Текст Кузьма Востриков
Биография Кузьма Востриков На главную
Стихи E-mail
Письма
Публикации Театр
Дневник Фото
ICQ Тексты

Биография

Я родился в 1977 году в Нью-Йорке. У моей матери рост 158. По рассказам очевидцев, я дико вращал глазами. Но в противовес у меня был талантливый отец. Видимо, это передалось в сперму. Рождение моё было связано с идеологией, и я находился в воздействии коммунистического вируса, когда на первом году жизни был перевезён в СССР. У меня было очень определенно не в порядке с глазами, не дам соврать, что сразу начало развиваться в специфике мышления. Я скандалил. Я орал. Я рос буйно и меня было много. Меня никто не трогал. Меня интересовали физические явления. В этом возрасте на всю жизнь я был поражён светящейся лампочкой с батарейкой. В три года мать водила меня голым по улице. В 1979 отец подарил мне большой танк на батарейках, вездеход с мотором и юлу, внутри которой были искры. Эти три вещи сильно повлияли на моё развитие. В три года я слушал Джо Дассена и рок-ен-рол. Я брал бобины с магнитной лентой и ставил их на катушечный магнитофон. Мне было три года. Я слушал Боба Марле в 1980. Это был мой любимый исполнитель. Я особенно чувствовал ритм и испытывал наслаждение, когда Boney-M стучали по ободу барабана! Я сделал себе барабанные палочки и стучал по подоконнику. Мне нравились ритмы Боба Марле, это ошибка, что с трёх лет я не развивался как профессиональный барабанщик. Мы жили в Новороссийске. Наш дом и мои родители состояли из метафизики. Атмосфера дома была совершенно неповторимая. Тоталитарный режим уменьшал скорость света. Напряжённость вакуума была настолько велика, что не оставалось ничего иного, как думать о вечности, жить на столетия вперёд. Полная тишина делает все движения отчётливыми. Тоталитарная безысходность режима превращает в философа. Даже у обывателя не было материального стимула, и система ценностей сильно преломлялась. Отстоять в очереди три часа и купить полкило варёной колбасы означало по сегодняшним меркам иметь яхту в Средиземном море. Человек по-другому дышал, и надеялся он по-другому. Я говорю лишь о том, что коснулось меня! Наш дом в Новороссийске был светом во тьме. Воспоминания о том времени очень точно апостериорно анализируются. Тьма была везде, и никто никогда не имел надежды из неё выбраться. Я очень хорошо чувствую Советский Союз. Моё детство прошло под духом СССР. В это время самовыражаться было проще. Не было ксероксов, Интернета, киноплёнки. Не было строительного материала, секса, моды, презервативов. Ничего не было. Никто не имел права говорить. И тот, кто осмеливался на это сразу же протягивал вечности руку. Вечность была близко. Когда все молчат, легко придумать новое. Когда за стихи отрубают голову, писать стихи легко. Следующее поколение не сможет этого прочувствовать. А человек, выросший на свободе, теряет бдительность. Политический и культурный вакуум объединяет мышление, создаёт обратное течение. Вот в этом течении вся моя семья пребывала, и я там учился плавать. Мой дед выскочка-интеллигент, выходец из крестьян Чувашии, приехавший учиться в Москву, с позитивной психикой. От него я унаследовал правый глаз. Мать моего отца Лидия дала мне в 1993 году 12 000 рублей. Она умерла в июле 2002 года. Она родила Николая. У неё жизнь была нелёгкая. Они были ссыльные немцы в Казахстане. Я был очень нелюдим, из-за чего в начале жизни бурно развивался. Я не здоровался с соседками и читал книжки по математике. Я выпиливал лобзиком. Когда мне было пять лет, я в первый и последний раз причёсывался у зеркала. Я всегда ощущал собственную значимость. Я делал одолжение миру, за то что жил. Я делал одолжение людям, с которыми разговаривал. Моя мать очень хорошо воспитывала детей. У меня есть брат. Он лояльно относится к армии. Мать быстро снимала с моей и без того талантливой души скорлупу. Я рос очень хорошим мальчиком. Я был умный. Но я был с тонкой отравленной генетически психикой. Я потом скажу, когда я начал терять ум. Первые годы жизни меня особенно сильно интересовали электормоторы, провода, батарейки и лампочки. Всё это меня восхищало и было обратной пропорцией к трансцендентной тоске. В 1983 я жил в зимнем Краснодаре с матерью и братом. Там я тоже набирался особенной экзистенциальности. Там было пустынно. Я свою мать ощущал девочкой. Она нравилась мне. Мой переход из детства в зрелость произошёл в семь лет. Тогда я уже стал полноценным философом. С 1983-го года я остро чувствовал необратимость времени. Я ценил каждое мгновение и чувствовал даты. Их символизм играл для меня крайне важное значение. Я плакал от того, что секундная стрелка на часах движется. Я никому не мог сказать об этом. На генетическом уровне я осознавал ценность документов и архивов, начиная создавать их сам. Я продолжал очень хорошо развиваться в семь лет. Я испытал большой стресс, когда столкнулся с социальной средой в лице школы. У меня была скорбь, страх того, что совершенно чужие люди будут учить меня жизни, в которой ничего не смыслят. Я пришёл к школе третьего сентября и встал в утреннюю линейку и не мог сдержать слёз. Та неминуемость, о который я был наслышан настигла меня. В одно мгновение я прочувствовал всю бездарность этих физических упражнений, и в действительности над нами, над сотней первоклассников, витала какая-то жестокая пустота, которую видел только я. В эту среду я вживлялся с большим трудом, но время для семилетнего человека растянуто раз в пять, и уже к концу осени я кое-что начинал понимать о том, как обманывать окружающий коллективный мир. Я хорошо учился и никому не говорил своих мыслей. У меня был друг, на два года старше, Саня Ятченко, который был для меня богом. Свой авторитет он заработал уверенными рассуждениями о жизни и технике. Мы хотели спаять с ним передатчик. Я очень чувствовал его ум. Он знал всё. В школе мы виделись мало, но жили в одном дворе. А моим отцом был Эдуард, который впоследствии стал и матерью. Мать это что - хранитель гнезда, которая шерсть стелит, и молоко с грудью. Школа была на горе и семилетними шагами я поднимался туда за двадцать минут. Там я впервые встретил девушку неземной красоты и божественности. Её звали Рада Куценко. Она училась в нашем первом классе. Она была чёрная молчаливая отличница с белым бантом. Она решала уравнения лучше меня. Она красиво стирала с доски. Я ждал когда её вызовут отвечать. Она никогда не торопилась. Я об этом ещё напишу. Она не знала, что я её Л. А я бы и не сказал никогда. Я тайно следовал за ней до конца школьного двора. Я испытывал сладостную печаль. Мне не хватало Рады. У неё был красивый голос и всегда белый фартук.

