мальчик шёл по тротуару, а потом его не стало

Как не попасть на день рождения за 50$

Если бы я прочитал об этой истории в письме, помещенном в популярном ежедневном издании, то усмехнулся бы глупости "давней читательницы Вашей газеты". Но попавшись сам на такую уловку, я умолкаю и думаю: глупостью Земля полнится.

Киевский вокзал возводился прежде памятью с калейдоскопической постисторией: вагон несется меж висящих в утреннем летнем воздухе столбов, в завоях тумана, пятна меняют форму: Иван-чай оказывается ложбиной, в которой он настаивается. В голове лишь положительные мыс-ли, по направлению и скорости совпадающие с поездом. И чем дальше, тем выше солнце. Оно снимает сливки со сныти, лютиков, прокладывает длинные тени деревьев, плещется в проплы-вающих за окнами прудах вперемежку с голопузами, считая их утренний улов по чешуйкам быч-ков, увеличено глотающих воду в зеленоватом стекле банки. А поезд все дальше от Москвы, все ближе и Киеву. Пассажиры в вагонах наделяют смыслом жизнь заоконного мира, с его деревнями, шлагбаумами, которые, может и двигаются лишь когда смотришь на них, а стоит лишь отвлечься или отъехать от стоящего на переезде велосипедиста, как он застынет в жилах времени до чьего-то следующего взгляда, что расколдует и завертит спицы против солнца и ветра… Так, Киевский вокзал прежде не вызывал у меня в памяти ничего, кроме этой суеты за окном с ферматами полу-станков.

Зимой Киевский вокзал заселили другие воспоминания. Привокзальный рынок. Сигареты, жвачка, кофе, чай - дешевле, чем во всей остальной Москве. И также подешевел Киевский для меня. Скорее, скорее, пока жива брешь в обманутой душе и кармане… Но необходимо еще одно отступление.

Сегодня утром я повстречался с ректором Лит. института Есиным. Он стоял на изгибе ко-ридора в Литинституте и хватал проходящих студентов(-ок) за руки и, вперившись взглядом, спрашивал курс, отправлял в гардероб за номерком, узнавал, журил смотрел до дна в глаза; мне же досталось чуть больше: "У меня сегодня именины. Приходи, если хочешь, во столько-то, туда-то". (Наверно, чтобы уменьшить средний возраст гостей). Спасибо. Конечно, - тронуто проговорил я. До четырех вечера еще было время, и я потратил его не даром. А за деньги.

Попав на описанный выше рынок, я гордо прошел меж палаток, одетый в пальто, в черную вязанную шапку, на плече висела сумка. В общем, я был экипирован в костюм той трагитрагедии, которая разыгралась на глазах единственного зрителя. На моих глазах. Я не смотрел на останавли-вающих меня цыганок. Я гордо шел мимо. Мимо старых, молодых и некрасивых. "Помада, шоко-лад," - верещали они - "молодой человек, угости сигареткой". Я не внимал им. Рядом появилась цыганка лет пятидесяти: "Дай, сколько не жалко на хлебушек детям". "Нет," - покачал я голо-вой. "Ну что Вам жалко? У Вас не убудет". "Не дам,"- благодушно, но упорно сказал я. "Ну дайте сколько не жаль, а то все потеряете", - прокаркала цыганка - " на хлебушек детям. Ведь Вам деньги достаются с трудом. И те, что у Вас есть нужны Вам на дело. Вы много претерпели. У Вас много врагов", - продолжала она как-то заученно, но довольно живо, словно впрямь говорила обо мне - "Вас сглазили, на Вас порча." (Никогда не верил и плевался от таких слов, и сейчас просто не успевал выказать недовольство: некуда было его ввернуть). Я снисходительно смотрел на жен-щину в коричневом пальто и все косился на сумку на плече: не лезет ли кто в нее. Но поглядывал осторожно, чтобы не обидеть этого пока еще человека в моих глазах.

