На главную
Литературный биг-бенд
страница автора

Сегодня на улице было минус два градуса

Сегодня на улице было минус два градуса. Не много и как раз для того, чтобы задуматься о природе человеческой слабости, о чувстве холода и незащищённости от многочисленности настроений. Четверть века прошло с того момента, как мою мать засунули в машину скорой помощи и отвезли в роддом. Я шёл медленно и что-то у меня было с головой, об этом читал в медицинской карте. Совершенно не хотелось посвящать этот отрывок текста юбилейной дате, но что-то пересилило и возможность извлечь из себя некоторый позитив стала конфеткой, которая на ниточке висит. Я всегда осознавал дни рождения и бессмысленной городости и счастья не испытывал, более того я всегда скорбил. Вот сейчас у нас полон дом людей и мне не хочется, чтобы они узнал об этом сразу. Это как банан есть с кожурой, им червяка насадили на эмалированный крючок и давай. А отстраниться я не могу, мешает атмосфера коллектива, как будто за сипной стулья для ЦК КПСС. Родился в день революции. Звонит мать из Нью-Йорка. Поздравляет, по американски (это значит обывательски по-русски) , самыми здоровыми и незначащами словами, которые только есть в русском языке. Забывает оттенки и от того даже приятно, что нет никакого особенного запаха в её словах. "ЛЮБИТЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ. Говорит мне мать. Любите октябрь и тысяча девятьсот семнадцатый год! Это Сталин сделал из нашей страны заповедник зла. А к революции надо относиться уважительно." Да, я понимаю, как среда и обстоятельства ломают людей. Нужно десять лет потратить, изнемогая от ненависти к чужому государству, чтобы прийти к развороту собственного мироощущения на сто восемьдесят градусов. Мне это показалось страшным, и вместе с тем я равнодушен. Сыновний цинизм. Мать для меня уже в мавзолее. Мы там, за облаками. Вместе со мной. И управлять государством уже нет времени. Я вышел на свет в осеннем 1977 году в день революции. Поэтому я так хорошо чувствую этот момент бунтарства и огромной идеологической ошибки, она словно бы за мной ползёт на веревочке, как маленькая машинка и ненужный груз, который вот-вот подберёт мама. Одну четвертую жизни я променял на собственное тело и на этот текст. У меня больше ничего нет, кроме одной четверти цифр. Не размер, а точность - четверть века. Юбилей в своём роде позитивен. Это праздник общественный и к философии никакого отношения не имеет, потому что пронизан идеологией. Для меня же это не юбилей, а просто красивое сочетание цифр, вот вдруг цифры так становятся друг за другом, что звучат ярче и напоминают о недобросовестности жизни, о том как время незаметно ползет под твоей ленью, обеденными перерывами и меланхолией. Слишком хорошо у меня вспомнить тот дальний отрезок жизни не получится, сейчас слишком мало времени, другой жанр повествования, но я хочу сказать - на меня дышал Советский союз и идея великого. Я непрерывно жил в космосе и сейчас об этом интересно говорить. Это не звучит так же стильно как костюм от версаче, но за томительной простотой глубокая драма. Время ускользает. Мы должны уже чего то достигнуть к двадцати пяти. До нашей смерти остаётся пять лет. И если за это время среди ненужных и забытых вещей, разбросанных вокруг мы не обнаружим и не разовьём нашу литературную идею, нам смерть как творческим работникам. Нам можно не платить зарплату.Я не помню своих дней рождений до десяти лет, внешней обстановки, количества гостей. Это говорит о том, что я жил слишком закрыто и окружаящая действительноть мало меня волновала. В девять лет я с ужасом думал, что мне будет десять. Тогда я начал бороться со смертью и желал успеть сотворить свою идею, о которой знал только в общих чертах. Через пятнадцать лет я теперь занимаюсь тем же самым, и моя детская манная каша ещё не остыла. Возьму соску. Все то же самое за исключением одного. Физиологии организма. Не так подвижно работают ноги, плохо чувствует язык, в сознании налёт тумана, мешающий поворачивать голову на триста шестьдесят градусов за одну секунду. Не так видят глаза и через них просачивается особенное старение. Я сижу на стуле, который немножко протёрся от моей задницы, мы надоели друг другу. Пальцы рук не загибаются наружу в гребешок, как делают музыканты, потому что слишком затвердели суставы. В зубе одна пломба. А всё равно, это как