Во второй класс я переехал жить в Москву. Здесь всё было как-то проще, меня приняли как южного отличника и полюбили заранее. Кто меня полюбил, власть, конечно. Училка. Я их не любил. Я любил батарейки с лампочками. Я любил копаться в дедушкиных коробках с радиодеталями. Я приносил домой старые телевизоры в больших количествах и разбирал их. Мне приходилось много пилить на кухне. Это было важно. Иногда весь стол и вся кухня были завалены стружками и пылью. Я мог встать в девять утра и пилить деревянные изделия до девяти вечера. Я мог паять транзисторы, резистры и конденсаторы двенадцать часов подряд. Я рос в постоянной депрессии и тревоге, но мне нравилось преодолевать жизнь. Семя жизни сильно во мне. Я не уступаю места бабушкам в общественном транспорте. Я не читаю Хайдеггера. Мне смешно, когда женщины говорят, что они читали Хайдеггера. Однажды Маша Пономарёва сказала мне, что она читала Канта. Она обещала мне пересказать. В двенадцать лет я паял много транзисторов, половина из низ работала. В это же время я снимал на восьмимиллиметровую кинокамеру с большим восторгом и упоением, отправляя плёнку в лабораторию на Цветной бульвар. Квартира в Красково у нас была до отказа забита вещами. В коридоре стоял алюминиевый шифер, занимая полквартиры. Я видел родителей мало. Мы жили с Майей. У Майи есть ум. Раньше его было больше. Сейчас она консервативная. Она ненавидит СССР. В девяностых она была за "демократов". В 1990 году к нам в школу пришла новая учительница математики. Ей было 23. Мне было 12. Мы полюбили друг друга. Я её хотел, но не знал как. Она тоже не знала, как со мной общаться. Её звали Алла Владимировна. Она оказала на меня очень большое влияние. Как теперь понятно, это была худенькая девочка с красивыми глазами и тоненькими губками. Когда она одевала облегающее тело платье, я всегда волнительно смотрел и разбирался в этом. Иногда она смотрела мне в глаза очень влюблённо и печально. Я помню это до сих пор. Я дико волновался и любил. А ещё я любил дискриминанты квадратного уравнения. В первой половине моего обучения математике она очень сильно на меня повлияла. К сожалению, в 1992, когда была уже алгебра, у меня случился математический срыв. Я получил тройку и был надолго выбит из колеи. Мой ближайший конкурент по уму Андрей Молчанов решал лучше меня. Я видел тоньше, но отставал. Я очень пугался патологии своих пробелов. Алла забеременела и не вытащила меня. Алла ушла воспитывать детей. Я закончил школу на отлично, но с травмой неверия, среди чужих. То, что я не смог решить на той роковой контрольной, отразилось царапиной на всех моих технических знаниях. Подобную математику я очень плохо решал и в институте, медленно и со страхом. Я видел Аллу в Красково один раз. А на выпускном вечере я не нашёл сил подойти к ней, я был совершенно растерян, стоя на палубе корабля. Потом я полюбил группу Led Zeppelin во многом из-за барабанов. В 1991 я стал хорошо играть в шахматы, к 31 декабря на уровне первого разряда. Мне очень нравятся шахматы по силе заложенной в них идеи. В шахматах метафизика. Они преодолевают время и настроение. Они требуют больших затрат ума. Они создают остроумную дружбу с товарищами. Я начал ездить к отцу на выходные, и в последующие пять лет мы имели большой контакт. В 1992 я читал книгу Эрика Берна "Игры в которые играют …", и тогда книга была в самый раз. Теперь мне Ксюха говорит, что "у них на психфаке…" Очень несправедливо то, что будучи ценным в юношеском возрасте, подаётся как свежее блюдо тогда, когда на самом деле по кругу плесень. Мне двадцать пять. Я не могу говорить с девчонкой из Щёлково о психологии. Я не могу ей объяснить всего этого молчания. Мой друг Адэ настрочил на меня справедливую характеристику, что я неостроумен, молчалив и меркантилен. И теперь станет понятным, почему я такой. В 1993 я читал Бердяева "Самопознание" от начала и до конца. Любой разговор с посторонними людьми о "культуре" это философский презерватив, натянутый во времени: поговорил, а продукции нет. Вот почему я никогда не говорю. Я не высказываю мнений и не открываю истин. Наши фотолитографические пластинки выгравированы гораздо раньше, и предназначение их сугубо интимно, любая продуктивность и энергетика возможны лишь в условиях одиночества. Остальное светское развлечение. Но на развлечение не тратятся слова. Развлечение всегда из иллюзии. В 1993 мимо меня прошли Камю, Мишель Монтень, дневники Толстого, Шопенгауэр. Да, Шопенгауэра у нас читают все. И все очень хорошо могут о нём поговорить, вот и я жду случая потренировать суставы в языке, мы же столько можем сказать друг другу! Я умел стучать линейками по столу под Битлз и получал странное удовольствие. На кухне мы стояли на ушах, разводили насыщенный раствор нитрата натрия, пропитывали им газеты и сушили на кастрюлях. Иногда высохшие лоскутки падали на плиту и воспламенялись. Погасить их было нельзя, селитра сильный окислитель, и вся кухня наполнялась дымом. На кухне я травил фольгированный стеклотекстолит.

