|
На яблоне висит снег так, что сослепу хочется съесть,
Иду, угибаясь от январских жуков, но один всё же падает в шею,
А ползёт ещё ниже и кажется, что там мокрое яблочко катится
И исполнит желанье такое, что исчезнет любое второе.
Отовсюду спускаются глаза:
небо смотрит, кошка смотрит, автобус смотрит - бензиновая стрекоза.
И подходит собака одна на всех четырёх и держит, как змея на поводке,
высокую женщину (карман на руке).
У озера падать нескладно, как стул, и мир, как дразнясь, небо вверх повернул.
Но где же теперь взять тёплых, как сливы рук, нужно-то пару штук,
только легко сказать.
Трудный и ледяной: лепят меня в три комка,
нос каротиновый врос мальчик с размаху в меня.
Словно меня и нигде больше не повстречать:
только совсем уж вблизи можно ещё понять,
что я совсем же тот, что и всегда живой: я здесь внутри хожу там, где снаружи - лёд.
Там, где настанет край с шуткою позади,
там я бестрашный матрос врос, улыбнув впереди.
Мёрзлый старик, как дед общий на всех людей
что-то чрезмерно близко топает. не ко мне.
Влезшие мне в глаза чёрным, как уголь, углём
острым, как край, углом дети рассыпались в дом.
Я, как песок в часах, чем-то пустынным запах
белою простынёй, свёрнутой надо мной.
Только через столетья, губы не тех принцев
я наконец околею от ледяных гостинцев
от карамелек железных выставленных в аукционе,
будто волшебная флейта. Я протяну ладони
и обниму губами полную до крови льда
флейту на ноточке ля
00:10-1:48
11января2003
ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА © 2002 | |