запорожец, ты его только купил, но будет ещё хуже. Механика. И самое гланое в ощущении жизни огромная ненатуральность, как будто тебя катком переехали. Если ты чувствуешь, что что-то не так, значит ты способен к возрождению и твой отсчёт из какой то внешней системы координат. Но ты к ней придти не можешь, потому что ты как Мересьев только ползёшь, потому что только что утопил свою Му-Му. Но ты всё-таки при каждом удобном случае проверяешь свою эмоцию на поддельность. Дух, надеющийся на выздоровление, имеет шанс, если видит себя несколько со стороны. Это интуитивная аксиома. Вокруг много примеров, иллюстрирующих полное угасание при тех же начальных условиях. Если ты постоянно испытываешь себя на новый ракурс, то имеешь шанс остаться во времени. Таким испытанием может оказаться писание дневников, создание научных теорий или сочинение музыки. Ты испытываешь себя временем. Чтобы дни рождения имели место и цену необходим творческий продукт. Тем самым твоя меланхолия уже не имеет права безгранично овладевать твоим пустотелым малодушием. Ты заполнил время собственным высказыванием, которое соревнуется с тобой в живучести. Утром мне звонила Полина. Девчонка из Черноголовки. Я ещё спал и с трудом переворачивал собственный язык на сковородке. Мне слышались обычные слова, в ответ на которые я стремился возразить сонной правдой. У всего поэтической части человечества эти возражения получаются одинаково невразумительно. Чем дальше я говорил, тем становилось хуже, несмотря на то что я приближал нас к проблеме, которую решал. Я понимаю, женщине надо родить. Но в день рождения можно сделать перерыв. В двадцать пять лет можно сыграть во взаимопонимание как в очко, превратиться в Полину-Канта и встать у меня на полке толстой книгой. Но этого почему-то не происходит. Видимо, у каждого свои заботы. Ей нужно мне позвонить, колбасы купить, таблетку запить, а тампоны какие-то плохие. Вот поэтому я досыпаю на кровати какой-то обосранный, будто бы у меня из дружбы вынули Колю Граника, и от меня осталась одна кожа, потому что, оказывается, Граник был скелетом. Полина это электронный будильник который срабатывает точно раз в год в самое не нужное время и выливает тебе на голову метафизическую помою, которая скопилась в межчеловеческом пространстве и точно знает, когда и где найти своего хозяина. Полина непосредственна. Полина тётка. У Полины сотовый телефон, как наручные часы в пятидесятые годы, инкрустирован мечтами о мерседесе которого у неё пока ещё нет. Она идёт на работу в восемь утра и благополучно роняет на дорогу литературные эстетические знания, которые выпадают из левого уха, потому что как раз на правом плече она несёт тяжёлую сумку в своей удивительной как недвижимость шубе. Это я сгустил нарочно, чтобы было понятно. У нас авторов как - если сочными красками не опишешь, так никто тебя и слушать не будет, а здесь задача такая, чтоб донести до читателя своё накопившееся добро, а то самому покоя не даёт, так пусть и вокруг станет похуже, что одному отдуваться. Или вот Анна привезла мне в подарок розы или какие-то другие цветы, я не разбираюсь. Я у неё спрашиваю, ты это мне цветы подарить хочешь? А спрашиваю прямо на пороге, когда ещё волнение, юношество из тебя лезет, когда ты весь брошеный и затеряный в пространстве а тут, оп, цветы. Так она мен отвечает, нет я Майе Яковлевне привезла. Я думаю - что-то тут не то, зачем сегодня Майе Яковлевне цветы. Когда у неё праздники - летом, восьмого марта и в новый Год, а сейчас, что за особенный у ней праздник, о котором знает только Анна? Я соображаю мгновения, но я устаю от умственной напряженной работы, я не понимаю, каким образом майя может просочиться в Анины руки и взять от неё этот букет и почему так соблазнителен он в этот вечер. Я не понимаю. Я говорю, Ань, может всё-таки подаришь? Она мнётся, а мне и пора уходить. Моё время истекло. И вроде бы ты и за бабушку рад и сам не пострадаешь от отсутствия цветов, а что-то не то. Энтропия возрастает - правильное слово. Мы в хаосе, в воздушный шарик дуем, а там вся наша суетность перемешивается, как кофе со сливками. И вот один час в год ты должен потратить на то, чтобы осознать, сколько часов ты уже прожил и отослал в пространство цветов, да не тем адресатам.

Кузьма Востриков,
8 ноября 2002 года,
Красково, 23:05 - 0:35.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002