В 1992 мать уехала от нас. Я до сих пор её не видел. Моя мать совершенно нестандартная женщина. Я не успел с ней как следует пообщаться. До семи лет она сделала для меня много. Она взяла на себя часть моего мучения, будто бы знала, что рожать на свет это продолжительное во много лет принятие чужого горя. Первые женщины с конкретными предложениями начали появляться у меня в конце 1993 года. Две подруги: Анастасия Модро и Анна Ермишина визжали в коридоре, возле кабинета физики, когда я оттуда выходил. Меня это начало волновать. Последние три класса очень сложная физика, важен хороший преподаватель. К счастью посреди всех психических расстройств, которыми я обладал, знание физики в рамках школьной программы у меня было очень высоким в перпендикуляр хандре. С 1994 в школе очень много девчонок пытались со мной установить контакт. Я был очень застенчивый и ненормальный. Я думал, что когда они подходят, волнуясь, всё это такие шутки, что они надо мной смеются. Я безудержно ругался с училкой по литературе. Я ненавидел писать сочинения, я не умел их писать, это была страшная глупость. Я очень хорошо разбирался в химии. Я любил химию. Я занял два раза первое место в Олимпиаде города Люберцы. Я ненавидел уроки труда и токарные станки. Когда я сидел на перемене в классе, ко мне приходили девчонки и говорили, мы хотим с тобой познакомиться. Мне было стыдно. Я не понимал, какая у них причина. Наверное они хотели забеременеть и родить, но я тогда не знал. Одна девчонка мне нравилась. На уроке физики однажды я думал, вот если масса мера инерции тела, на которое воздействует сила F = ma , то почему та же самая масса входит в закон притяжения тел

