|
|
Не хочу писать стихи, как они не глубоки
Вечер выдался неудачным, как обычно. 10 человек спонтанно самовозгорелись, 23 самоубийцы (из них только 5 не удалось спасти), 8 несчастных случаев. Один из них: ма-лолетний насильник поскользнулся и, ударившись затылком о железную окантовку сту-пеней, умер. Трупы доставляют уже непрерывным потоком, в последнее время мы прино-ровились делать вскрытия скопом, на потоке, так сказать. Бумажная работа тоже автома-тизировалась: мы накопировали однотипных заключений и подписывает их по мере на-добности.
Вчера поступила девочка трёх лёт. Сказали, что мать переломила ей позвоночник. Мать пришла вечером за ней в школу, заперлась там с ней в библиотеке, кричала и била за что-то. За стеной сидели директриса школы и учительница, так они даже не шелохнулись: школа-то платная, родителям, значит, в ней всё можно. В три часа ночи мать вышла из библиотеки и сказала, что убила. Директриса и учительница метнулись, померяли несу-ществующий пульс - правда мёртвая. Позвали завхоза, тот тоже померял несуществую-щее - мёртвая. Тогда они отнесли девочку на остановку и вызвали милицию, а когда та приехала - смыли кровь с книжных корешков, так, что и следа не осталось. Милиция не догадалась словно, что девочка мертва не от укусов змей. Но протокол был составлен, подписан, вина была очевидна для всех. Даже понятые приходили и молча кивали на рас-простёртый неестественно труп.
На следующий день приходил судья, постоял немного возле носилок, на которых лежала девочка. Повздыхал, может, и поплакал даже, мы этого не видели. Судья часто приходит перед тем, как выносить приговор, смотрит на труп жертвы. Стоит, иногда по-долгу, вглядывается в тело, будто пытается спросить у него: кто убил? как убил? зачем убил? мог ли не убить? Потом он уходит и некоторое время мы его не видим, и знаем, что ничего в мире не происходит. А потом он снова приходит и стоит, будто запоздалая свои-ми суевериями смерть. Стоит и смотрит, будто река течёт. А про девочку, это не он рас-сказал. Про девочку мы так узнали, и без судьи.
Труднее всего с расчленёнкой: вдруг не так соберёшь, перепутаешь что, а родст-венники потом слюной изойдутся и работать после этого уже не хочется. А если не хвата-ет? Или нет, ещё хуже: бывает, что одна рука свежа, а от второй только кость и осталась. Что тогда? Или вот ещё: поступила однажды карлица расчленённая, с ногой, удлинённой от рождения на двадцать прокрустовых сантиметров. Мы, если бы видели её при жизни или хоть подсказал бы кто, а так, пока голову ломали куда и что, поступило уже столько клиентов новых, что и девать их уже некуда. Складывали в коридоре, по трое на носилки. Карлицу ту мы собрали с большим трудом, хотя и опыта поднабрались.
Убивают у нас больше гораздо, чем сами умирают, это факт, особенно, если счи-тать самоубийц за убийц. Я вот лично как считаю: коли бог человеку самолично жизнь дал, значит ни один из людей не вправе её отобрать, в том числе и он сам. А то как-то не-справедливо получается: у другого человека ты не можешь жизнь отобрать, а у себя - мо-жешь. Нечестно. Что ты - лучше других? Нет, и другие тебя не лучше. Поэтому надо в уголовном кодексе прописать, что так, мол, и так, за совершение самоубийства полагается наказание, и наказание это посуровей назначить. Это неважно, что его после смерти нака-зать нельзя будет, зато, глядишь, почитает очередной самоубийца кодекс уголовный, ста-тью ту, да и одумается. К тому же наказывать можно и за покушение на самоубийство, и за приготовление к самоубийству, и даже, если очень постараться, за мысли о самоубий-стве. И тут, может, нам и работы поменьше будет. Потому что, если кто думает, что нам за каждого покойника надбавку денежную дают или привилегии какие, так тот ошибается.
