|
|
Время когда та нить поезда изда река
Рябь ли изменит состав ты ли дождёшься когда
Выбравшись из распадни хочешь признаться внутри
Двое заходят в кино и начинается три
Вот другой ещё пример. Ректор Литинститута Есин как-то на семинаре к слову сказал: - тогда, в 25 лет, когда меня тоже ужасно волновали проблемы смысла жизни, я думал: как же? Я просто умру?
И теперь я понимаю, что тогда меня удивило. Оказывается: его волнение по поводу этих вопросов отошло. Оно прошло. Как девственность, как всё первое,
как каж-дое следующее море всё менее значительно; а все сегодняшние моря совсем уж блекнут (даже обливая сиюмгновенные мыски) по сравнению с той замороженной в памяти первоглазой бескрайностью, в которую ты, сбегая по искривлённой дорожке, вкладывал всю глотку. И сильнее никогда больше ни крикнешь, ни вплывёшь в судорожную женщину
я пишу и понимаю: почему красота спасёт мир - существует такая фраза. Потому что не существовавшее в моей жизни море я сейчас воссоздал из молекул собственных воспоминаний, но я происходил на взрывоопасном пятачке за домом, а сейчас сделал из него море. Также слитность и успокоительность собственного тона для себя заставляет подумывать, что я - графоман. Неспроста у Бродского безвкусица и космические проговоры стоят в одних и тех же строках. Или: совсем уродливы кочевряжистые тексты Хлебникова порой, но после язык-сломаешь-слова Зампредшарвеликого возникают и обесточивают строчки "что жизнь - с копотью спичка на лице счёта, и жизнь моя - только отмычка для двери, за ней - застрелившийся кто-то". И почему-то слова, эта собственная вязь вызывает в мозгу неизменимые процессы, изменяющие только что властвовавшее чувство беспомощности. Образ вызывает следующий, и есть какая-то скорость их появления один за одним, с которой они начинают легко слетать с горных мозгов. Я нарочно думаю о природе вдохновения и умения как о чём-то биологическом. Как бы боясь сглазить её тьфу-тьфу-тьфу божественную природу. И потому ещё, что бог сегодня пересел в шарабан технического прогресса. Техника становится такой разновидностью косного восприятия. Чем-то, что заслоняет нас от каких-то правильных взаимоотношений с миром
сначала я хотел написать о том, что оказывается с возрастом проблема смысла жизни как-то рассасывается. Деятельная долбёжка: машенька, подвиг, отчаяние, камера обскура, защита лужина - владимир создавал адскую машину своего оправдания здесь. Мне дар набокова сейчас кажется чем-то отстранёно удачливым. Каким-то калогатически спортивным. Он неспроста наезжал на достоевского.
Тот, в силу своей сути, лез и лез и не мог иначе пробираться сквозь череду дней, иначе как через мельчайшее обтаптывание человеческих вероятностей. Внутри созданного поля своего языка достоевский создавал облака состояния героев. Некую вероятность с биением вокруг мучительной неразберихи в душе, или вокруг светлохристового болезненного восприятия. Но я не могу сказать, что смысл, выведенный им в братьях и идиоте, смысл, даже если его скрупулёзно прочувствовать, обложившись компрессами газет того времени, поселиться в будущем музее-ныне квартире достоевского, то есть пронявшись кровью его литературы, я не смогу назвать это доброкачественное образование смыслом жизни самогО человека с паспортом Достоевского.
Творчество - древнейший способ человеческого обретения полнокровного состояния. Если неугодно - транса. Когда весь твой опыт, прочитанное и былое, дедушка-память, мама-крик, включаются в производство нового мира. Причём произведение - это всегда лишь состояние. То есть ты сам уже не включаем в его загадочную свастику. И откуда произошли сдвиги смыслов и осечки ритма, а? Ответить получается лишь в момент выхода текста из тебя. Лишь близость к своему вдруг объявившемуся желанию даёт любые верные имена. И весь пафос писателя - сопутствует лишь удачному стечению чувств, и на следующий после законченного рассказа день ты не подпишешься ни под одним своим словом. Тебя будет воротить от натужности, тебе не понравится неглубокость собственных слов, их экстравертная направленность. Но ты себе - уже не судья
стОит не путать: определённость замысла и собственное неудовлетворение тем, что сделал. Первое (замысел) - есть некое обобщённое чувство мысли, шАром пульсирующее внутри тебя, как некая сосудина воспроизводимого чувства. Разочарование же - это и есть тот вопрос внешнего Достоевского, от которого его знобило, потому что в музее знаете сами как топят, а он жил и детей жил с собой.
Почему-то напросившийся вывод более внушал доверие, если бы кроме головы хотя бы из костного мозга или из рёбер шли мысли. Но я материально чувствую, как все слова бухают именно из головы, именно гнетутся между ушами, чуть надуваются и сходятся, делают горячо, не требуют исправления, потому что рождаются не в явной форме слов, а как неопределимая через слова словесная череда, маленькие правильные образования. И я чувствую, как потом слова вываливаются именно через глаза и исчезают в неподвластной глубине страницы. И внутри состояния постоянного выпадания шаров: как сквозь удвоенный биллиард играют на долях полудолях мозга: ту-ту-ту. Четверти квинты квадры квадраты Пи-квадраты черерда бредослов
и я чувствую как я безнаказанно облагодетельствован какой-то само собой со мной сложившейся системой приятия мира, при которой моя полная власть над чувством бессмысленности моей жизни наступает, как только я сажусь и пишу слова о том, что не имею в голове и внутри оправдания своего существования. Как антизаклинание мне кто-то доступил, в меня возможность оправдания …(троетточие) вложил.
Оправдание - вот мечта всех, кто чуть-чуть чувствует больнее среднеокружающих людей. Оправдание почему-то приходит, когда настаёшь писать и никто из любимых людей не отвлекает, не мешает, не лезет, становясь после лишь любимее. Только страшно, хотя я только пишу, а сейчас, хоть и ночь, но по правде - не страшно совсем, но грустно, но опять же: эстетически грустно, а тело - расцвело алыми пчёлами: грустно, что ходячая жизнь в своей насущной проходимости не пыхает смыслом,
но ведь и воздух не видно, когда дышим, всегда дышим и всегда не видим. То есть и смысл - не в тучах же сложена и сияет формула воды, а в её раздёрганной жизни по небу, и смысл таскания ног на работу и с неё и одиночного автобусного страшилища с резиновым запахом посередине икаруса - не как рекламу же или пассажиров развозит смысл, но он его точно точно содержит. Но, чтобы не стать разменно незамечаемым, никак себя не проявляет. И только в маленьком лакмусе (то ли когда сощуришь глаза на бегучий пробег фонарных прожогов, то ли диалог начнётся про долматинцев и почему-то ну почему-то) всеми ожидаемый смысл проявится на столь миниатюрном макете бога, каким я продвигаюсь от контролёра успеть к выходу раньше
23:36-00:38
1-2ноября2002
|
ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА © 2002 | |
|
|
|