F = G*m1*m2 / R^2 ? Это же разные физические величины. У меня возникало сильное чувство неполноценности ума. Я не мог спросить этого у учительницы физики. Разгадку мне сказал Стружков в 2002 году - равенство этих двух масс действительно неочевидно, несёт глубинный смысл и является отправной точкой для общей теории относительности. Очень страшно, что столько лет упущено. Я хотел бы это знать раньше. Тогда. В 1995 я закончил школу. Я одновременно поступил в МГТУ им. Баумана на факультет робототехники. Я не хотел строить роботов. Мне были интересны квантовая физика и теория относительности, но я не знал, что можно поступить в МГУ. Я не знал, где "учат на физиков". Я думал пойти на философский факультет МГУ. Почти полное отсутствие женщин в бауманском отразилось на работоспособности очень негативно. Необходимо решать вопрос на государственном уровне. Технарям нужен впрыск женщин, иначе все сойдут с ума. Бром не помогает против природы. В 1995 я пришёл на литературную студию при бауманском и первый раз увидел там Лукьянова. Он был очень наивным человеком. На моём факультете в параллельной группе училась Дуняша. Я лишился девственности в 1996. Дуняша очень редкое по доброте существо. Можно положить в космический корабль для пришельцев образцы её звуков в *.mp3 файлах. Дуняша отличница и хочет родить. Моя первая публикация была в газете "Вечерняя Москва" в 1996 году. В этом же году я начал печататься в газете "Бауманец". В 1997 году я принёс материал в журнал ПТЮЧ и меня взяли. Я понравился редактору, но был очень молод. Я был несколько другим. Замкнутым. А реальность требовала сил, отрыва, смелости. Ничего этого я ещё преподнести не мог. Я принёс материал в журнал ОМ и меня взяли не сразу. Часто люди, которым я про эти журналы говорю, не радуются смелости и отчаянности поступка, а начинают высказываться о бессодержательности и пустоте. Но ценность здесь в другом - завоевание реальности. Интроверсия и отсутствие опыта перевесили, я не пошёл дальше в пошлость. Но пошлость, как известно развивает. А замены сразу найтись не могло. В 1997 я читал свои стихи в ЦДЛ и перевёлся на факультет радиоэлектроники, последнее было для меня счастливым поворотным поступком. Я принял верное решение. В 1997 я познакомился с Граником при странных обстоятельствах, о которых отдельно потом. Он учился в параллельной группе и произвёл на меня неизгладимое впечатление. Он был далёк от мира искусства и совсем не слушал меня. Я его раздражал своим менторским тоном и декларативностью. В параллельной группе учился и Стружков. Это был туповатый отморозок с леденящим душу взглядом слегка исподлобья, и совершенно небезопасный физически, и амбициозный по своей проявляемой сущности. Стружков был связан с Граником общением. Я не понимал причины этой связи. Тонкий Граник, парящий над землёй и этот наглый бандит Стружков. Только через несколько лет выяснилось, что Стружков тоньше. И он оказался талантливым парнем. Лукьянов не любил меня, когда я приходил на студию. У меня были тексты с матом, а он этого не понимал. Я одевал какие-то драные рубашки, а он носил жилет и аккуратно причёсывался. Я говорил о катаклизмах поэзии, а он читал Лермонтова. В 1998 году я ездил в МГУ, атмосфера у них очень нравилась мне. У меня совершенно не было женщин в 1998. С литературной студией мы ходили на семинары в литинститут. Я писал тогда "Письма к Лене", которые очень повлияли на мой дальнейший почерк.