Самоубийцы разные бывают. Кто сам решил из жизни уйти, а кого довели. Это сра-зу видно. Если лоб белый и губы остановились в шёпоте, значит, человек сам. Такие обычно либо вешаются, либо стреляются, если есть чем. У других выражение лица - из-мученное или на теле - следы от злобных взглядов и криков, их много остаётся. Эти то-пятся обычно, иногда - съедают снотворного пачку.
По трупу много всего можно сказать: как умер и когда, что ел перед этим, что ду-мал последние дни, о чём разговаривал. Недавно поступила одна старуха, нам сказали, что она с собой покончила. Меня тогда удивило: зачем старухе, которой и так считанные дни остались, с собой кончать? Это всё равно, как в тюрьме сидишь и за месяц до выхода по-бег устраиваешь. Потом её занесли, мы посмотрели на тело, и сразу всё стало понятно. Будто вживую увидели, как не спала она последние ночи, как стучала к ней в стенку рав-номерными ударами её сумасшедшая соседка набалдашником от палки-клюки, как муча-лась она, переворачиваясь с боку на бок. Пыталась родственникам звонить, но те её не слушали: отключили телефон. Пыталась в милицию, но те сказали: "Идите спать, бабуш-ка, не до вас сейчас, видите, мы карамору ловим". Пыталась скорую вызвать, но скорая оказалась медленной и не приехала длинными гудками на конце того провода. Тогда она достала книгу, которую читала в девичестве, ещё до того, как замуж вышла, ещё до того, как мужа расстреляли за то, что тот не был повинен в смерти Кирова, ещё до того, как её родного сына хватил (пред)смертный судорожный инфаркт и она похоронила его на сле-зами камня на глазах. Читала, буквы переливались в ряд незнакомых явлений, риториче-ски подталкивая её к самому главному: "выпей, выпей!". Она не послушала, надела очки и отложила книгу. Стук от этого усилился и стал каким-то снежным - глухим и новогод-ним. Старуха приподняла занавесь на последнем комоде и достала пузырёк с последним, что у неё было: "выпей, выпей!…". Она выпила снотворное, немного, только для того, чтобы уснуть, но что-то помешало ей и когда она оторвалась от пузырька, там уже совсем ничего не было. Старушка, сморщенная каким-то потерянным временем, несломленная, но иссохшая, седые, словно лысые родинками, кудри, впалый пах, выбрала из двух: "страх" или "смирение" последнее. Такова была её воля, и груз девяноста лет. Но мы ви-дели, что воля была чистой, без примеси болезненности. Даже тогда, когда болезнь вроде бы брала верх, она смогла сохранить ясность рассудка или того, что было выше рассудка.
Смерть стала кубической в своём проявлении. Даже те, кто попал в пожар или за-горелся сам, ни с того ни с сего, вместо старой позы боксёра, стали больше изгибаться в квадрат или хотя бы под одним прямым углом, будто на них форму примеряли, когда они горели. Я-то думаю, это от того, что всё вокруг квадратным делают: и дома, и телевизоры. Недавно кинотеатр построили, так он снаружи просто на коробку похож, а все в него хо-дят. Как после этого по-другому гореть будешь? Никак. Гробы даже начали делать в фор-ме куба. А недавно я в одном журнале прочитал, "Кремация и монументы" называется, что в скором будущем планируется выпустить специальное, кубическое распятие и вне-дрять его повсеместно. Теперь все будут ходить со специальным, кубическим распятием на шее. А к нам будет приходить кубический священник и будет проводить кубические отпевания кубических покойников.
Сегодня привезли 5 пожарных, 5 милиционеров, 5 врачей и 5 заложников. Все умерли от одного и того же. Мы будем проводить вскрытие, кремацию, захоронение всех в братской могиле, потом эксгумацию, потом захоронение по разным могилам. Работы на всех хватит.
23:30 - 1:00
6-7 декабря 2002 года
Антон Стружков
|
ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА © 2002 | |
|
|
|