Тлен

Однажды, поздно вечером, когда в своей маленькой комнатке, вдоволь наигравшись и нако-нец устав, мои ребятишки заснули в предвкушении завтрашнего дня, а их мамочка возилась у пли-ты, готовя им завтрак, мне понадобилась обыкновенная картонная коробка, может быть из-под конфет, или обуви, для того, чтобы наши семейные фотографии, только что перебранные мною из нескольких мест, впредь лежали в одном и, в случае чего, можно было их найти вместе, не застав-ляя гостей скучать в чужой комнате, пока хозяева роются в соседней.
Ненужные предметы всегда можно найти в чулане, тесном, но больше, чем у других, поме-щении, где тусклая лампочка трётся о штукатурку, а сложенные вещи дышат годами так, что с не-обходимостью чихнёшь раза два, включив свет внутри, чтобы их разглядеть. Коробки мы склады-вали на стеллаж справа и теперь он пестрел прямоугольниками, словно рисунок обоев на совре-менный манер. Я выбрал себе бумажный ящичек по объёму потребности и хотел было уже ухо-дить из этого спящего царства, где жители, не видя белого света, ждут пробуждающего прикосно-вения, но задержался внутри, сомневаясь и прикидывая, все ли карточки войдут в то, что я выбрал. Надо учесть также, что края у старых фото всегда сворачиваются, скрывая своё прошлое, тем са-мым отбирая пространство. И вот тогда, когда рука повторно потянулась к выключателю, я бегло прочёл у самого пола выцветшую надпись "микроскоп".
Нет, я не был микробиологом. Этот прибор, совершенно детский и простой, принёс в прихо-жую ещё мой отец, подарил на, кажется, восьмилетие или около того. Микроскоп был из пласт-массы и занял моё внимание на целую неделю, но потом, уже после того как были изучены поры на каждом пальце, был заброшен и вытаскивался по редким случаям, как если, например, появля-лась старинная монета в земле или свежая заноза в пальце...
Его звали Сашка. Это был хомяк обыкновенный, с чуть розоватым тельцем сквозь катышки шерсти, с глупой и курносой, если смотреть снизу, мордочкой, подвижным во все стороны носом и маленьким, но бьющимся сердцем внутри, если положить его пузом в ладошку. Сашка потому, что так звали парня из соседнего подъезда, отдавшего нам часть очередного приплода своих лю-бимцев. Человечий Сашка был старше меня, посещал зоологический кружок, носил очки и знал о хомяках всё. Кстати, у него мы выяснили, что они едят, и подсмотрели устройство животной квар-тиры, какую папа соорудил в давно пылившемся аквариуме и поставил в мою комнату. Она вы-глядела так: дно было насыпано из опилок, в одном углу стояли крышки из-под маленьких бано-чек, чтобы есть и пить, в другом - навалена вата, где Сашка спал, третий был пуст, а в четвёртом стояла известная забава всех зверьков, кружившая им голову, - колесо на подставке.
Может, так устроена ребячья душа, только несмотря на подвижность и быстрый рост Сашки я провозился с ним немного дольше микроскопа. Скоро нашлись новые увлечения, задвинувшие хомячка в самый угол комнаты, и лишь мама молча досыпала ему кормушку, да меняла раз в не-делю пожелтевшую вату; я же, приходя уставший, изредка наклонялся к своей рыбке и, не находя изменений в его интересах пожевать да покрутиться, быстро засыпал с мыслями о завтрашнем дне, совсем как мои дети сейчас.
Наверное можно сказать и так, что его жизнь была совершенно бессмысленной, ведь он не приносил хозяевам радости своим существованием, и даже ту пользу, какую имеет от него поле, всегда усеянное норками, он принести не мог, бесконечно тыкаясь носом в стеклянную стенку жилища. Может, оно и к лучшему, что мы взяли хомячка, а не что-нибудь покрупнее, что разбра-сывает шерсть и просится гулять, ведь он был глупенький от природы и не мог оценить своего по-ложения.
Я приходил из школы днём, когда квартира стояла пустой, если не считать Сашку, обедал и шёл гулять во двор, где всегда находилось множество занятий для двенадцатилетнего человека, отдающегося им полностью, так, что иногда уроки оставались совсем не выученными. И в тот раз придя домой весь мокрый от снега и со сломанными старшими пацанами санками, вручив маме высушить одежду на батарее, я отправился к себе отдохнуть и одеть домашнее, когда мама, войдя следом, странно тихо и по-взрослому произнесла: "Сына, ты не пугайся, Сашка умер". Она присе-ла рядом: "Я сменить ему хотела, принесла ваты, а он не двигается; он старенький был уже, они столько и должны жить". Я поглядел в его угол, где, искажённый неровностями стекла, должен был лежать трупик, остановленный, как и всё в тот момент в квартире, произнесённым вслух сло-вом "умер". Папа ещё не пришёл с работы, мама сидела неслышно рядом, и мне показалось, что всё вокруг изменилось не тогда, когда появился Сашка, а именно сейчас, когда его не стало: я ощутил себя в отрыве от всего, от школы, друзей, от мамы, которая ничего не могла сделать, испу-гавшись больше моего, от этой комнаты, все вещи которой молчали и, сгрудившись, смотрели на нас в тишине, тоже не зная как поступить. Мне стало страшно находиться в одной комнате с хо-мячком, как словно он только сейчас появился на свет, а не исчез с него, сделавшись, напротив, живее и больше, чем был. "Надо похоронить, а то поздно будет", - сказала мама. "Как?", - выда-вил я. "За домом, на пустыре, сейчас совок дам, сходишь, а?", - она была сильно взволнована. Я понял, что должен сделать это, что отказаться, встав в позу, какую занимал обыкновенно, когда отлынивал от скучных хозяйственных дел, уже нельзя, не перед кем. Окинув взглядом комнату, стараясь не смотреть в тёмный угол, я заметил коробку из-под микроскопа, в которой давно лежал всякий хлам, вытряхнул его, освободив гробик для дела, и подошёл осторожно к маленькому жи-лищу.
