АСКЕТ

Семирамид возвращался от женщины с работы. С некоторой обречённостью и отрешённостью. Словно лучше чувствовать себя нельзя. Нельзя. Да. Семирамид - человеческий сад пройдённого, того, что поймут, взявшись за руки за ум психологи, биологи, философы, друзья: у каждого найдётся свой понятный Семирамид и вполне доступный, даже неприятие его профессии - тот же оттиск своего понимания. Как в смешном документальном фильме про подделку денег домашними средствами. Старушка матвеевна говорит: - я так понимала, я так видела деньги, я так и рисовала их, мало у меня их. А Семирамид как все обычно - вёл и жил себя сложнее, чем могло почудиться с брезгливой стороны. Он работал мужчиной по вызову, неплохо зарабатывал. Вечером принимал заказ от секретарши по телефону и утром ехал спать с женщиной по адресу к нужному времени. Сколько бы он ни провёл там времени - ему платили "минималку" - за 6 часов, и за каждый час ещё сверх времени. Вызвать его - могли быть разные причины.

На первых пара?х он с живостью всматривался в приехавшую обстановку, в неловкость или привычность жестов женщины. К мужикам тоже иногда попадал, но и фирма, и он сам, и сам бог были против такого соития, поэтому он строго брал оплату и уезжал с поганой душой. Хотя он немного кривил чувством: немного сладко ему нравилось именно с мужчинами спать: там будто он был за гранью разрешённого мира, будто за субтропиками открывалась лиственность ещё плотнее и жарче. Будто внутри вырастала новая живая религия сплошного тела, без страха и оглядки на проклятия и брезгливость и робость и запрет. Но всё же Семирамид был слишком поражён заработанной грыжей принятого и чистоплотности, что просто брезговал и уезжал без почти жалости.

Любил Семирамид молодушек, потому что можно было походить перед ними петухом: какой он опытный жигало, сколько он баб поимел за её жизнь. Но любил - имеется в виду: не юношеское истомлённое прикасание с обмороком всех органов чувств, а любил просто расслабиться и поболтать о жизни своей. О прожитом и ненажитом времени, о своём неосознаваемом таланте, который вот-вот мог бы всплыть, но в такой области, куда Семирамид по работе не попадал. Он раскидывал вольные руки и ноги по аккуратно расстеленной девичьей кровати; девчонка из богатых и впечатлительных, и Семирамид, отпустив на волю детородный запас и честно насладив собой девчонку, набалтывал на чистый диктофон её головы свои прописные истории, шлялся на кухню и пил литровый виноградный сок их холодного холодильника. Он расцветал по-мужски и, вальяжно почёсывая чресла, словно невзначай натягивал там кожу и невозмутимо отдыхал, находясь на работе. Девчонка в боязни поглядывала на мужской мешочек, подходила, брала, спросясь, в руку, и кровяной аппарат Семирамида начинал поступательно расти вдоль и вширь. А он говорил: "нравится? Возьми вот так." И когда девчонка брала в ладонь и боялась взглянуть в глаза и пялилась вниз, Семирамид отточенным усилием изнутри напрягал и шевелил поднятым указателем. Он знал: когда надо приступить к укладыванию девчонки в одеяло, когда надо отыграть отцовскую нежность и добавить немного ругани, чтобы от такого контраста девчонка захлебнулась больше, чем от самого проникновения в её святое место расхождения ног.

Семирамид отрабатывал по наезженной, добавляя личное участие от себя, если видел, что девчонка не скупа. А если настроения не было - просто делал своё дело класса "А" и смотрел по глазам женщины: сколько его продержат. Успеет ли ещё на заказ? Бывало: получалось по две минималки за день. Он был волчьим человековедом и умело подводил встречу к качественной без задиров развязке. Тогда женщина чувствовала себя и лёгкой от пришедшего мужского тела и спокойно отпускала Семирамида раньше, чем можно. Женщины в возрасте и старухи были хуже, потому что тянули точно до минуты и всё находили: как его притянуть к действию, успевали и сымитировать ночной сон с мужчиной, задвигали заранее плотно-синие шторы и прижимались, лаская кожу, заранее предупредив, что его зовут Мирон и что он - муж и не умер какой уже год, не оставил её в одинокой растерянности. - Серёж, спокойной ночи - проговаривала старуха, которую Семирамид перед этим в темноте облизывал по просьбе языком как покойный. Старуха придвигалась вплоть к нему и брала его палец в рот и засыпала на два часа как на ночь. Семирамид пристраивал всегда свою жизнь на работе под чужое желание и мгновенно засыпал на то же время или слушал с внешним вниманием болтовню о работе и Эмме Фёдоровне. Старуха ещё в доказательство звонила ей и разговаривала полчаса по телефону, чтобы Семирамид убедился, что с Эммой невозможно поговорить, она всё воспринимает в штыки. Семирамид отсыпал на работе, гладил, целовал, лежал. Жил в какой-то пелене, наперёд знакомой и неразнообразной. И жил в каком-то условном понуром согласии, не произносимом, но действительном. Будто проложили-таки в космосе бетонную дорогу, присыпали, чтобы не было заметно и пустили людей.

