24.10.2002.
ЧЁРНО-БЕЛЫЙ СОВЕТСКИЙ ТОТАЛИТАРИЗМ ПРОСАЧИВАЕТСЯ НА ВСЕ ФОТОГРАФИИ, ДАЖЕ ЕСЛИ НА НИХ ИЗОБРАЖЕНО СЧАСТЬЕ.

Душа моя, в отличие от вашей, особенно продаваема и прикасаема, как никогда, как на марсе кто-то разбросал хлебные крошки. Кузина душа - бомжа. Она лежит на лавочке и любой герой может её подобрать. Потрогать своими пальцами, пахнущими селёдкой. Здесь, подчёркиваю, только констатация факта и никакой жалости. Душа прикосновенна и доступна, как пивные бутылки, которые надо сдавать.

Фотографии, ты прислала мне фотографии, вчера ещё получил их, так вот на меня они произвели. Тогда странная печальная эпоха была, или это печать прорывается просто пластом времени, который ушёл, я сейчас не хочу прислушиваться, откуда горестное. Этот крайне напряжённый чёрно-белый советский тоталитаризм просачивается на все фотографии, даже если на них изображено счастье. Вы там такие светлые и чудесные! Но и в подкорке возникает - как будто вас ведут на расстрел. Вместе с тем я понимаю, что внутри кадра может быть всё хорошо, маленькие чудесные дети стоят у сильного владеющего миром гладиатора. Дети с искривлёнными мимолётным настроением ртами, вылепленные обступившей как будто навечно жизнью. Мостик, лица, кепки, трусы впечатывают монументальность времени на бумагу, делая её ещё более убедительной.

Себя узнавал в этих фотографиях, только судьбы наши сильно различаются, а глаза одни и те же, и не было тревожно большого вертолёта за моей спиной. Какие-то твои письма слишком настоящие. Фотографии вползают в моё прошлое, становясь мною. Эдуард посмотрел на них и присвоил себе, подумал, что это он фотографировал. Как же так безумно в них вложена печаль и забота, а на заднем фоне (переднем фоне) оттенок всеобщей тоталитарности, от которой можно было только спрятаться по вечерам в вагончике и даже не мечтать о той жизни, которая нас переместила к мониторам, скоростям, информативным потокам, литературе, живописи и просто свободе.

Почему мама говорит, что была счастлива в вагончике? Жизнь была настолько закупорена и безвыходна, что все возможности развиваться переносились только в сферу внутреннего, сакрального, вступать в контакт с внешней средой было невозможно, потому что идеология парализовала всякое стремление развиваться. Ты просто жил вечным, абсолютными ценностями. И твоя жизнь становилась локализованной внутри. География почти не имела значения. Быть в Москве или в Тюмени при советской власти почти не имело значения где. И как вы рисуете держите в счастливых ручках карандашики я вижу то спасение, которое мать находила в вас, в ваших косичках, штанишках, волосиках, которые надо было заплетать, убирать, стирать, обнимать. Ты того времени для меня даже важнее сегодняшней, прошлое соединяет нас больше чем может соединить договор, контракт, схожесть, образование. Если единой жизнью порождены, то она в нас корешками прорастает ещё с тридцатых годов, иначе почему чувствуется атмосфера того времени, скажем тридцать седьмой год, фокстроты или что, одежда, накрашенные губы. И если в тебе сохранилась девочка из фотографии, значит, пронесла ты с собой замороженное мгновение той жизни, которая навсегда и безвозвратно ушла от нас, и остаёшься маленьким ребёночком с длинными косичками, который улыбкой своей оставляет надежду на то, что время, всё-таки когда-нибудь остановится, сделав нас счастливыми.
К.

ЛИТЕРАТУРНАЯ СЛУЖБА  © 2002