Мы стояли на небольшой площадке, обставленной палатками. Посереди этого пятачка рос-ла вентиляционная башня. К ней и направилась цыганка, сказав, чтобы я шел за ней. Мне не было интересно, что она скажет дальше, но уйти мне казалось неудобно. И я повинно пошел за ней. Тут бомж в щипаной рыжей ушанке, с красным лицом, движимый состраданием к моему еще несбыв-шемуся горю, дал мне отмашку рукой. Мол, уходи. И стоило мне дернуться, уйти от этой цыганки и ничего бы не случилось: ни обманного подлога, ни этих страниц. Но мне снова как-то постыдно представилось убежать: будто я испугался цыганки. В карман не залезет, души не изгадит. К тому же я люблю общаться с разными проходимцами из сект, девушками из табачных компаний с даро-вой отравой в элегантной руке… О цыганках я знал больше из рассказов друга Юрика о толпе цы-ганок, обступивших его в электричке. Одна из черноглазых выступила вперед, выдернула у него волос (запомним этот витой пепельный волосок с белой точкой луковицы ) и стала что-то бормо-тать, вертя руками перед его лицом. Юрик ругнулся и еле отмахался от них. После их отступления в его нагрудном кармане (ах, какие знаки) куковала пустота, равная стипендии Юрика… Но со-ринка в глазу другого никогда не спасет тебя от летящего бревна.

Я оказался у вентиляционной башни с цыганкой. И вдруг, она своими крючковатыми паль-цами вцепилась мне в бакенбард, дернула волос, говоря: "Извините, но так надо". Потом - под-лезла мне под край шапки и дернула еще оттуда. Кустик моих темных волосков она зажала в ще-поть и все без остановки лопотала: "Вас сглазили, Вы в жизни претерпели и сейчас Вас преследу-ют неудачи, и Вы не знаете, что это из-за того, что злые люди Вас сглазили". В общем, речь ее держалась того общего места, откуда черпают свое вдохновение разные ясновидящие, целитель-ницы, которые по не низкой цене излечат вас, а заодно и всех ваших предков и потомков от веко-вых порч. Они гадают на картах игральных суженых, на таро-ряженых, по атласу автодорог - ме-сто лучшего ужина. Банальные фразы, псевдоэзотерические церемонии, унаследованное яснови-дение, признание себя кузеном Христа - все это неловкие приемы, но люди все равно идут к этим шарлатанам.

Я стоял, придерживая рукой сумку (memento деньги уведут) . У цыганки появилось в руке зеркало. Она быстро поднесла его к моему невозмутимому лицу и из ее речи вынырнуло : "Види-те своих врагов?" Я не пошелохнулся глазами, и тут появляется другая цыганка. Быстрая, не зате-савшаяся в память подмена неприглядной банальной попрошайкой с заученным текстом на лю-бовно, да именно любовно и доверительно смотрящую на меня снизу вверх кареглазую цыганку. Она была мала ростом. Голову держала лицом ко мне немного под наклоном. Нос - острый, зубы - позолоченные с белыми, на вершине всего этого-глаза. Карие. Синоним честности. Такие не об-манывают. И дальше, дальше - я все помню. Я, находясь в здравом уме и рассудке, не утерпел за-глянуть в общее место провалившихся в эти два лаза в душу. Развязка истории все ближе к завяз-ке. Я трудно их различаю. Они скоро совпадут, сольются, сойдутся концами платка… Стой, стой, по порядку. Во-первых, эта цыганка, с таким положительным наклоном головы, проговорила сле-дующее (при этом пучок моих волос оказался уже меж ее пальцев) : "Дайте мне небольшие деньги какие у Вас есть. 10 рублей. Пять ( я насторожен, но думаю: Ладно, 5 рублей - не деньги. Я - не дурак (найди неверное утверждение)). Я достал из кармана пальто монету в 5 рублей. Цыганка взяла ее в руку и забормотала, махая щепотью с моими волосами: "спаси его, отведи от него бе-ду."…И что-то дальше, и больше, и похоже на хорошо заготовленное заклинание. "Говори," - произнесла она - "оставь меня ( я повторил) все беды и зло (повтор)" и что-то еще более невразу-мительное. Причем, я частично сам додумывал, что произнести, так как в момент диктовки часто-та ее речи была выше порогового значения моего слуха. У нее оказалось такое же (а может то же) зеркало с моей головой в прямоугольном нимбе отраженного неба. Эта цыганка, как и та (хотя я упорно не помню подмены. Вроде, первая цыганка сказала этой : "Вот погадай"), эта цыганка, как и первая, показав мне мое лицо со словами: "Видите себя?", сказала : "У вас есть еще деньги?" (10 рублей - не деньги, да и не отнимет же она-подумал я, хотя на такую долгую мысль не было вре-мени: все вертелось с частотой ее языка). Я достал бумажную десятку. Цыганка говорит: "Держи-те свои волосы". Я крепко держу их двумя пальцами. Цыганка бормочет что-то, различимое на словесном аверсе, но нечитаемое на смысловом реверсе. Берет десятку, кладет на нее мою монету и говорит мне: "Скажи "Прости, Господи"". Я повторяю (почему? Я же всегда не терпел обра-щаться с Богом походя? А тут я повторяю быстро-быстро, словно прячась от своего слуха: "Про-сти, Господи").