Проработав на фирме десять, больше лет ему стало жалко получать только 40 процентов от выручки. Он захотел отсоединиться и работать целиком на себя. Плохо было то, что по возможным врачам придётся ходить за свои деньги и как искать клиентов? Но были уже проверенные, привыкшие к нему женщины, довольно много, но все их болезни Семирамид знал, перенёс их через себя на всех и всех исподтишка уговорил вылечиться. Так что от ухода сдерживали лишь особые таблетки, выдаваемые фирмой. Таблетки позволяли вызывать устойчивое набухание органа при помощи одной мысли. Это было большим подспорьем, потому что природа мужская каждый день давалась диву на свою востребованность и с удивлением вешала нос, когда было нельзя. А таблетка полностью уничтожала любое возможное подозрение в неискренности работающего: достаточно было наиграть внешнюю страстность и помыслить о необходимом возбуждении, как Семирамиду можно было расслабиться и с напускной страстью на самом деле отдыхать и не пучить в натуге свою мягкую косточку. Но таблетка держалась под именем в секрете и Семирамиду без неё было не обойтись. В первую же неделю он растерял бы наработанную клиентуру. Нужны были таблетки. Семирамид после одного вызова, заранее предусмотрев день, прокрался тихо в коридор офиса к двери и подсмотрел, затаясь, как курьер в пуховике передаёт директору баночку с таблетками. Напрягшись, Семирамид урвал название с этикетки "Стэндбай" и тихо скрылся, не замечен. Стал искать эти таблетки, но о них было тихо, хотя подсмотрел он правильно.

Семирамид продолжал работать по старинке, получая таблетки от фирмы на день, но упорно искал: где их купить. Отойдя на некоторое время, Семирамид находит таблетки и точное описание эффекта в газете. Маленькая рекламка содержит деревенский адрес и имя продавчихи. Сев на поезд, Семирамид доехал вечером до станции и сошёл в неизвестную темноту. Свет ютился около фонаря, и высоту платформы было не отличить от земли, так что Семирамид чуть не рухнул вниз. Пройдя по тусклому простенку, он пошёл по запомненному из газеты маршруту. После окончания забора свернуть направо и идти ещё по улице, отсчитывая четвёртую дорогу поперёк. В небе, когда шёл и жил Семирамид, сияли одноглазые звёзды, и часть луны мелко показывалась в мелких краешках снега, который лёг на всё и лежал как бескрайне заснувший осьминог. Семирамид уткнулся носом в воротник и шёл добывать себе свободу и достаток. Нёс деньги на целую упаковку таблеток и упрямо заполнял маршрутную карту. Он прошёл великаний шест журавля с живой водой, теплее всего сейчас на свете. Семирамид хоть и шёл по небывалому вокруг него месту, каменные шланги чернели под снегом невидно, домик горел окном посередине, но он шёл в рабочем забытьи. За пройдённый день, за прожитые годы, он так поднаторел в усталости и озабоченности, что вечером возвращался домой, а по дороге припоминал смешные повороты сегодняшних бёдер, как он ловко успел в два места и тут же думал о завтрашнем заказе. То есть паркет марки Семирамид держал в голове своё еловое содержание и не поднимал перископ выше. В это же время живший человек Маниил вкладывал свои дни в свою всеохватность, в какую-то вызывающую мечту, пытался отличить день ото дня, боролся за отчётливость восприятия. Но по версии обобщающей смерти рыпанья обоих стремились к одному общему концу. Да Маниилу было ещё хуже: жальче покидать так и не разъятый мир. А Семирамид спокойно являл собой эту обречённость ещё наяву, честный наш человек. Без чувства радости от приближения к дому 16, Семирамид хрустел привычно снегом, закрывая от морозных плёток глаза. Семирамид без желания, а только лишь зная, что нужно приехать, зная, что начнёт зарабатывать больше, без абсолютно сердца, Семирамид проходил у забора.

От стены отделилась и пошла наискосок собака. Семирамид стал её обходить, а собака не давала. Будь она богом, собака бы знала, что Семирамид настолько пронизан усталостью и бесчуствием, что уже готов, лишь бы без боли. Но собака молча исподлобья подошла, понюхала застывшего Семирамида и замерла. Семирамид стоял уже невдалеке от найденного дома и не мог пока зайти. Пока собака не отскочила прочь, но слишком недобро сделав это. Через шаг Семирамида на свет луны вышли ещё собаки и смотрели как Семирамид устал и подорван. Он стоял, и собаки подошли к нему совсем. Семирамид устал, после двух вызовов сегодня; замёрз на одном: все шесть часов дрожал с тёткой под одеялом: лопнули трубы, и он лежал как большая бесчувственная грелка. И ни желания ехать сюда, лишь затвердил, что надо, а желания не существовало. Никакого. Вслед за дыханием и пищей выросла привычка к жизни как к действию, которое бессмысленно не прерывается. Собакам было стыдно начинать, и они, закрыв глаза, повалили человека к себе. Семирамид скорее даже заснул, не чувствуя как его начали и продолжают есть. Он даже не умер от этого.

23:00-1:51
27-28декабря2002

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002