мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

ПИСЬМО О ПОЭЗИИ

Посвящается Дмитрию Веденяпину

Здравствуй, мой будущий друг! Пишу тебе из салона троллейбуса. Как-то через 177 лет, когда люди будут отмечать 200летие со дня твоего рождения, ты спросишь меня, ярким весенним сном: для чего существует творчество, или, сужая, - искусство, или, сузив, - поэзия? И я буду готов в ответ прочитать тебе то, что напишу ниже. Мне слишком лень перенимать точку твоего непонимания, так что я останусь подглуховат к твоему вопросу о предназначении поэзии. Ты получишь ответ из семейства ? и е. Моё желание отвечать вызвано отнюдь не знанием ответа. Это письмо - своеобразная тавтология, письмо фотона к фотону. Оно находится в состоянии короткого замыкания. Пребывает в положении неба, объясняющего свой цвет разгоном туч перед закатом. Это - послание памплимуса к клубнике с объяснением, что такое высота. Ты, мой друг, читаешь перевод с английского на язык французских глухонемых, когда сам владеешь только русским.

Ты спросишь у меня: для чего существует поэзия? А я еду в троллейбусе, смотрю в окно и жалею тебя. И меня немного укачивает, а на левом повороте я плотно прижимаюсь щекой к отражению, оно оказывается насквозь теплым: до того солнце в апреле высоко. Салон троллейбуса разделён посередине тяжелой резиновой гармонью, она кряхтит и издает запах нагретого каучука. Прости меня, но я сейчас как Иона во чреве и описываю внутренности моей поездки. Троллейбус въезжает в косую тень дома, приглушается свет, словно проезжаешь на юге сквозь гору. На повышенной ноте троллейбус ускоряется и врезается в длинную массу света.

Да! Спешу отвлечься: сегодня я увидел первых мух, чудом перезимовавших в удачных пазах земли. Мухи толсты и ворсисты, с пыльными крыльями, летают они ещё разучено, как горнолыжники после лета, греются на горячих стенах домов. Итак, жизнь начинается с себя - думает каждая из мух и движется вертикально.

А здесь, за окнами троллейбуса, навалены на земле массивные грязные конгломераты снега, словно гранитные. В тополиной вышине вороны перекаркиваются из-за места под гнездо. Понимаю их: складная развилка: две толстые ветки выходят и расходятся из одного места, как знак виктории одной из дерущихся. Солнце, да ещё не за тучами, да ещё в апреле живит самую распоследнюю вещь: носик пакета из-под джуса, дряхлую дворнягу в колтунах свалявшейся шерсти, жирный черный глянец семечек в приземистом мешке перед дородной азербайджанкой с тремя вспышками зубов во рту. Окна домов слепы, люди безосновательно счастливы. Ну, хотя бы - спокойны. Списать бы все это на весну. И выйдет и нет. Ведь вот человек: на 70% состоит из воды и тает весной. Из оставшегося - можно с трудом набрать на треть периодической таблицы или перевести на эритроциты, кости, сухой остаток. Итак, один человек минус 0.7 воды и 0.29 остального. На примеси останется 1%. В нём-то где-то и прячется это весеннее оживление: когда видишь в 12 раз больше, резче и удивительней:

Вот тянется бежевый массивный дом, и вдруг в стену проваливается ярчайшая арка. Там, во дворе, троллейбус боковым зрением успевает заметить карапуза с красной лопаточкой, копающего лужу. В лужу вложено всё мировое усилие: и карапуз, и синева, и муравейник липовых ветвей. Как выбраться из вложенности? Как куда ни прячься, малейшая лужа найдет тебя: удаляющуюся спину, стену, горизонт, за которыми ты пропадешь. Ну и для чего все это существует - спросишь ты, мой друг, и будешь слеп. Облатка облаков на роговице вылечит тебя, только подыми. Дело не только в весне, в приливе сил, секрет не во времени, а в не времени. В мире снимается бесконечный детектив с переплетаю- пересекаю- перепутываю-щимися интригами. Старуха с семечками - ежесекундная интрига - лишь расслабь палочки и колбочки. Интрига (пишу тихо, чтобы не подслушали) - интрига - вот движитель поэзии. Недосказанность молчаливо пухнущих почек, скрытность немых грибов, болтливость непонятной воды, абракадабра младенца, бесстрашие перистых облаков с которым они пролетают, не боясь упасть, мимикрия луж, косой угол заглядывающего за дом солнца - все скрытничает, шушукается меж собой и врёт напропалую. И искусство (опять шепотом), поэзия - застает их на непонятном месте. Составляют протокол, ведет дело, выявляет состав преступления и (совсем шепотом) ничего не находит: фотографии засвечены, показания слизаны, подписи подделаны. Записи вымараны, поэзия - Робин Гуд счастья, бездоказательно карающий невнимательность, обвиняющий Мир в красоте и имеющий смысл лишь в момент написания и произнесения приговора:

Улицы, запахи, люди! Вы прекрасны и счастливы. Вы обвиняетесь в том, что по соседству с вами живут ослепляющие моменты, а вы все как в сговоре, словно стремитесь побольше не увидеть, даже - ослепнуть. За транжирство возможного счастья в безумно крупных размерах, вы приговариваетесь к отпусканию и дальнейшей жизни по-старому - Вильгельм Телль, мучимый своей справедливостью, освобождает всех: ленивое разбредание, чьё-то недовольство. Но - вдруг, может - вдруг, кто-то - вдруг вздрогнет от ужаса, поймя, что мир - живой. Не образно, не философски, не язычески, а реально, рационально, математически живой и как дыхнет на тебя по-драконьи, и на полной вавилонской мощи оглушит тебя, заболтает, ослепит, слизнет, обнюхает, обрызгает, опомнится, забудется и увидится везде:

Беднейшая дворняга с торчащими вперед зубами, параллелепипед света, вставленный в каждое окно, голосующая на ветру береза, кровосмешение хлипающих сугробов и бурого ручья, самолет, делящий небо, как мозг, - на полушария, ворующая обрывок пленки для гнезда ворона - все они разносчики жизни. В самом их существовании копится, умалчивается и пробалтывается уйма тайн, уйма time спрятано в одной единичной секунде, каждый миг вечен, потому что, скажем, стоп, песок, секунда, струйка. Мигом единым духом обогни всю Землю, и все застывшие молекулы, содержа в себе всего секунду, сложатся, слипнутся в ком, сколь угодно бесконечный, встающий в горле, задыхающийся от своей огромности, бездности, как расширяющаяся Вселенная в первую свою секунду и во все последующие. Каждая терция времени навеки бездонна, мой воображаемый вопрошатый. И из-за этого жизнь непресекаема, потому что стоит лишь остановиться, застыть на грани слепоты света и темноты тени, чтобы провалиться в бездну и тонуть и кричать. То ли - Спасите! то ли - Спасибо!

1 апр. 2001
15:00-16:20

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002