Летом, на спор, за бутылку пива, которое я никогда не пил, познакомился с девушкой с веслом и повёз её на свою родину в Новороссийск. Спортсменка упругих конфигураций с надлежащим для спортсменов умом. В этом же году я похвалил рассказ Лукьянова, и он стал на меня по-другому посматривать. Я впервые вышел в Интернет в апреле 1998 года. Лукьянов нуждается во внимании. Это его проблема. Он не может проявлять инициативы. Жизнь должна придти за ним сама. Он сидел и ждал, как цветок, который нужно опылить. Мы начали говорить часто по телефону и подружились почему-то. В декабре я познакомился с девчонкой Милой Фирсовой с филфака МГУ. Она была первой женщиной, очарованной моей эстетикой. Она поддержала меня впервые в жизни. Мы гуляли по снегу. Через год она родила. Не от меня. В 1999 Году в меня наконец влюбился Граник, которого я давно любил. У него был друг, Натаров. Вчетвером - Стружков, Граник, Натаров и я делали философию юношества. Мы создавали систему тонкого технического юмора, мы обсуждали друг друга, мы видели объёмно. Каждая удачная шутка была наркотической порцией в укреплении дружбы между нами. Писал только я и будто бы неосознанно Лукьянов. Я знал, что всё пройдёт, если не фиксировать.

В 2000 году уже общались с Лукьяновым как большие друзья. Я пытался осмыслить круглость цифры 2000. Летом, отдыхая в Новороссийске, томясь в вечерним троллейбусе в последний день перед отъездом, я заметил у соседних дверей длинноногую девушку, которая ясно и выразительно одаривала меня своими черноглазыми взорами. Летом фантазируется очень легко, и я вышел на шесть остановок раньше своей и подошёл к ней, спросив её имя. Её звали Рада. Ничего другого не оставалось - это была та самая Рада. Одно из ярчайших потрясений жизни. Двухтысячный. Я не видел её пятнадцать лет и не было никакой надежды, что вот так в троллейбусе, по какой-то мальчишеской глупости я пристану к случайной девушке, и она окажется той Радой, о которой память хранит столь святые воспоминания детства! Рада этого оценить не могла. Я приходил к ней на следующий день. Она была. Но чувств у неё не было. Чувства были у меня. Через два дня я приехал в Москву, а листок с её адресом у меня украли.

Появилась традиция собираться по субботам и играть в футбол. Температура и погода на улице значения не имеют. Осенью двухтысячного я купил ударную установку. Началась эра моей осознанной любви к барабанам. До этого я стучал по столам, банкам, кастрюлям, телевизорам, животам и животным, шкафам, стенам, креслам, партам, дверям, стёклам. С двухтысячного добавились настоящие барабаны. Очень поздно. Подруга сайта Анна Панова любит фотографироваться и рисует. Она мать. Ей около тридцати, и она по критерию отношения красоты к доброжелательности превосходит всех видимых девчонок на горизонте.

Я закончил МГТУ им. Баумана в 2001 году с красным дипломом.

Стружков закончил МГТУ им. Баумана с красным дипломом.

Граник закончил МГТУ им. Баумана с красным дипломом.

Лукьянов закончил МГТУ им. Баумана с красным дипломом.

Никто не знал, что талантливый Натаров создаст семью и не станет отдаваться творчеству. Никто не знал, что Граник начнёт писать, а Лукьянов сам из целомудренного мальчика превратится в самого настоящего развратника и полюбит нас. Никто не мог предположить, что получится сайт www.1977.ru.

Кузьма Востриков,
15-22 августа 2002 года.
02:45, Красково

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002