Автобиография

Говорят, что в момент рождения сердце моё остановилось. Я этого не помню, как не помню свой первый крик. Что я тогда кричал? Группа студентов-практиков с почтенным профессором медицины во главе спасла мою жизнь, желавшую угаснуть в самом начале. Вероятно, этот случай и послужил основательным фундаментом для величественной башни деструктивности, кладка которой в настоящий момент находится в районе 7-го этажа. Хотя тогда, находясь ещё под твёрдой скорлупой непроросшего зерна, она ничем себя не выдавала. С фотографий первых лет жизни на меня взирает изумлённый красотой жизни, очарованный ею малыш, похожий на сына Роберто Бенини из фильма "Жизнь Прекрасна". Тот же радостный взгляд с черными, как две капли винограда глазами, та же несомненная в искренности жизни улыбка. Моя задумчивость пришла ко мне первый раз, когда фотограф в детском саду попросил замереть в такой позе с трубкой игрушечного телефона около уха. Потом пошли ещё более задумчивые фотографии, улыбка исчезала, как призрак неудавшегося детства. Окончательно она исчезла, когда я увидел себя на правах категории В.

Мы жили в одной комнате - я и родители. В соседней комнате, за стеной помещалась моя уже тогда высохшая прабабушка, пережившая собственного сына. Она прорастала из рядов людей, отдавших свою индивидуальность во время гражданской войны. Она прожила ленинградскую блокаду и часто рассказывала, как они ели клей, когда ничего кроме клея и обглоданных крыс не оставалось. Перед блокадой отца её ребёнка замучили в подвалах Оренбурга. Ему не давали спать, в этом состояла пытка. Сохранилась одна фотография перед расстрелом - настоящий, ещё пока живой человек с безумными красными, несмотря на чёрно-белость, глазами и взъерошенными волосами. Людей сумели убедить в том, что мой прадед собирался убить Кирова. Прабабушка успела убежать в Москву, где об этих намерениях не знали. Не знаю, догадалась ли она сама, что ей нужно бежать, или это был проблеск провидения, но результатом оказался мой дед. Дед прожил не очень большую, но плотную жизнь. После смерти ему поставили памятник за любовь к геологии. У памятника до сих пор растут свежие цветы, хотя магаданские ветры не обходят его стороной.

Моим первым воспоминанием явилась смена освещённости на плакате с гномом-переростком, висевшим над моей кроватью. Через некоторое время я понял, из-за чего меняется освещённость и чем отличается познание через разум от познания просто так. Не требуя познания через разум московская олимпиада 80-го года впиталась в меня просто так, через атмосферу уравнивания полов и цветов кожи. Олимпийский мишка оказал неизгладимое влияние на мои представления о светлой и радостной жизни. С того олимпийского года я питаю страсть с огромным помещениям - спортивным залам и стадионам. Символика 80-го - недоауди, стала для меня символом свободы и свежего дыхания. Думаю, что миллиарды всхлипов, окутавших мир в момент отпуска мишки в безвоздушное пространство, размягчили ту часть меня, что находится на астральном уровне. Наверное, когда я умру, я только и буду, что плакать, выливать из себя все слёзы, которые не смог вылить в течение жизни. Говорят, олимпийского мишку так и не нашли.

Раннее детство прошло под знаком страха. Страх сосредотачивался на самолёте, который, по моим прогнозам, должен был доставить ядерную бомбу во время сна. Умереть во сне я боялся, несмотря на то, что это было бы не больно. Американцы в моём сознании, согласно классификации сатирических карикатур прабабушкиных газет, делились на два вида: тонкий бородатый старик-козлодоев в цилиндре и толстый мешок с деньгами в цилиндре и с тростью в пухленьких пальчиках. Вдвоём они налаживали станок для отправки атомных бомб по почте.

Учиться я начал раньше, чем остальные и к первому классу уже знал основы математики и начертательной геометрии. В четыре года уже читал две страницы букваря, которые повествовали удивительную и загадочную историю о путешествии голубого воздушного шарика. Голубой цвет возвращался в мою жизнь много раз: то под видом голубого щенка, то окраской огромного пластмассового паровоза, который я закопал в песочнице так глубоко, что не смог потом найти, то цветом керамической плитки школьной умывальни, об которую меня били ненавистники белых ворон.

Мой отец пошёл по стопам своего отца и стал геологом. Я не пошёл по стопам своего отца потому, что мне не понравилось выражение "идти по стопам".

Школа заставляла привыкать к идее перманентного заключения под стражей. Спроектированная воспалённым сознанием архитекторов сталинской закалки в третьем поколении, она имела внутренний тюремный двор, окружённый со всех сторон окнами-глазами. Много раз, проходя по кругу на прогулки во время перемены, я пытался сосчитать их, но никак не мог узнать начало отсчёта на очередном круге - всё было одинаково, и лица - тоже.

Весь преподавательский состав перешёл в нашу школу из подростковой исправительной колонии, которую закрыли прошлой весной по ненадобности. Они били нас линейкой по рукам и наказывали за проступки. Мы не сопротивлялись, вместо этого стали доносить друг на друга и выстраивать иерархические цепочки. Ненависти было много, но она была плавно размыта по территории всей школы.

Когда мне было 13 лет, один из педагогов сломал мне ногу. Я лежал в больнице и ходил в гипсе два месяца. Мои родители перевели меня в другую школу. Когда я об этом узнал, я долго рыдал, но сделать ничего уже не смог. Новая школа была чистой и просторной. Я очень долго не мог привыкнуть к такому большому количеству света и из-за этого перестал есть. Но новая школа оказала на меня благотворное влияние, хотя меня там долго называли "зверёныш". Сначала было знакомство с одним другом: мы ходили по стройкам и искали там трупы отравленных цивилизацией крыс. Потом к нам присоединилась подруга, потом - ещё один друг и вчетвером мы искали крыс очень долго.

С 1995 по 1999 г. я не прочитал ни одной книги.

Стефана Дорожная. Она прокатилась мимо на огромном асфальтоукаточном катке. Она была в чёрных очках, лёгком летнем платке и улыбалась. Сначала я думал, что она улыбается мне. Так, я взобрался к ней на каток и мы проехались вместе. Только она попросила надеть тёмные очки. Я спросил у неё, где очки. Тогда она вытянула вперёд правую руку и в ладони у неё оказались новые блестящие чёрные очки. Это было удивительным ПРЕВРАЩЕНИЕМ. Я протянул свою руку - очки оказались как раз мне впору. Только ничего не видно - ведь они были чёрными. Взявшись за руки, мы поехали на катке в долгий путь.

Однажды я встретил Кузьму. Он шёл мне навстречу и улыбался. Хотите верьте, хотите - нет, но он сказал мне: "Пойдём со мной". Мы пришли в Красково, там был его дом. Там я познакомился с прекрасными людьми: Николаем Граником, Владимиром Натаровым, Павлом Лукьяновым. Люди приняли меня к себе и отогрели.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002