"Клади волосы". Я кладу их на монету. Цыганка заворачивает пятерку в червонец. И, дер-жа в руке эту маленькую свертку, говорит: "Дайте мне другую купюру".
У меня нет, - настораживаюсь я
Не ври мне, - добро глядя на меня говорит она, - не надо врать. Я знаю: Вы работаете и эти деньги Вам трудно даются. Те, что у Вас есть нужны Вам на дело. Дайте другую купюру. Я не обману. У нас люди пачками достают и не боятся. (Будь у меня секунда-другая, и я прикинул бы: зачем это людям с пачкой толкаться меж липучих цыган, когда можно вызвать томную гадалку на дом, и она напророчит страстную ночь и тут же исполнит нагаданное). Но я все же достал из кар-мана десятку.
Нет, - говорит цыганка, настойчиво и ласково отодвигая мою руку с бумажкой, - Вы не поняли. Купюру другого цвета дайте мне.
"Другого цвета дайте ей," - подсказала оказавшаяся рядом еще одна цыганка. Я полез во внутрен-ний карман пальто и отслоил от пяти лежащих там пятидесятирублевых купюр одну и протянул ей. Она схватила бумажку и залепетала дальше свое заклятие, не отпуская мой разум дальше не-обходимости повторять за ней: " Прости меня грешного. Уйдите мои беды. Сними с меня порчу etc., etc. (интересно, как "порча" по-латыни?).
Дайте мне пустой карман, где у Вас лежали деньги, - говорит она. Я замялся. Всплыла фра-за: "Им нельзя показывать деньги. Только покажи и попрощайся с ними." Я не двигался. Она опять: "Ну, дайте пустой карман, где у Вас деньги были. Вытащи, вытащи все из него". Я выта-щил из внутреннего кармана студенческий и держал его в руке. А под ним - еще четыре полсотни лежат. Цыганка опять просит повторить "Уйди печаль, уйди тревога". И тут следует превосход-ный трюк "Возвращение денег". Она залезла мне за полу пальто во внутренний карман и кинула туда сверточек: червонец, обернутый вокруг пяти рублей и пучка волос. Развернуть через час, ку-пить что ли чего-то говорила она нужно на эти деньги. И добавила: "Если сбудется (что?!) - купи коробку конфет и принеси мне сюда. Будешь благодарен" (За что? За невразумительное снятие порчи? Стоило мне лишь задуматься… но ее речь опять обволакивала мой разум. Я словно не по-нимал опасности игры. Ведь деньги у меня в руке вместе со студенческим, сумку - прижал к себе другой рукой). Она начала тянуть у меня из руки мои две сотни. Тут я вцепился. Она говорит: "Ну, как не стыдно! Я старая, не обману. Люди с пачками приходят и не боятся. Вон, смотри - девочке гадают (память испуганно держит эту девочку в куртке меж четырех цыганок, которые настойчиво лопочут ей что-то). Не бойся. Стыдно ведь". Я отпустил деньги. Тут появился милиционер и за-шикал на цыган. Мы по просьбе цыганки (причем, она не испуганно, а будто устало от притесне-ния властей сказала: "Давайте отойдем") . Мы обогнули с деньгами в ее руке вентиляционную башенку. И она быстро продолжила : "Кроме этих денег есть у Вас еще?"
-Нет, - екнуло мое сердце.
