мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

ЗВОНОК

Брат! Брат! Брат, если я успел, если не опоздал написать: не читай этого письма: его нельзя дочитать до конца! Его дочитают уже за твоей спиной! Брат, не читай!

БОЛТОВНЯ

Здравствуй, мой брат Тео. Я - обычный человек. Число слов, вываренных из себя, привело к истощению моей в них веры. Я бы перешёл на лучший язык - некостистый, а писал бы картины или лучше - музыку. Хотя, мы-то знаем: какого это: не ронять самоуверенности в любом деле. Вот я работаю на заводе сейчас, я сюда командирован, я здесь "выращиваю трубу" - должен изготовить, смонтировать и испытать триста метров трубы, по которой будет течь жидкий азот. Его температура будет -196 градусов по Цельсию. мы с тобой обсуждали, что такие броски в чужую среду - полезны, в них я смогу быть в чаще наблюдаемой жизни. Но я где-то поспотыкался по дороге, что ли, отчего моя прежняя цепкость писателя обмякла как ногти в воде. Возможно, это дело - в климате: я смотрю в людей: монтажников, аппаратчиков, местных, главных инженеров, технологов, начальников смены, бригадиров, аппаратчиков - и я подхожу к ним с низу - как к памятникам состоявшихся достижений. И лишь вглянувшись день за днём слово за слово - осознаю: что они на самом деле - всё те же, что и были в Москве, что я силу фантазии подменяю необходимостью быть якобы в новом месте. Но если не расслаблять зрачок, сидя дома, то все набившие оскомину соседи будут этими же местными вездесущими работягами и управленцами. Так что, Тео, работа на заводе, в КБ - как ты и говорил - не лучший способ самодисциплины. Но вот мне сейчас кажется, что будь я более счастлив от написания своей прозы, я бы и делал её отчаянней, без отлынивания. А то я пошёл сегодня и хорошее своё самочувствие вечером вложил в прогулку. Я уже заговариваюсь, заболеваю почти - мне не пишется дома, и я иду гулять, чтобы подсмотреть ощущений у жизни. А, идя по улице, мучаюсь, что не размышляю над рассказом. Хочется вдохновенности, братик, а она какая-то пришибленная или -короткая.

!НЕ ЧИТАЙ НИЖЕ!

Почему ещё я написал о своей обычности. Сейчас ночь, а я боюсь ложиться спать без света. Посмотрел в местном кинотеатре фильм "Звонок". И теперь мне кажется: я зайду в ванную, а трусы - сползли с батареи, и это - будет значить страшное. И последует выход синего фосфорицирующего тела из ванной. Чёрные длинные космы тянуться от макушки до пояса, а когда, приблизившись, откроется лицо, то я заору от страха и потеряю свою голову.

Актриса - блондинка из Малхолланд-Драйв - подошла к лошади, стоявшей в стойле на корабле. Лошадь стала нервничать и тут был следующий талантливый отрезок фильма. Как рвётся лошадь, как вырывает крюк, как пробивает дверь, как носится сумасшедшая между машин в ангаре, вырывается, несётся на героиню и сигает через борт - не красиво, как могла бы, а ужасно, обдирая живот и сворачивая шею. Перебежав на другую сторону корабля, из-под воды появляется кровь.

Смог режиссёр сделать несколько необъяснимо хороших момента. Последний - про вылезающую из колодца женщиной с закрытым волосами лицом: она идёт, вывихивая бёдра, идёт как кривая к экрану, мужчина смотрит неотрывно: как она приблизилась, и появляется голова. Сначала - как саранча, а потом - встав, светящееся голубоватым тело ступает мокрыми шлепками к мужику, тот, - раня руки битыми сколками, отползает от неё, но всё уже закончится - жутко понятно чем, но режиссёр показывает - как. Человек умирает.

Я понимаю: как я пошл. Как я не имею право теперь утверждать об искусстве, если такое массовое кино меня напугало. Удивило. Именно лицо коверканной женщины, идущей кривой походкой из экрана к нам - стало для меня самым верхним их всех последних переживаний. Я стал так пошл, что пошёл в кино, чтобы побить этим время, а мне в кино сказали в начале: нам осталось немного. Семь дней. И героиня мчится узнать за неделю: откуда взялась эта кассета, после которой все погибают, посмотрев, после которой у людей жутчайшие лица, что гроб выставляют закрытым. Бледным планом шла мысль о Дэвиде Линче, что героиня - его, что некоторые ходы - его, что есть что-то в фильме от расхожего фильма "шестое чувство", но при этом - мой пошлое нутро, Тео, страшилось так, как не было от Линча. Это - другой страх - детский - первый - я вспомнил как надо было спать, крича маму к себе. А она иногда отказывалась и не шла. И хоть была в этой же комнате в трёх метрах, но я был всё же один. Сейчас в фильме я услышал 25-тым кадром оживлённое чувство, которое надо бы во мне развивать, чтобы я шевелился больше - в фильме говорили: " - как ты делала эти рисунки? - я их не делала. Они уже были. Есть что-то, что просто есть." И это есть я понял себе как волны ощущения, которые наливаются в вещи, и ты не вещи пугаешься, а той картинке, которая в них вшита, но ты не чувствуешь. Я боюсь бояться, но чувствую, братик, что в страхе есть что-то, чего не достаёт моей жизнерадостности, хотя последняя, должен тебе сказать, пошатнулась. Самостийно как-то.

Фильм, кажется, заканчивается, когда, упав в длинный колодец, героиня находит там тело девочки, насылавшей на всех видения и смерти и героиня жалеет девочку, и та - разлагается на её руках: женщина теперь держит тельце под платьем и большой череп торчит из ворота. Идут смазливые разговоры, облегчающая музыка. Я успокаиваюсь и думаю, что от ужаса спасает понимание, что, полюбив чудовище и мерзость, можно вернуть его в покой, который ему просто не дан. А мне - дан.

Но такого конца - невозможно. Как жизнь не может завершиться - комедией. Сын героини ужасается почему-то, что мама спасла девочку и, глядя в наши её глаза, говорит: разве можно её жалеть? Она никогда не сможет заснуть. И я заново перепонимаю: смерть никогда тебя не покидает. Эта жуть сидит в экране: ты смотришь кино и уже - ближе она, уже топает из отражения ножками. Ты смотришь кассету с чужими смертями, думаешь, что просто - кино, что это - чужие истории, смерти, чужие жуткие лошади, подохшие на берегу, чужая женщина расчёсывает волосы в зеркале и бросается с обрыва, а из колодца к кому-то другому идёт, вихляя боком, идёт и растёт на экране, женщина в белой сорочке. А когда ты просмотришь кассету - раздастся звонок. И только тут, когда уж слишком всё повторится, но уже с тобой, ты поймёшь, что тебя дописывают на кассету смерти. А зрители - просто смотрят и смеются, пугаются, но уходят в низкорослом страхе, не понимая откуда им позвонил первый звонок на следующий сеанс, и в зал заходят новые неведомые люди посмотреть.

Брат, если не поздно: не читай этого письма! Тео, ты слышишь?

Этот Свет
второй день весны

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002