласково сказала она.

Осень зеленеет, травушка блестит. В новой квартире не желают терять уют, солнце прибивают гвоздиком к стене. В холодильнике продукты. Подниметесь по лесенке, не падайте, идите ровно. Я чуть не забыл выйти при выходе из поезда, однако светофор показал зелёную лампочку и все шагнули. Благополучно перейдя дорогу по несуразному нагромождению белых полос, я увидел перед собой долгожданную дверь гастронома, скрупулёзно раскинувшего парадные стены диагонально закату солнца. Я открыл дверь и почувствовал металлический привкус свежих кондитерских изделий. Как, должно быть, приятно собирать пшеницу по утрам, я стал искать глазами александра ивановича, но никакого александра ивановича не было. Ну и чёрт с ним, решил я, засунув руку в карман за приготовленной монеткой. А тем временем на лице кассира было уже что-то написано, сейчас выпускают много хорошей литературы. Батон хлеба, - попросил я канцелярским голосом и заполучил хороший чек прямо в руки, которые не сопротивлялись.Батон был тёплый и, не доходя до дома, я надкусил его. Хлеб оказался приятный.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002