-Не обманывайте, - легко глядя на меня, проговорила она, - не надо обманывать. Кроме этих денег у Вас есть еще деньги, но они нужны Вас на дело. Так?
-Да, - не соврал я.
-Достаньте их. Где они? (Вот тут опять можно было различить под маской ласки лицо под-леца). Но я открыл сумку и говорю: "Там они".
-Достаньте.
-Ну, они далеко.
-Да достаньте, не бойтесь.
Я вынул из сумки паспорт и, открыв его, вынул из него пятьдесят долларов. Цыганка тяну-ла к ним пальцы и нежно приговаривала: "Ну, дайте, да не бойтесь Вы". Её наклоненный взор был искренен, и я отпустил. "Теперь возьмите (показывает на паспорт) и дуйте". Я дунул в паспорт. "Дуйте еще". И она взяла его у меня, стала дуть меж страниц и, отгибая каждую бумажку, лежав-шую под обложкой, дула меж ними, что-то шепча ( после я понял, чтобы проверить: не утаил ли чего).
Совершив этот ритуал и отдав мне уже безденежный документ, она сказала: "У Вас есть еще деньги?"
-Нет, больше денег нет, - искренне и испуганно сказал я
Верю, - и проговорила - достаньте носовой платок (покажите его с двух сторон зрителям, положите туда взятую у зрителя вещь… - цитата из "Пособия для начинающего фокусника"). Я достал платок. Она развернула его и сказала странное (память слуха, не ври!): "Он потом будет весь черным. Ты его выкини". Цыганка берет деньги: пять по пятьдесят рублей и одну - 50$. Делает из них короткую трубочку (прообраз дули), обятгивает этот цилиндрик резинкой и кладет его на середину платка, разложенного на ладони. Затем платок оборачивается вокруг трубочки… Тут я, как вредный зритель и потерпевший участник, вцепляюсь в уже завернутые деньги. Фокус-ник: "Не мешай!". И тут слева появляется ассистент (другая цыганка): "Не мешайте ей!" Я злюсь на цыганское судно по левому борту: "Я хочу видеть свои деньги!". Цыганка с честными глазами разворачивает платок: Там - деньги, стянутые резинкой. Цыганка злится, но не нервно, это было недовольство честного и вспыльчивого человека, которому не доверяют: "Хватит вцепляться в деньги. Стыдно, ей-Богу! Отпусти деньги!" - злобно проговорила она - "Да что ты, ей-Богу! Не трогай, а то ебаться не будешь!". Я распаляюсь, но уже не вырываю свое. Цыганка недовольна, что ей не верят: " Я тебе сделаю, что ебаться не будешь," - недовольно прикрикнула она. Цыган-ка слева: "Прости, прости его, не надо". "Да что он, ей Богу, вцепился! Щас сделаю, что ебаться не будет!". Она заворчивате деньги в платок. Вот она - завязка истории. Завязка платка. Она взяла два свободных конца и говорит: "Вяжи!" (завязка! Завязка! ). Я связываю их. Она приговаривает : "Крепче тяни! Так крепко какой хочешь жизнью жить". Я закрепляю измену своему разуму. Она: "Тяни, тяни, а-то ебаться не будешь", - говорит она, недовольная, что я не поверил ей, а соседка талдычит: "Прости, прости его". Так одна цыганка пугала меня импотенцией, а другая - отмали-вала мою мужскую силу: "Прости его,прости".

