07.06.2001 времени 8:23
Лизе
Тема: позвоню вечером
202-летие Пушкина принесло воистину Божественный день. ТАК мир мне ещё не улыбался, вероятность произошедшего события, в отличие от одной миллиардной обыкновенного многообразия бытия, равна просто-таки задумке сценариста.
Оказалось вечером (достоверный источник - мама), что мой папа каждые 6 июня рисовал плакаты (генеалогическое древо пушкиных, графика портретов), развешивал их у памятника и читал его стихи прохожим.
Я начинаю верить в генную память...
07.06.2001 времени 23:15
Алисе
Тема: Я ещё подумал тогда...
Да-да, это был самый настоящий ливень, с прыщиками луж, с влажностью за сто, с ветром, загоняющим брызги от самих себя под навес, где мы их ели своими телами, превращая в тяжесть одежды.
И я ещё подумал тогда - ведь в объёме пространства воды в тысячу раз меньше, чем воздуха, отчего же мы ходим мокрые. Ведь среди людей сотая доля тех, что с косичками, да не с одними, а мы уже ходим заплетённые.
И если есть квартира 126, то наверняка есть и 124, да по той же стороне дома. Тук-тук, не здесь ли праздник, что за чудные звуки струнного секстета, так волнующие лучистое стекло? Полноте, через четыре года Ваша маман и не вспомнит об этом! А кто вспомнит? Молодые вспомнят, цепляющиеся не за цену, а за звон. Мальчик Азазвон - он помнит, он лил колокола, он пил кокаколу, он выл кукумама, он вечная память самому себе по праздникам. Было - стало. Встало поутру, не знало самоя себя, ходило, бегала-прыгала, любила-молила, вымолила репу, да не простую - золотую (пошла плясать губерния - не эта, а гранёная, точёная, солёная). Солёная, как одесские бычки на подоконнике транзитом через Киев, куда язык не довёл, но поезд домчал - цивилизация. Пока летели перроны - мы, мокрые, сушились, сушились после дождя, дошедшего за четвёрку пересданной оценки до окраины-У, шедшего из-под того навеса белого подоконного подонка, заменившего память образа богини (опять в белом - не надевать!), княгини вотчины зодчего моей судбы. Обращаться ко мне на БЫ - сослагательный я стал, вирши и так и эдак, да всё о том-самом, о пёрл-харбор бытия, этом нежданно-ожиданном празднике вечныя памяти всего и вся на этой земле, и ничего не исчезнет бесследно, амен!
25.06.2002 времени 19:29
Кузьме Вострикову
Ку-ку. З. Ма-ма. Укуз-змеи. Узко - камаз-каземат. Кузов музыки. Муза козла. Мазок из зада. Зукова вкуз. Мой вкус, не отнимешь. Корней, где он? Ему не нравятся евреи - гласных больше - у нас есть голос. А вот немой Гаша улыбнулся и кончился дождь. Истина где-то посередине.
Проснулся - правый глаз тошнит, думал работа мною разрешится. Нет, мама опять за своё: что поел вечером и оставил, а я убирай! Ощущение собственной гадости - и нет глаза. Всегда, слышишь, всегда чувствуй своё уродство. Когда бьёшь по бочечке, по тарелочке, по чашечке, требуя молока. Когда не встал, и уж подавно, когда встал. Когда клеишь кого, и более, когда отдираешь заклеенное. А ты совсем худенький стал, мать честная видит не ниже границы монитора. Чем хвалиться будешь? Непропечатанными статейками? Все фото преломляешь не ты - не волен над светом - а набор линз, дядюшка Цейс, швейцар. Девчонки разбегаются как тараканы, напоследок в двери заглядывают: не осталось чего съестного. А Оля из америки памперсы выписала. Мочить, надо мочить себя в сортире, в ванной (мы там голые - больнее), контроллёры просят 10, а мы им 20 на покурить и спички на случай в кармане носить надо. И льгот у нас нет, приятного аппетита марсиане-турникеты. Иди, говорю, к Сенину, проси тройку назад, француженка: ты изнасиловал её, сломал Жерому ногу, чтоб не уехал далеко.
Знаешь, чем пахнет?!
Нет, тебе не дано стать никем. Ты лежишь под колпаком в палате гениальности и таланта парижской академии прочных явлений, и внутри эмбриона поддерживается микроклимат: домик в деревне, открытая неизвестно кем пинта пива, три корочки хлеба и постоянно меняющийся, чтобы не протух, отрезанный девичий хер. Не оставляй себя одного - боишься темноты! Помни - трупики не смогут тебя любить. Лица стёрты, в красково тускло.
А я тебя помню совсем маленьким: колючая подравненная бородка, трущаяся в порыве тепла нарожу, милые молочные усики поверх настоящих, этот слегка беевский обертон тенорка, различимый из поднесённой к трубке люлькой люльки. А добрая улыбка? Сколько раз хотелось броситься на неё ртом! Однажды это произошло, меня ещё кусал муравей в правую луну, и я почувствовал мох остывшей ограды. Нет, ты чистил зубы, но тепло дыхания ты не тратишь на чужой рот, а греешь всё-таки одинокую душу.
