Ночь с Ксюшей (25.05.02 - 25.08.01 = 9 месяцев)

всегда: когда поезд отчаливает от перрона, унося отца (мать) в другой город по делам, и ты стоишь и ждёшь проплыва отсчитанного тобою окна, для того только, чтобы увидеть искажённую волнами стеклодува бледную тень провожаемого человека, который садится (встаёт), перекладывает вещи поудобнее, или смотрит на провожающего тебя и что-то глухо говорит и невидимо жестикулирует, а, может, уже забыл про оставленный город и думает только о предстоящих делах, в которые ты никогда не будешь посвящён; когда после отхода от кассы, в которую ты только что уплатил за купленный тобой пакет молока или что-то другое, и женщина за стеклом которой сознательно не доложила в ванночку для мелочи несколько монет, и ты уже отошёл от магазина, сосчитав недостающую сумму, и лишаешь себя заслуженного мороженого, съеденного кассиршей, и ты не в силах вернуться и вымолвить про замеченную тобой несправедливость так же, как не мог сказать этого там, у кассы; когда при твоём появлении на пороге дома устаревший в собаку щенок пугается и убегает прочь на дальнюю кухню, ища защиты или простого спокойствия у других членов семьи, которые никогда не сделают того, что ты позволял себе много лет назад, сажая животное в замкнутые пространства и наблюдая за его мучениями, или просто связывая лапы верёвкой, и тогда собака не могла встать и валилась на бок при первом шаге побега от тебя, смотря испуганными глазами на человека; когда ты возвращаешься с прогулки, по-детски перепачкавшись во дворе, и замечаешь у своего подъезда машину скорой помощи с читающим газету водителем, пробегая мимо него на свой этаж и замечая с нижнего пролёта светлую от ламп и белых халатов щель приоткрытой двери твоей квартиры, сразу связывая воедино машину внизу и суету наверху, и бешено высчитываешь в долях вероятности, кто же отправится в дорогу, где целое - состав семьи; когда, проснувшись в ещё невидимой комнате от скоротечного и волнующего кошмара, ещё помня его и то, что он скоро забудется и поэтому его необходимо подробно записать на листок в словах, ты поднимаешься к столуи, пока ты щуришься от непривычного света, терпя желание пойти в туалет и холод ночи за окном, забываешь, что ты хотел написать, по ниточке расплетая ночное впечатление, теряя образ за образом в наблюдении предметов письменного стола, необратимо разрушающих хрупкую ссылку на увиденное ещё пять минут назад; когда мальчишки, перед которыми ты так хотел выглядеть достойно, сломали палочку из счётного набора и не нашли в ней - с одной стороны серебра, а с другой - золота, как тебе обещала сестра, прося бережно хранить именно эту палочку, и стали смеяться вслух и вместе, оставив тебя плакать на автобусной остановке, смотрящего в хрупкие деревянные торцы, прячущего две почти равные половинки в карман и что-то потерявшего минуту назад; когда, выведя запись в дневнике и перепачкав первую фалангу указательного пальца чернильными точками, на следующий день ты понимаешь, что, помыв два раза руки с мылом и сведя на нет доказательства вчерашней записи, написал далеко не всё и садишься править по новой, но ничего не может получиться, потому что справедливость момента и твоей ушедшей боли уже нашла выражение в худых и бедных словах и достигнуть цели теперь невозможно: тогда

ты физически ощущаешь время, как плотное пространство вокруг тебя, в котором возможно двигаться только гребя, как под водой, руками или махая, как в воздухе, крыльями, и разбираешь разнокалиберные часы, с апокалиптическим звоном разводящие пружины, маленькие взволнованные с учащённым сердцебиением, семейные улыбающиеся, старинные с дарственной, пластмассовые с врождённым пороком усталости, окислившиеся от жизни электронные, встроенные во что-нибудь, выстроенные в ряд в мастерской, солнечные разгоняя тучи, стеклянно-песочные, и разбираешься в их заводе или замене, полностью изучив устройство течения времени, передачу по зубчатым сосудам, и не можешь добиться изменения закона всемирного парения минут, полностью сжавшись между двумя моментами - произошедшим и произойдящим, тем, что не можешь изменить, и тем, что не можешь предсказать; и движешься вспять, ломая время, стараясь опровергнуть свою беспомощность, треская пружины, выгибая стрелки, теряя детали, но забывая, что часы есть следствие времени, а не причина, которая по законам первоисточника всегда раньше; ты стоишь перед фотозеркалом, мутнеющим со временем, и отмечаешь признаки минут, не видя на самом деле изменений со вчерашним днём, но понимая, что когда-то ты был маленький, и гладишь себя от жалости по лицу, бороздя морщины и оставляя волосы, мокроту, белую ряску грязи на раковине, которая не становится со временем чище; ты стоишь на кладбище перед позапрошлыми плитами и вычитаешь из рождения смерть, приходя к отрицательному числу - время отняло у человека больше полувека, - вот как он тоскливо улыбается с тлеющей фотографии и внуки червей, съевших его тело, давно умерли; ты закапываешь в землю будильник, чтобы время растлило его металл и остановилось; но