Цыганка кинула батончик в платке в открытую по ее последнему указанию сумку. "Ну, а теперь сколько не жалко дать мне за гадание?" Я достал последний червонец из кармана и протя-нулей.

-Это все ваши деньги? - спросила цыганка.
-Да, все, - простосердечно ответил я.
-Верю, верю. Ладно, если сбудется - через месяц привезешь сюда коробку конфет. Иди, иди а-то чуть не обоссался, - насмешливо проговорила она вслед с видом человека бесконечно правдивого и не держащего на меня зла за обиду, нанесённую моим недоверием.

Я шел, облегченно выдыхая, потеряв червонец, но приобретя знание о цыганах. Войдя в метро, я нашарил во внутреннем кармане монету в червонце. Встав на опускавшийся эскалатор, я решил достать и платок с деньгами. Развязка близко. Я развязал концы платка, развернул его. И увидел. Все на месте. Цилиндр, стянутый резинкой. То, что положила цыганка, то там и было. Она не обманула. Я стянул резинку и развернул листочки: Срочно в номер! Прогноз погоды. Тираж 1.500.000. Листочки газеты. МК - деньги дурака. Я застыл на эскалаторе, а сердце по инерции ух-нуло вниз. Меня проняла дрожь. Как же это?! И ведь возвращаться бесполезно. Нет цыганки на рынке. Нет уже! Денег нет! Слезы подступили и отступили: вернусь, дождусь, выслежу; упаду на колени, вымолю деньги назад. Я, по-боевому настроенный побежал вверх по эскалатору. Чтобы измениться внешне - снял шапку. Я пошел в обход рынка и все выглядывал: нет ли где той цыган-ки. Других было море: шоколад, помада, угости сигареткой, молодой человек. Обернув вокруг рынка, я двинулся меж палаток к площа дке с башней вентиляции: нет ли цыганки? Нет, конечно. Меня выдал ищущий взгляд и ко мне подошел какой-то светловолосый парень и спросил: "Что, братишка, кинули?"
-Да, бля, - процедил я.
-Намного?
-На пятьдесят баксов, - сказал я сквозь зубы.
-Ну, теперь не найдешь. Потащишь в милицию - заорут что пристаешь, пойдут толпой и вызволят ее. А обыщут только куртку. Никто, ведь, под юбку неполезет.
Но я все же решил попытаться, вступил на площадь и меня тут же оцепили: "Хочешь пома-ду, шоколад?"
Я зло произнес: "Хватит уже."
Одна из них: "Что, продали что-то тебе?"
Я: " Да, продали! Обокрали!"
Она: "Слушай, кто тебя обокрал? Чего ты хочешь?"
Я: "А, ничего!"
Она: "Ты что бабу хочешь? Слушай, ты что к нашим девушкам пристаешь?"

"Да ладно, невинные глазки", - передразнил я ту, что одна из толпы говорила со мной. У нее были большие, близко посаженные друг к другу глаза, как у человека, которого с детства за-ставляли смотреть на свой нос. Мне хотелось обругать их черными, черномазыми; обматерить, бить цыган ногами в живот. Злости моей, обрети она вербальную форму, хватило бы, чтобы обра-тить их всех в православие или заставить их тут же самоубиться от собственной никчемности. Но я лишь грозно и зло смотрел на цыганок, низкой полутолпой обступивших меня. Они пригрозили, что со мной разберутся их мужчины. "Ну и где они?"-зло спросил я. Цыганки ещё немного погал-дели и разошлись от меня встороны.

Я вышел с рынка и с базальтовым лицом обогнул его, ища бивуак, лагерь цыган. Возвра-тившись, сделав круг, на рынок, я делал вид, что интересуюсь, что дороже "Прима" или "Sobranie". А сам под косым углом выискивал среди людей - цыган, а среди них - ее. Мою един-ственную, мою добрую обманщицу. Она и впрямь выглядела этакой бабкой-ежкой с носом-крючком, то жарящей Иванушку, то помогающей дурачкам. Я попал в недобрую сказку, откуда уже сбежала хитрая бабка. Под ее курткой ( помню дутые, как и ее глаза, рукава пуховика), под ее курткой, за грязной майкой лежали мои вещи: некупленные: толковый словарь Даля-300 рублей, этимологический словарь Фасмера - 400 рублей, тонер для принтера - 400 рублей, четыре симфо-нии Шнитке - 4 по 50 рублей, бельё для любимой - 500 рублей, два тома Набокова - 2 по 100 руб-лей. Все это лежало теперь за пазухойгадалки.

