укропы-пауки планируют над супом, желтея из зелёных в отрывистых руках,
мой нос над той же кухней, внимает тот же запах, который оборвётся лишь мама как умрёт.
и я, из стенок глядя, из полок и кофейниц, укропниц и солонок и рыжих муравьёв,
передаю рецепт варёного укропа, когда добавит масла чуть мама и уйдёт.
рапан и муравей
из моря вырван глаз немногого моллюска затем, зачем осколок от мяса унесёт
в клешнистой голове шестирыженоногий, единственный в иголках сосновый муравей.
вокруг ноги, на коже раскинутое море: далёкое и близкое: спуститься и лизнуть:
как кожа хороша разблёсканная издаль, обсушенное море, в коленках прикорнуть;
заняв чужое место, под рёбра камни смотрят; два моря, не считаясь с другим, блестит, блестят.
телефон
достаточно доли движенья: нажатья на кнопку в руке телефона
внутри вертикально прожаренных сосен, как море остынет под скамейкой у дома
оставленного. ни разу не думая, только нажав на 5 и на 6, чёрным к уху прижав,
как шум из морского становится скрипом, с которым расстался, совсем не отвыкнув.
хождение днём
одна из них мигает из берега, из камня, из множества камней;
я следую буквально к приливу и отливу, прося немного краба не подходить к ногам.
и каменные горы и сосны прямо в корень запахнут солью, солью и чем-то, что горит
от слепнущего ночью безогненного моря ушедшего, пришедшего, невидного на вид.
камни на солнце
ноги камня отдалённо берег создали белёсый,
желтоватый, может - серый, тёмный - ночью под ногой,
по заостренным неровно, расколовшимся и битым
я ищу и не предвижу день как может всё нагреть,
как котёл сосновых чёлок разлетается, и ищешь
меж камней иголку тени, и, заметив, не смотреть.
со сна
2-3 муравья и сахар сразу слаще, я с соснами в чай в глади чашки гляжу;
шесть раз паучок одну лапку протащит, а как же иначе дойти, где живу
и внутрь паутины, несложной как солнца обыгранный свет на сосновой игле,
продрогнув на дне окончанья колодца, начавшись на солнце, как сосны - в земле.
игра в море
выпрыгивать и бить, упрыгивать и вязнуть в коленной глубине днокаменных морей с мячом и под ногой - огромным глобусиним резиновым с экватором полосчатым в руке
глупость
так на море пахнет пивом, если выпить голышом,
багровея над девчонкой; за трусами - полон дом.
море трогает губами, солнце жжёт из облаков,
пахнет солодом кислящим, распирающим засов.
20 лет - такая сила, что всё кажется - вблизи:
горизонт, кафе, прибои и желание внутри.
лёгкость
это лето -
важная часть скелета:
скалы такого цвета,
что ни один набор
детской гуаши, взрослой
может не смочь такого
близкого и большого
переписать узор.
дожди
тарабарщина палатки, если дождик, и внутри
на коротенькое небо перепали капли пли;
и сиди, сиди, емеля, вены внутрь затая,
в середи лесного зверя капли, щупальца, моря.
(это всё похоже очень на ребёнка, за глаза
вспоминающего воду, плотью в плоть в палатке спя)
виноград
то ли море битый раз,
зашипев губами нас,
то ли лето-виноград,
то ли осы, то ли сад,
то ли все равны пред сизым
пыльным боком, где и как
я царапаюсь как крабик,
отражаясь в винограде,
а под панцирем, как мясо,
море ёкает в прохладе.
смерч
смерч - очень аккуратное явление природы, имеющее чёткие границы. Так, например, смерч может зайти в дом, не тронув газеты на столе, подойти и достать из холодильника ветчину, сесть на диван, посмотреть телевизор, не коснувшись пульта, и, побив весь сервиз из серванта, смерч может уйти, даже не тронув газеты на столе.
конец
пижма-солнышко смотрит и смотрит как ленив и ленивее свет,
как спина обрастает приливом, соляными наростами. снег
обещает начаться в начале и идти за закрытием век.
в темноте и прохладе киношно молодой поцелует и ждёт,
как однажды, как в фильме, но в жизни, накренится и теплится рот.