всегда: когда ты увлёкся игрой и не можешь бросить начатое, и мама с половником в дверях всё больше гневается на то, что не может проникнуть в действо, с каждым новым предположением которого игра приобретает новое измерение и приступы преданности изобретённым тобой формам с каждым мгновением усиливаются, проявляясь в душащем тебя смехом восторге, игра становится самоценной, хотя состоит из нескольких солдатиков, щербатых кубиков и накопленных семейных мелочей; когда просыпаешься воскресным утром и солнце косо изображает на стене подобие окна, открытого с душного вечера и так и оставленного на ночь пропускать запахи тишины стоящих лип, спасающихся клейкими лодочками, возгласы припозднившихся компаний, топящих подошвами липкий снег, сквозь которое и проникает в комнату вместе с нежным ветром, шевелящим макушку на твоей проснувшейся голове; когда несколько свежих свечек подпалены огарками и никнут к медному подносу, стоящему перед закоптившимся святым, взирающим на убранство церкви, в которой никого нет кроме тебя и нескольких старушек, что склоняются и размеренно прикладываются к зацелованным иконам, и ты стоишь, разглядывая убранство и как выходит из алтаря дьякон и смотрит на тебя со смирением и вопросом, он опоясан бечевой и забирает общепитовские тарелки с северного подоконника, и женщина рядом перекладывает брошюрки, подкалывая ценник скрепкой; когда на концерте музыканты входят в раж и, перемежая выступление легкими композициями, отдают предпочтение честной глубокой музыке, и при этом физически продолжают каждый свой инструмент, отчего на твоих губах появляется жжение и тело вдавливается в глухое кресло, оправдывая затраты на изготовление звуков и много чего ещё; когда душной ночью ты просыпаешься в кровати не один и понимаешь, что нужно успокоиться, прежде чем заснуть снова, и начинаешь смотреть в её спящее лицо, в закрытые как при поцелуе глаза, дрожащий подбородок, непроизвольные, но частые от напряжённой жизни судороги - сокращения чистого тела, которые ты чувствуешь соприкосновением, во все её черты, что не боятся некрасиво уснуть, лечь неправильно, и касаешься тихонько краешка одеяла, кожицы плеч, колечка волос, чашечки груди, что чувствуется ей как помеха, от которой надо отвернуться на другой бок, и вот перед тобой уже спина, и можно тихонько прислониться щекой к шестому позвонку и подумать, что значит для тебя это живое существо, почему существует тайна твоего отношения, твоей жертвы именно ей, в чём это есть ты сам, и где вам не проникнуть дальше глубже друг в друга и на пути встанут несовершенные границы, заставляющие молчать, если становятся видны слишком очевидно; когда появляется редкая сосредоточенность и соответствие тексту, что рождается на твоей клавиатуре, и тело не желает откинуться и расслабиться после удачной фразы, но лишь снова и снова припадать к монитору, чувствуя описываемое своим собственным внешним со держанием, направляющим тебя на бумагу, и трудно становится прерваться на чашечку чая, налитого в глобусообразную посудину, где сухие чёрные крошки разворачиваются ластами и красят всё вокруг тёмно-зелёными облаками; тогда

ты физически ощущаешь, что времени нет как данности, что оно есть структура, помогающая при ходьбе новорождённому, и идёшь на поиски давно напечатавших это книг в хранилища, и радуешься, что истина осталась в одиночестве, в том, что исчезает и растворяется смерть, теряя метры косы, что ничто не исчезает с твоего лица и может быть воскрешено с первым обращением к памяти, с первым касанием плеча, с заново написанным словом, что стожды за день часы на руке то убегают, то останавливаются, или лопается ремешок и тогда стрелки рассыпаются и теряются в подорожнике, и ты не останавливаешься на пол дороге, зная, что деления больше не понадобятся и можно ориентироваться по Солнцу - когда оно дойдёт до просвета между елями, ты пройдёшь до поворота - или по полянам с обеих сторон, бросившись в которые можно в радиусе руки собрать расстройство земляники, или по дальней кромке леса, восполняющей горизонт, выйти на берег озера, распугав стаю мальков стрекоз, войти по щиколотку в пресную воду, потревожив ил сойти с дна, зайти дальше до холодных ногам слоёв непрогретой воды, присесть ко дну, вдохнуть жабрами воду и поплыть в сторону большой воды, из которой выходят твои водоросли и в которую рано или поздно тебе суждено вернуться, пройдя в промежутке плотного существования пирамиду дорог и воплощений, те из которых, что достижимы, запомнив навек, а те, что невозможны в совершенстве, не оставлять в забвении, но терпеливо и праведно взращивать, не обращая внимания на искушения, насколько это возможно нашими скромными, но чистыми и частыми пробуждениями

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002