Цыганку на площади я не увидел, но у вентиляционной башни стояло полдюжины цыган или мужчин другой, но тоже кареглазой нации с буйной щетиной на оспяных лицах. Один из них стоял спиной ко мне, поодаль от других. Я сделал к нему шаг и тронул его. Обернувшись он услышал: "Это вы их пасете, а?", - кивнул я на брожение цыганок. Глаза его растут, рот выдает сле-дующее: "Слушай, что ты хочешь? Кого я пасу? Что тебе надо? Что ты хочешь?" Я, превозмогая желание распинать его бранью, ногами, говорю: " Хорошо, скажите пожалуйста: не вы ли охра-няете этих уважаемых женщин?" - щедрый разворот моей руки. "Слушай, чего ты хочешь? Гово-ри по нормальному", - ответил он. Человек восемь мужчин подошли к нам и стали незлобным по-лукольцом возле меня. Один из них спросил : "Что, кинули цыганки?" Я утвердил. И ответил на сколько. Они, - показал я на цыганок - сказали, что вы их охраняете. Кареглазая толпа растеклась и подле меня остался лишь один темноземец. В надвинутой на уши кепке, с втянутой в плечи го-ловой, он будто позировал для фотопроб на роль наркодилера или террориста, по благодушию из-за удачной сделки говорящего мне: "Знаешь, если цыганки и говорят тебе чего - не верь. Они са-ми милиции платят," - с убедительной терпеливостью объяснял он мне, - "нам они ничего не да-ют", - то ли врал, то ли нет он. Я смотрел и верил не столько его речам, сколько своему чувству беззащитности. Я потерял дыхание, нижняя половина мужчины поплыла. Я безмолвно похлопал его по руке, мол, понятно, спасибо и, развернувшись, пошел из зала прочь. Последние слова акте-ра не должны быть сильными. Простой банальностью добивает тебя этот актер. Обычные слова взрежут твое горло слезами. Ты крепишься на похоронах своей бабушки, но потом, вечером, об-наружишь в кармане два билета, по которым еще этим летом ездил с ней на дачу, и только тут ты начинаешь рыдать, не выдерживая спокойного безразличия вещей. Плача, я шел мимо палаток, чувствуя, что мое лицо сжалось в гримасу рыдания, как у ребенка. И я рыдал не из-за денег, а от тоски, всеобщей вселенской тоски, необъяснимой как форма созвездий и беспомощной как форма милиционера, пасущего клейких цыганских тлей.

Так я обменял доллары на рубли по фантастическому курсу: 50:0, что, вопреки математике, не обернулось для меня бесконечностью. Ректор Литературного Института Есин грустил без меня на своих именинах из-за того, что я потерял своего капитана Гранта вместе с рассудком.

Вечером того дня мой друг Кузьма сказал мне по телефону: "Запиши эту историю…и, зна-ешь, отнесись к этому по-философски. Считай, что ты у себя купил рассказ за пятьдесят долларов". Я засмеялся, а, положив трубку, открыл смысл всех этих: " Все в руках Бога", "Относись по-философски", "Все пройдет"; эти фразы служат для успокоения мысли человека, которого обма-нывают, которого убивают, человека, ощущающего безразличие мира к себе.

И последнее, я ужасно позавидовал этой цыганке: из простого, азбучного трюка она сдела-ла представление с массовкой, декорациями, шумом вокруг сцены. Простенький ход-возвращение мне малого воздался ей сторицей. Я был вроде банка, поверившего в своего первого клиента и ра-душно разорившегося на нем. Развязка известна (деньги исчезнут ), но зритель (я) будет думать до последнего (до развязки), что все случится иначе. Зритель досматривает спектакль, где не увидел ожидаемого убийства. Человек, радостный за оставшееся в живых действующее лицо, выходит в фойе и видит, что там доигрывают неотъемлимое финальное убийство. И понимаешь, что хороший режиссёр, как вор, должен быть узнаваем и непредсказуем.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002