Он лежал на боку, чего раньше не случалось, на полпути к колесу, с открытыми глазами и поджатыми лапками, миски были полны овощной нарезки и семечек. Я медленно протянул руку внутрь и дотронулся пальцем до шёрстки, затем поддал заднюю часть его - она не продавилась, как обычно, не искривила его, а повернула всего, словно это была деревяшка или чучело Сашки. Я решился, быстро поднял и переложил его в коробку, закрыл за ним крышку, чтобы не смотреть. Мама ждала меня в прихожей с садовым, каким копают лунки на даче, совком: "Переложил, да?" Я оделся заново во влажную одежду, отчего стало ещё холоднее, взял совок и молча вышел за дверь, прижимая хоронимое тельце к своему и стараясь не трясти.
Спускаясь по лестнице, поворачивая за дом и выбирая место для Сашки, чтобы рядом был куст и чтобы легко было пройти, если что, да ещё стараясь запомнить номер водосточной трубы от угла дома, я понимал, что то, что я делаю первый раз в жизни, я делаю правильно, что вот так и надо хоронить живое, именно так относиться к погребению, словно он умер за меня и нести я должен самого себя.
Надо было прорыть полметра снега до земли, которая промёрзла и шла с трудом. Я вспотел и даже скинул куртку на снег, чтобы легче двигаться, затем вырыл неглубокую, но мне показа-лось, достаточной глубины, овальную ямку в мусорной почве, опустил коробку на дно и засыпал всё буро-белой смесью, притаптывая, но не сильно, чтобы не раздавить, ботинком выбранное мною место.
Возвращаясь домой, я посмотрел на наши окна, выходившие на эту сторону, из которых, ко-гда никого не было дома, я часто выкидывал всякую ненужную мелочь, а сейчас горевшие силу-этом ожидающей меня мамы. Вечером всё случившееся было рассказано папе и он, осмотрев ак-вариум и выглянув в окно, сказал мне, что я молодец, что сам справился, и что ему тоже очень жаль Сашку. Наверное, ещё неделю я ходил под впечатлением того вечера и сидел на уроках за-думавшись, вспоминая разные истории, связанные с хомячком. Затем я вернулся в бурную маль-чишескую жизнь, разобрал его квартирку и стал жить по-прежнему.
Смерть домашнего животного, несомненно, была для маленького меня серьёзным потрясени-ем, которое так бы и осталось половинчатым, не д оп олнись оно совершенно неожиданным обра-зом, какой никак не ожидаешь увидеть на своём пути, но встречаешь с необходимостью, говоря-щей о том, что ничто невозможно вычеркнуть из жизни, что самые главные её моменты обяза-тельно напомнят о себе из прошлого, сколь бы далеко оно ни находилось, словно притягивая друг друга общими чертами, как мать узнаёт брошенного ею сына по одной лишь фотографии, пока-занной мельком.
В том же апреле, играя в любимую нами войнушку вокруг нашего дома, уже почти выигры-вая и пробираясь по чернеющим под весенним солнцем остаткам снега вдоль отпочковывающихся кустов, чтобы убить последнего фрица, застыв для невидимости, я осторожно переставил ногу и тут же отпрыгнул в сторону, повинуясь рефлекторной судороге. Это был Сашка, как оказалось, плохо мною закопанный и всплывший по весне тающим снегом. Я узнал его по разбухшим остат-кам коробки и потому, что сразу вспомнил нужную трубу водостока. Его останки, наверняка про-веренные балконными котами и бездомными воронами, оставленные даже ими, лежали немного в стороне от моей выемки, усохшая голова была обтянута потемневшей кожей без шерсти, невидя-щие стеклянные глаза смотрели вперёд, его зад давно разложился, а может быть был кем-то съе-ден из насекомых или червяков, и по-летнему оголился, за исключением тонких задних лап, пока-зывая мне кости и внутренности, но ничего нельзя было разобрать в мешанине организма, проле-жавшего так долго в земле, особенно было не различить границу, как после трёх войн, где конча-ются кости и начинается кожа. Я не мог уйти, хотя мне стало страшно, словно я подсматривал за кем-то, кто меня точно не замечает, однако сильнее меня намного и может вдруг увидеть зрачок моего глаза в дырочке скрывавшей меня шторки. Свежий ветер пах зеленью распускающихся ли-стьев, наши давно победили и уже кричали мне, что я там нашёл. Я решился идти, чтобы они сами не подошли и не увидели Сашку, который у них не жил. Медленно и осторожно передвигая ноги, я шёл, как на протезах, делая шаг только после того, как тщательно осматривал очередной квадрат пустыря, словно всякий раз мог наступить ещё на одного зверька, случайно захороненного тут же, может и глубже, но всё равно на поверхности, такой сырой, что всегда продавливалась под моими подошвами.
Я не стал больше возвращаться к тому, что увидел, и долго ещё, даже прячась от превосхо-дящих сил противника, обходил страшное место стороной. Например, сейчас, зайдя в чулан по со-всем постороннему делу, я совершенно не предполагал увидеть коробку, моя протянутая ладонь мгновенно выключила свет и я выскочил обратно с другой коробкой, из-под обуви, в руках, в ко-торую, кстати, всё поместилось.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002